Старик умолк. Это был долгий монолог, и у него явно пересохло горло. Я слышала, что в голосе его появилась хрипотца. Услышала это и Матильда. Она взглянула на него, нахмурилась, затем потянулась к графину, стоявшему на столике рядом, и налила воды. Он принял стакан, даже не взглянув на нее, и пока пил, я поймала себя на том, что вглядываюсь в два продолговатых мешочка дряблой кожи, провисшей между подбородком и шеей. Вдруг он показался мне Кащеем Бессмертным. Ох, этот мифический старик, сидящий в своей башне из стекла и стали и тщетно ожидающий смерти. А кожа его тем временем все провисает и провисает, пока он не исчезает в складках собственной плоти. Такая вот сказочка. Старый король и юная, но бесплодная королева. И тут к действующим лицам добавляются современная гинекология со всеми ее достижениями и юное миловидное создание, сгорающее желанием предоставить свое чрево в аренду в обмен на деньги. Я почти слышала хихиканье Фрэнка, мол, разве я не говорил тебе, Ханна, что все продается и все покупается? Говорил, Фрэнк, говорил! Но ты же знаешь: на ошибках учатся. Прямо скажем, история в духе братьев Гримм, и настолько необычная, что я сразу же всему поверила. Удивительно, что он решил довериться мне. Вот я бы на его месте не стала так откровенничать. Можно было бы ограничиться версией усыновления бездетной парой ребенка, зачатого некоей женщиной по неосторожности. Так для всех было бы легче, а главное, для него. Но он, возможно, просто не знал, что меня вполне удовлетворило бы такое объяснение. Кроме того, какова бы ни была версия, мы пришли бы к тому ясе итогу. И остались бы с тем же самым вопросом, на который ответа нет до сих пор. Что случилось с деньгами, добытыми девушкой благодаря столь удачному деловому соглашению?
— Я, мисс Вульф, люблю тайны еще меньше, чем вы. Если бы я знал еще что-то, то обязательно вам сказал бы. А теперь могу сообщить только, что большая часть беременности проходила нормально и все развивалось по плану. Поначалу Кэролайн немного донимала обычная утренняя тошнота, но потом это прошло, и она была здорова и активна. Жила она в летнем домике, и когда ей хотелось побыть одной, он был в полном ее распоряжении. Она гуляла и ездила в Париж, а также по его окрестностям. Они с Матильдой много времени проводили вместе, обе погрузившись в процесс беременности, прочитали об этом массу брошюр, обсуждали всякие частности. Казалось чудом, что она явно испытывала потребность поделиться с нами всеми своими ощущениями и переживаниями. Это были удивительно счастливые месяцы. Она пребывала в превосходном состоянии духа, выглядела удовлетворенной, я бы даже сказал, счастливой от того, что приняла такое решение. Не было ни намека на то, что случилось потом. Конечно, когда срок увеличился и беременность стала заметней, ей пришлось больше находиться здесь, в поместье. Поначалу это ее не раздражало. Но к концу года вдруг что-то переменилось. Если раньше она много времени проводила с Матильдой, то теперь начала избегать ее общества и все чаще и чаще уединялась в своем летнем домике. Думая, что она, возможно, тревожится о предстоящих родах, мы особенно не беспокоили ее. Наш доктор заверил нас, что это дело обычное, что с беременными часто так бывает, тем более что проявились обстоятельства, отягощающие ее состояние. Время от времени на протяжении всей беременности она страдала от повышенного кровяного давления, но не в такой степени, чтобы серьезно обеспокоиться, хотя к концу срока это недомогание немного усилилось. Памятуя об этом, доктор предостерег нас от излишнего нажима на нее. Мы делали все, что он советовал, и предоставили ей больше свободы, старались, как могли, не докучать ей. Рождество мы встретили вместе, но оно, честно говоря, вышло невеселым: мы готовились к рождению нашего ребенка, а с Кэролайн явно что-то было не так. И вот, примерно в середине января, она пришла ко мне и сказала, что хотела бы расторгнуть наш договор. Сказала, что поняла: этот ребенок принадлежит ей и она сама хочет быть его матерью, но заверила меня, что постарается вернуть полученные деньги и никогда не раскроет тайну отцовства.
Герой войны понурился и некоторое время молчал. Видно было, что те минуты, болезненно пережитые им, до сих пор терзают отцовское сердце.
— Не уверен, что вы поймете меня, но должен признаться, что я отказал ей. Тогда у нее было более семи месяцев беременности. Мое дитя— или, вернее, наше дитя, как мы думали до этого, — было почти готово родиться… Ведь понятно нее, всякому должно быть понятно, что это был наш последний шанс. Я предложил ей больше денег. Сказал, что обеспечу будущее других ее детей, которых она родит потом. Что она со своими детьми, вся ее семья будет обеспечена до конца своих дней. Я даже обещал ей предоставить право на посещение этого ребенка несколько раз в году. А когда мне уже нечего было предложить, то даже пригрозил. Мол, контракт, подписанный ею, это официальный документ. Она отдавала себе полный отчет в том, что именно подписывает, так что если теперь попытается разорвать его, я через суд заставлю ее отдать мне ребенка. Конечно, я бы никогда так не сделал. Тем более что предоставление подобного контракта в суд неизбезкно повлекло за собой скандал, который никому из нас не пошел бы на пользу. Все это она прекрасно понимала и вполне могла пренебречь моими угрозами. Но все же попросила меня дать ей неделю на размышления. Это было одиннадцатое число, воскресенье. Следующие шесть дней мы с Матильдой пребывали в беспокойном ожидании. Кэролайн ничего не говорила. Утром следующей субботы она попросила Мориса, нашего шофера, отвезти ее в город, поскольку ей нужно купить подарок для своей опекунши ко дню ее рождения. Мне, честно говоря, не хотелось отпускать ее, но я чувствовал, что отказ только еще больше испортит наши отношения. Конечно, я проинструктировал Мориса, чтобы он сопровождал ее повсюду. Так он и сделал. Но не мог же он влезть вслед за ней в примерочную кабинку большого универмага. Она долго не выходила. А когда он всполошился… Ну, словом, там был другой выход, и она, видно, вышла сразу же. Так просто! Как бы там ни было, но она ушла, и мы ничего не могли с этим поделать. В данной ситуации мы даже в полицию не могли обратиться. Она знала это не хуже нас. Мы проверили все аэропорты, ждали до позднего вечера, надеясь, что она вернется. Потом звонили в ее лондонскую квартиру, но там никто не снимал трубку. В конце концов Даниель в ту же субботу вылетел в Лондон, чтобы попытаться разыскать ее. Но, как вы знаете, когда он прибыл туда, было уже слишком поздно. Два дня спустя и мы с Матильдой уанали трагическую новость.
Наступило тягостное молчание, во время которого старик будто заново переживал все подробности тех страшных дней. Я ничего не спрашивала, чувствуя, что он еще не до конца выговорился. И действительно, вскоре он, будто очнувшись, заговорил вновь:
— Как видно, мы никогда не узнаем, что случилось в ту злосчастную субботу. Подчас мне кажется, как это ни кощунственно звучит, что нам, истерзанным ожиданием и тщетными надеждами, известие о гибели девушки принесло облегчение. Ведь нет пытки страшней неизвестности. Но что же нам оставалось? Тешить себя надеждой, что это случайная смерть, а никак не самоубийство? Возможно, эмоциональное напряжение, связанное с бегством, и физическое переутомление от перелета могли спровоцировать повышение кровяного давления, и она, подверженная судорогам, могла, потеряв равновесие, упасть в воду. Наш доктор предполагал такой вариант. Но это было до того, как мы узнали о существовании ее предсмертной записки. Записка в корне меняла дело, тем более что и коронер[35] подтвердил акт самоубийства. Полагаю, что такая вещь, как непомерная сумма долга, не одного человека довела до крайнего отчаяния. Вполне могу себе представить, что тягостные мысли о необходимости возвратить огромную сумму денег, страх, что я начну преследовать ее и малыша, да плюс еще чудовищная усталость — все это могло подтолкнуть ее к отчаянным действиям. Безысходность, отчаяние… Нет нужды говорить, что с тех пор они не покидают и нас.
Матильда все так же неподвижно, будто окаменев, сидела рядом с ним. Он положил свою истонченную временем руку на ее руку и ободряюще сжал ее. Она будто не заметила этого. И так сидели они, как две статуи, олицетворяющие скорбь. Но вот он покачал головой и, вздохнув, продолжал свою грустную повесть.
— Когда мы узнали о случившемся, я ума не мог приложить, что делать. Все думал, обратиться в английскую полицию или нет. Очевидно, их могло заинтересовать все, что относилось к ее смерти. Но с другой стороны, что я мог добавить к сказанному в записке? Да и вернуло ли бы это ее к жизни? Ее и нашего младенца? Нет, ничего не изменится, кроме разве того, что вся эта история выплывет наружу и станет предметом досужей болтовни. Это было бы просто нелепостью. Французы, как, полагаю, и англичане, не слишком интересуются любовными похождениями известных людей. Одна у них любовница или их две, эта тема для большинства журналистов едва ли стоит чернил, потраченных на страницы славных биографий. Но незаконное суррогатное материнство, повлекшее за собой самоубийство… Я достаточно долго проработал в прессе и прекрасно понимаю, что эта тема способна здорово взбудоражить любое общество. Можете представить, что стало бы с моей репутацией. Но еще тяжелее, что был бы испорчен тот остаток дней, которые мне осталось прожить и главное — провести с Матильдой. А это нечто такое… Словом, это единственное, что я готов еще защищать.
