Он вздохнул так грустно и так искренне, что роковая мысль сразу же покинула меня. Я думал только о том, что он мне говорил… о страданиях этого человека, который, по-видимому, окончательно потерял любимую жену в тот момент, когда последняя обрела сына, о существовании которого он все еще ничего не знал. И действительно, ему должно было быть совершенно непонятным поведение дамы в черном и та легкость, с которой оборвались связывавшие их узы; и он не находил другой причины этому жестокому превращению, кроме обостренной угрызениями совести любви Матильды к своему отцу, профессору Станжерсону… Дарзак продолжал стенать:
– Зачем я убил его? Зачем она заставляет меня, как преступника, хранить это ужасное молчание, если не хочет вознаградить своей любовью? Быть может, ее страшит, что меня снова обвинят в убийстве? Новое судебное разбирательство? Увы! Даже не это, Сенклер… нет, нет, даже не это. Она боится, что ее отец не выдержит шума нового скандала. Ее отец! Вечно ее отец! А я, я для нее не существую! Я ждал ее двадцать лет, и, когда, наконец, она пришла, ее отец отнимает ее у меня!
Я подумал: «Ее отец?.. отец и сын!» Он сел на старинный камень, оторвавшийся от стены часовни, и добавил, отвечая на свои мысли:
– Но я вырву ее из этих стен… я больше не могу видеть ее блуждающей здесь под руку с отцом… как будто меня не существует!..
По мере того как он говорил, перед моими глазами вставали печальные образы отца и дочери, гулявших взад-вперед в надвигавшихся сумерках, в гигантской тени Северной башни, удлиненной вечерними огнями, и я представлял себе, что они так же раздавлены под ударами неба, как Эдип и Андигона, влачившие под стенами Колона непосильное бремя нечеловеческих страданий.
А потом ужасная мысль вдруг снова овладела мной, вызванная непонятной мне причиной, быть может, каким-нибудь новым жестом Дарзака… и я неожиданно для самого себя спросил:
– Как могло случиться, что мешок оказался пустым?
Должен заметить, что Дарзак не смутился и просто ответил:
– Может быть, Рультабий сумеет объяснить нам это…
Потом он пожал мне руку и задумчиво отошел, утонув во мраке большого двора. Я недоуменно глядел ему вслед…
– Я схожу с ума….
Глава XVI
Открытие Австралии
Луна ярко осветила его лицо. Он считает, что остался один среди ночного безмолвия, — теперь он, наверно, позволит себе сбросить дневную маску. Во-первых, черные очки не скрывают больше его неуверенного взгляда. И если его стан устал сутулиться за долгие часы комедии, то сейчас его плечи свободно развернутся, настал момент, когда большое тело Ларсана сможет отдохнуть. Пусть же он отдыхает! Я слежу за ним из-за фиговых деревьев, ни один его жест не ускользнет от меня…
Теперь он стоит на западном валу, как на высоком пьедестале; лунные лучи обливают его холодным и зловещим светом. Ты ли это, Дарзак? Или твой призрак? Или тень Ларсана, вернувшаяся из царства мертвых?
Я схожу с ума… Право, нужно быть к нам снисходительными, потому что все мы сходим с ума. Мы видим Ларсана всюду, и, быть может, сам Дарзак смотрел в один прекрасный день на меня, Сенклера, задавая себе вопрос: «А что, если это Ларсан?..» В один прекрасный день!.. Я говорю так, как будто прошло уже много лет с тех пор, как мы заперлись в этом замке, а между тем мы приехали сюда вечером восьмого апреля, ровно четыре дня тому назад… Это правда, что мое сердце никогда так не билось, когда я задавал себе этот ужасный вопрос относительно других. И потом, это совсем странно… Вместо того чтобы в ужасе отвергнуть столь невероятное предположение, я, наоборот, тянусь к этой бездне, не могу от нее оторваться. Я не свожу взгляда с призрака на западном валу, ловлю сходство позы, жестов, наружности… и в профиль… и в анфас… Вот так он как две капли воды похож на Ларсана… Да, но так он как две капли воды похож на Дарзака… Как могло случиться, что эта мысль пришла мне в голову только сегодня ночью? Когда я об этом думаю… мне кажется, что она должна была стать нашей первой мыслью! Разве во время ужасных происшествий в Гландье образ Ларсана не сливался совершенно с образом Дарзака? Разве Дарзак, явившийся в сороковое почтовое отделение за ответом Матильды, не был самим Ларсаном? Разве этот король мистификаторов не изображал уже Дарзака с таким успехом, что сумел приписать жениху госпожи Станжерсон свои собственные злодеяния?
Конечно… конечно… но все же, как только мне удается заставить молчать свое неспокойное сердце и прислушаться к голосу разума, я вижу, что мое предположение безумно… Безумно?.. Почему?.. Вот он, призрак Ларсана, зашагал своими длинными ногами… Да, да, у него походка Ларсана… но плечи Дарзака. Я сказал «безумна», потому что мы постоянно общаемся с Дарзаком, мы живем под одной кровлей!..
Постоянно общаемся? Нет! Во-первых, мы редко его видим… он почти все время сидит запершись в своей комнате или склонившись над этим никому не нужным планом башни Карла Смелого… Ей-богу, это недурной предлог, чтобы скрывать выражение своего лица и отвечать на вопросы, не поворачивая головы…
Впрочем, не вечно же он рисует… Да, но на воздухе, за исключением сегодняшнего вечера, он не расстается с темными очками… Этот несчастный случай в лаборатории пришелся как нельзя более кстати… Взорвавшаяся горелка, — мне всегда так казалось, — как будто предвидела услугу, которую сослужит Ларсану, когда Ларсан пожелает занять место Дарзака… Она дала ему возможность всегда избегать яркого дневного света… ссылаясь на слабость глаз… Еще бы!.. Госпожа Дарзак и сам Рультабий стараются искать темные уголки, где бы глаза Дарзака не страдали от дневного света… С того времени, как мы приехали сюда, он больше всех занят мыслью о тени… Мы видели его очень редко, и всегда в тени… Наш маленький зал совета очень темен… Волчица немногим светлее… а из двух комнат Квадратной башни он выбрал для себя ту, которая весь день погружена в полумрак.
Тем не менее… Постойте! Постойте!.. Рультабий не даст так легко себя обмануть!.. Пусть даже и на три дня! Однако, как говорит Рультабий, Ларсан родился раньше Рультабия, потому что он его отец…
Мне вспоминается первый жест Дарзака, когда он встретил нас в Каннах и вошел в наше отделение: он задернул штору…
Призрак на западном валу повернулся теперь в мою сторону. Я прекрасно вижу его… его лицо… на нем нет очков… он неподвижен, как будто с него снимают портрет… Не шевелитесь!.. Так, готово!.. Ну вот, это Робер Дарзак! Это Робер Дарзак!.. Он снова пошел… И я снова теряюсь в сомнениях… мне не хватает чего-то в походке Дарзака, чтобы узнать походку Ларсана, но чего?..
Рультабий заметил бы все. Впрочем… Рультабий рассуждает больше, чем наблюдает. И кроме того, было ли у него достаточно времени, чтобы наблюдать?
Нет!.. Не будем забывать, что Дарзак уезжал на три месяца на юг!.. Это правда!.. Тут есть о чем подумать: три месяца, в течение которых никто из нас его не видел… Он уехал больным, а вернулся здоровым… И нечего удивляться тому, что человек изменился, раз он уехал с лицом мертвеца и вернулся с лицом живого.
Венчание совершилось сейчас же по его возвращении… Как мало показывался он нам и до, и после… Да и длилось все лишь неделю… Ларсан без труда мог продержаться семь дней.
Человек — Ларсан? Дарзак? — спустился со своего пьедестала, с западного вала, и идет прямо на меня… Не заметил ли он меня? Я стараюсь сжаться в комочек за своим фиговым деревом.
…Три месяца отсутствия, за которые Ларсан мог изучить всю мимику, все жесты, все движения Дарзака… и затем Дарзака убирают, становятся на его место, воруют у него жену, увозят ее… и дело сделано!..
…Голос? Что может быть легче, чем изобразить голос южанина? Немного больше или немного меньше акцента — вот и все! Мне показалось, что у него он чуть сильнее… Да, Дарзак после свадьбы говорит с бóльшим акцентом, чем Дарзак до свадьбы… Он почти натолкнулся на меня, но прошел мимо, не заметив… Это Ларсан! Я вам говорю, что это Ларсан!..
Но вот он останавливается на несколько мгновений, растерянно оглядывается на замок: все погружено в глубокий сон, кроме той скорби, что бодрствует в его груди. Он тяжело вздыхает, как может вздыхать лишь такой обиженный судьбой, как он… Это Дарзак!.. Потом он ушел… и я остался там, за своим фиговым деревом, ошеломленный всем тем, что осмелился передумать.
Сколько времени пробыл я в таком состоянии? Час? Два? Поднялся я с разбитым телом и усталой головой. В своих умопомрачительных гипотезах я дошел до того, что спрашивал себя, не мог ли случайно (случайно!) Ларсан, заключенный в мешок из-под картофеля, занять место Дарзака, увозившего его в английском шарабане, запряженном Тоби!..
Воображение услужливо рисовало мне яркую картину, как агонизирующее тело вдруг оживает и приглашает Дарзака занять его место. Чтобы отбросить это нелепое предположение, мне стоило лишь припомнить доказательство полной его невозможности, которое дал мне сегодня же утром Дарзак в разговоре со мной наедине. Мы тогда расходились со злополучного собрания в Квадратной башне, на котором точно были определены условия задачи о лишнем трупе. Я тогда задал ему несколько вопросов относительно князя Галича, образ которого не переставал меня преследовать; Дарзак сейчас же ответил мне, ссылаясь на другой разговор, происходивший между нами накануне по поводу того же князя Галича и при таких условиях, что слышать нас, безусловно, не мог никто. Только один Дарзак знал об этом разговоре — откуда следует, что так сильно занимающий меня сегодня Дарзак не мог быть другим, чем накануне.
