Да, я слышал… Но никогда не мог понять, зачем это делается. Ради денег, — ответила Клэр, ни минуты не сомневаясь. — Юные братья с благостными личиками и кружкой для пожертвования просят деньги на богоугодные дела и, между прочим, недурно зарабатывают. На жизнь? Не только. Уверена, хватает и на то, чтобы набить карманы благодетелей.
Я заварил чай, и мы уселись за стол.
Аманда во дворе конюшни в Хорли. Кэролайн в Сосновой Сторожке в двадцати милях от Хорли. Вряд ли это случайность — слишком много совпадений.
Может, ее там уже и нет, — предположил я. Но ты поедешь проверить? Обязательно, — кивнул я. — Завтра после скачек.
Чай был выпит, и Клэр сказала, что хотела бы еще
раз проглядеть папку «Жизнь жокея». Мы взяли папку с собой, и я, чтобы доставить Клэр удовольствие, показал ей слайды. Потом мы просто болтали обо всем и ни о чем, а когда наступил вечер, поехали ужинать в бар в Эшбери.
Потрясающий день, — сказала Клэр. Она пила кофе и казалась очень довольной. — Отсюда далеко до станции? Станция в Суиндоне, я тебя отвезу… А может, останешься?
Клэр посмотрела на меня в упор.
Думаю, я правильно поняла смысл твоего предложения? Скорее всего…
Опустив глаза, она сосредоточилась на кофейной ложечке, которую вертела в руках. Я смотрел на склонившуюся в задумчивости над столом темную
головку и понимал, что она не поедет ко мне, иначе ответила бы сразу.
В десять тридцать отходит скорый из Лондона, — сказал я. — Ты на него успеешь, у нас больше часа и запасе. Филип… Да ну что ты, господи, — с улыбкой сказал я. — Спросить-то я мог? Иначе как бы я узнал, что ты не согласишься? — Я заплатил по счету. — Пошли.
Шесть миль до станции ехали молча; Клэр сидела притихшая и явно не желала делиться своими мыслями. О чем она думает, я узнал только на станции, когда, несмотря на протесты, купил ей билет, и мы остановились на платформе, ожидая поезда.
Завтра утром у нас директорат, — сказала она. — Я приглашена — впервые. Месяц назад на предыдущем заседании меня приняли в члены редколлегии.
Я выразил ей свое искреннее восхищение: двадцатидвухлетних девчонок не часто принимают в члены редколлегии, это уж точно. Так вот почему она не поехала ко мне. Возможно, она вообще у меня никогда не останется. Как жаль! Я приглашал ее к себе, чтобы приятно провести время — не более того. Обоюдное удовольствие, проходящее, как все в этой жизни, никаких обязательств, так почему бы и нет…
Но когда подошел поезд и Клэр взошла на ступеньки, меня пронзило острое чувство утраты. Она задержалась в дверях, и мы наспех обменялись братскими поцелуями. С того вечера в понедельник, когда мы целовались у дверей ее дома, я не продвинулся ни на шаг. «До скорой встречи», — сказала она, и я подтвердил — до скорой. «Кстати, о контрактах, — сказала она, — нужно многое обсудить».
Приезжай в воскресенье, — сказал я. Я позвоню. Счастливо.
Нетерпеливый поезд тронулся, быстро набирая скорость, а я поехал в свой пустой дом, впервые в жизни чувствуя, как мне одиноко.
Скачки в Ньюбери, пятница, конец ноября. На крытой веранде у весовой стоял лорд Уайт и
серьезно беседовал с двумя распорядителями. Он был привычно подтянут, мягкая фетровая шляпа почти скрывала белоснежные волосы. Темно-серый костюм, глухое темно-коричневое пальто — воплощение хорошего тона, добропорядочности и благоразумия. Трудно представить себе, что такой человек совсем недавно сходил с ума от любви. Невозможно, если не видел собственными глазами.
Чтобы подойти к двери в весовую, я должен был пройти мимо него. Лорд Уайт спокойно продолжал беседовать с распорядителями и лишь мельком взглянул в мою сторону, тем самым показав, что заметил меня.
Что ж, если он не желает со мной разговаривать, я не в обиде. В конце концов, мне же лучше.
В весовой я нашел Гарольда, который с воодушевлением рассказывал приятелю, где можно разжиться дешевыми автопокрышками. Увидев меня, он без передышки затараторил, чтобы я пошевеливался, — он ждет, когда я взвешусь и верну ему седло. Когда я вернулся в жокейском костюме, Гарольд все еще втолковывал приятелю что-то о бамперах и опорных подшипниках. Воспользовавшись моим появлением, тот поспешил улизнуть, а Гарольд взял у меня седло и костюм для взвешивания и с непередаваемым злорадством спросил:
Слыхал? Чингисхан получил под зад коленом.
Я опешил.
Ты уверен? Абсолютно. Старина Ланки, — он кивнул на удаляющегося приятеля, — рассказал мне об этом как раз перед твоим приходом. Сегодня утром в Лондоне состоялось экстренное совещание «Жокей-клуба» — Ланки на нем присутствовал. Лорд Уайт попросил повременить с комиссией под руководством ден Релгана, а поскольку он сам в свое время и предложил ее созвать, все согласились. Это уже кое-что. Кое-что? — Гарольд начал заводиться. — И это все, что ты можешь сказать? Да Англия не знала подобной победы с тех пор, как адмирал Нельсон выиграл битву при Трафальгаре!
Он повернулся ко мне спиной и зашагал прочь с седлом под мышкой, что-то бормоча себе под нос и укоризненно качая головой. Знал бы он, какую тяжесть снял с моей души. Главная цель моего визита к лорду Уайту была достигнута, и я с облегчением подумал, что он пережил этот удар быстрее, чем я ожидал. Слава богу, я не сломал жизнь человека, который мне, сам не знаю почему, очень нравился.
Потом я скакал на новичке и пришел вторым, страшно обрадовав владельца, а Гарольда — не слишком. Следующий заезд мы проделали вместе с нервной, впечатлительной кобылой, которой были совсем не по душе скачки с препятствиями. С ней еще работать и работать. Хорошо, что мне вообще удалось привести ее к финишу, — о лучшем не приходилось и мечтать. Гарольд приветствовал нас, неопределенно похмыкивая. Мы финишировали четвертыми, так что я имел все основания принять его хмыканье за знак одобрения — впрочем, не уверен.
Я уже переодевался в цивильное, когда в просторную жокейскую вошел один из судей и, стараясь перекричать шумную разноголосицу, позвал меня к выходу.
Застегнув последнюю пуговицу, я вышел в весовую и увидел, что меня ждет лорд Уайт.
Я хочу поговорить с вами, Нор, — сказал он. — Пройдемте, пожалуйста, сюда, в комнату распорядителей… и закройте за собой дверь.
Я последовал за ним в комнату при весовой, которую распорядители использовали для экстренных проверок, и, как он просил, прикрыл 'за собой дверь.
Вокруг большого круглого стола были расставлены стулья. За одним из них, крепко вцепившись в спинку, стоял лорд Уайт.
Я сожалею, что несправедливо обвинил вас тогда, в среду, — сухо сказал он. Ничего страшного, сэр.
Я был не в себе… но все равно, это недозволенный прием.
Я понимаю, сэр. Что вы понимаете?
Если кто-то делает тебе больно, в ответ хочется сделать еще больней. Недурно, — лицо лорда Уайта скривилось в улыбке. Это все, что вы хотели мне сказать, сэр? Не совсем… Вы, наверное, уже слышали, что созыв комиссии откладывается?
Я кивнул. Он вздохнул с облегчением.
Я хочу попросить ден Релгана добровольно выйти из клуба. А чтобы он не сомневался, хочу показать ему фотографии, которые он, без сомнения, уже видел. Считаю, что не могу этого сделать без вашего разрешения. Вы не возражаете?
«Разговоры в пользу бедных», — подумал я, но вслух сказал:
Не возражаю. Вы вольны делать с фотографиями все, что пожелаете. У вас нет… других отпечатков? Нет, — ответил я и не солгал.
Правда, у меня сохранились негативы, но я не счел нужным признаваться. Он бы попросил меня их уничтожить, а мне шестое чувство подсказывало сохранить их для себя.
Лорд Уайт выпустил спинку стула, которым во время нашего разговора прикрывался, как щитом, и проводил меня к выходу. Когда его рука легла на ручку двери, я заглянул ему в лицо, вновь отмеченное печатью безупречности, — таким он был до истории с Даной. Процесс мучительного выздоровления завершился.
Я ничем не могу отблагодарить вас, — сказал он вежливо, — но помните: я ваш должник.
Он простился со мной легким кивком головы и вышел из комнаты: заключил сделку и принес
извинения, не уронив своего достоинства. Пройдет немного времени, и он станет убеждать себя, что вовсе не был влюблен и никогда не чувствовал того, что чувствовал. Я медленно вышел вслед за ним, довольный по многим причинам, о которых вряд ли догадывался лорд Уайт. Ну что ж, может, оно и к лучшему.
Остальное рассказала мне Мари Миллейс. Она приехала в Ньюбери поболеть за Стива — его ключица
срослась, и он опять был допущен к соревнованиям. Я пригласил ее выпить чашечку кофе, и дорогой она призналась мне, что смотреть, как сын прыгает через изгороди, — одно мучение.
Все жены жокеев говорят, что переживают за мужей, но когда это делают сын или дочь, это просто ужас. Невыносимо, сказал я.
