– Ну да, разумеется. И как у нее там дела?
– Ей предстоит многому научиться, она же новичок в «Ла Скала». Думаю, она всех очарует, дайте только время. Никто не может противостоять ее обаянию, – с уверенностью заявила я.
– Так уж и никто?
– Считаете себя исключением?
– Вынужден признать, что ее широкий жест перед отъездом стал для меня неожиданностью, – проворчал адвока. – Впрочем, похоже, подобные поступки ей свойственны.
– Мистер Нортон, я видела, как вы выступаете в Королевском суде. Вы выглядите очень благородно и величественно в вашей мантии и в парике, однако вы не меньше Ирен склонны к жестам, как минимум столь же широким.
– Вы действительно так полагаете? – Адвокат подался вперед и посмотрел на меня: – А вы безжалостны в своей наблюдательности. Я прав, мисс Хаксли?
– Как и большинство людей, я предпочитаю, чтобы обо мне судили другие, – скромно ответила я.
– И что же вы скажете о вашей подруге?
– В своих суждениях об Ирен я не могу оставаться беспристрастной, но это не значит, что я слепа.
– Занятно, занятно, – отвечал в подобных случаях он.
Расспросы Годфри не прекращались. В итоге я начала брать с собой письма Ирен и зачитывать понравившиеся мне отрывки. Вскоре у нас появился своеобразный еженедельный ритуал – пить чай и читать очередное длинное письмо от моей подруги.
– Как вы думаете, мисс Хаксли, мне когда-нибудь удастся разгадать тайну этого чертового сундука? – откидываясь в кресле, часто спрашивал Годфри, сцепив на затылке руки и устремляя взгляд на кружево из ветвей деревьев в окне.
Любое упоминание об Ирен заставляло его снова возвращаться в мыслях к доставшемуся от отца загадочному наследству и, разумеется, к Бриллиантовому поясу.
– Даже не знаю, мистер Нортон. Вам что-нибудь удалось узнать?
В этом случае он устремлял на меня пристальный взгляд ясных глаз, от которых практически ничего не ускользало:
– Я в процессе.
Конечно же, он не совсем мне доверял. Я была в курсе всего, что касалось работы, однако, как только речь заходила о его семье, Ирен или пропавших бриллиантах, Годфри тут же замыкался.
Одним весенним утром я влетела в кабинет в веселом, приподнятом настроении, обнаружив, впрочем, адвоката в самом мрачном расположении духа.
– Насколько я могу судить, ваша подруга по-прежнему любит бриллианты. – С громким хлопком он швырнул утренний выпуск «Дейли телеграф» на кипу документов, перехваченных алой лентой. Газета была как раз сложена на статье, привлекшей внимание Годфри. В глаза сразу бросался изумительной красоты набросок портрета Ирен в вечернем платье, выполненный каким-то неизвестным мне итальянским художником.
Под портретом чернел заголовок: «Усыпанная бриллиантами американская певица, недавно прибывшая из Лондона, заменяет на сцене Ла Кальверати в опере Россини „Ла Ченерентола“». Подзаголовок, набранный шрифтом поменьше, гласил: «Оперную диву охраняли три сыщика из агентства Пинкертона».
– Но ведь это же превосходно! – Присев, я принялась читать статью. – Послушайте, что здесь написано: «Благодаря очаровательному, на грани контральто голосу мисс Адлер, образ Золушки, роль которой, как правило, достается актрисам с меццо-сопрано, заиграл новыми гранями. Остается лишь сожалеть, что голос такого тембра столь редко звучит на оперной сцене»…
Дальше я читала уже про себя, а Годфри, многозначительно побрякивая чашками, принялся готовить чай. Как правило, этим занималась я, однако на этот раз, обрадованная великолепными новостями, я решила уклониться от исполнения своих обязанностей. Наконец адвокат подошел ко мне с двумя чашками горячего чая. Поставив одну передо мной, он обхватил ладонями вторую и присел на край заваленного бумагами стола.
– Только послушайте! – воскликнула я. – Насколько я понимаю, эта опера – итальянская версия волшебной истории про Золушку… Да Ирен сама как эта бедная девчушка из сказки – прямо из грязи прыгнула на бал в наряде, усыпанном бриллиантами: «Превосходная колоратура мисс Адлер добавила новые краски обворожительному, чарующему и, увы, незаслуженно забытому шедевру Россини. И даже россыпь бриллиантов, которые красавица надела для сцены на балу, не смогли затмить огонь страсти ее голоса, всю силу которого она продемонстрировала в последнем, особенно сложном рондо „Рожденная для грусти“». Годфри, да это же оглушительный успех!
– Да, вот она и вышла на большую сцену, – промолвил в ответ он.
– Правильно, она же ради этого и поехала в Италию!
– Теперь понятно, почему у нее пропал интерес к Бриллиантовому поясу и она отдала мне отцовский сундук. – Мне показалось, что в голосе молодого человека зазвучали нотки обиды. – Разве все это может сравниться с воздыхателем, который… – Взяв газету, он прочитал сквозь зубы: – «…усыпал ее с ног до головы бриллиантами».
Мистер Нортон встал и подошел к окну, сделавшись похожим на прокурора, допрашивающего в суде свидетеля обвинения:
– Я знаю, мисс Хаксли, что вы искренне восхищаетесь женщиной, некогда деливший с вами кров. Мне очень не хочется будить в вас воспоминания о вашем покойном отце, однако не кажется ли вам, что на моем месте он сказал бы вам, что вы творите себе кумира? Подавляющее большинство актрис и оперных певиц надевают на сцене настоящие драгоценности, чтобы продемонстрировать благоволение воздыхателей, состязающихся между собой за их расположение. По всей видимости, доблестная Ирен Адлер вновь одержала победу в чем-то гораздо менее достойном, чем театральная карьера. Она продалась ради шумихи в прессе. Драгоценности, вне всякого сомнения, являются подарком богатого поклонника, получившего взамен от мисс Адлер… подарки несколько иного рода.
Мистер Нортон стоял ко мне спиной, поэтому я не могла разглядеть выражение его лица. Я видела лишь ладони за спиной, которые сжимались и разжимались, выдавая переполнявшие молодого адвоката чувства. Ирен на моем месте нанесла бы ответный удар, мурлыча, словно кошка. Мне же едва удалось скрыть свое негодование. Стараясь говорить как можно более спокойно, я бросилась в атаку:
– Конечно, эти бриллианты нельзя назвать обычной мишурой. Они наверняка стоят безумных денег… – Набрав в грудь побольше воздуха, я прочитала вслух: – «Две тысячи камней сплетаются в изумительное кружево, которое тянется от правого плеча к левому бедру и украшено роскошным цветком в виде розы, также выполненном из бриллиантов…»
– Подобное украшение стоит целое состояние, – отрывисто заметил Годфри. – И как вы думаете, откуда оно у нее?
– От поклонника, – с неохотой признала я.
– Богатые поклонники – как стервятники: где один, там и вся стая.
– Вам виднее, мистер Нортон, вы куда опытнее меня. Однако нельзя отрицать, что Ирен несказанно повезло. Думаю, ни один дебют не привлекал такого внимания прессы. При этом отзывы просто превосходные.
– Отзывы! – Годфри повернулся и вперился в меня горящим взглядом, словно я была свидетельницей в суде. Если бы я не знала мистера Нортона, я бы непременно оробела. Однако, помимо того, что я помнила Годфри и в другом, гораздо более приятном расположении духа, у меня в рукаве имелся туз, который я собиралась пустить в ход. – В подобных обстоятельствах вы все же придаете значение отзывам, мисс Хаксли? Вы меня поражаете.
Я улыбнулась. Я еще никого ни разу не поражала. Теперь я понимала Ирен: чувство, которое я испытала, было довольно приятным:
– Честно говоря, я не вижу в поступке Ирен ничего дурного. Как раз наоборот, с ее стороны было очень умно подобным образом привлечь внимание к своему дебюту. Учитывая ее стесненность в средствах…
– Это если забыть о богатых поклонниках!
– Ну… да.
Годфри Нортон замер, потрясенный тем, что я продолжаю защищать подругу. Я с восхищением смотрела на него. Он так и полыхал от гнева, а глаза метали молнии. В ярости он был особенно хорош собой.
– Так вы знаете, кто осыпал ее бриллиантами, – резко произнес он, сменив тактику. – Насколько я понимаю, вы ничуть не удивлены произошедшим.
– Вы меня раскусили, мистер Нортон, – склонила голову я. – Богатого поклонника Ирен зовут мистер Тиффани. Это американский ювелир.
– Что?! – Мое признание, подтвердившее его подозрения, возмутило Нортона еще больше.
Я почувствовала себя кошкой, играющей с послушной мышкой. Ощущение было пьянящим.
– Как вы, леди столь твердых нравственных принципов, можете водить дружбу с такой… авантюристкой? – спросил мистер Нортон чуть тише, но с куда большим презрением в голосе.
– Как человек, о чьей собственной матери ходили столь вздорные, нелепые сплетни, может так заблуждаться в своих суждениях о другой женщине? – еще тише спросила я.
