— Ты не знаком ни с тем, ни с другим?
— Нет, господин Мегрэт.
— Ладно! Я дам тебе задание. Тем хуже для тебя, если возникнет скандал.
На этот раз Мегрэ полуприкрыл веки, чтобы не выдать напряжения во взгляде.
— Сейчас мы вместе отправимся на улицу Сент-Антуан. Я подожду тебя снаружи. Ты поднимешься в комнату, улучив момент, когда женщина будет одна. Скажешь ей, что ты ее земляк и случайно узнал, что сегодня ночью полиция совершит проверку в гостинице…
Озеп молчал.
— Ты понял?
— Да.
— Договорились?
— Я хочу кое в чем вам признаться, господин Мегрэт.
— Ты сдрейфил?
— Я не то чтобы «сдрейфил», как вы говорите, нет!
Просто мне хотелось бы уладить это дело по-другому… Вы, наверное, думаете, что я человек очень смелый… Так это называется?.. Так вот, с женщинами я робок… А женщины, они умные, гораздо умнее мужчин… Значит, она заметит, что я вру… А поскольку я буду знать, что она догадывается, что я вру, то я покраснею… А когда я покраснею…
Мегрэ не шевелился, давая Озепу возможность запутываться в объяснении, столь многословном, сколь и нелепом.
— Я предпочитаю иметь дело с мужчинами… С Бородачом, если хотите, или с тем, которого вы называете Одноглазым, или с кем угодно еще…
Возможно, потому, что косые лучи солнца, проникавшие в кабинет, падали прямо на лицо Мегрэ, он, казалось, дремал, как человек, проводящий в кресле сиесту после очень обильного обеда.
— Это же ровным счетом одно и то же, господин Мегрэт…
Но господин Мегрэт не отвечал, и единственным признаком жизни, который он подавал, была тонкая струйка голубого дыма, вьющаяся над его трубкой.
— Я в отчаянии. Вы можете спрашивать меня о чем угодно, но вы спросили как раз то единственное…
— Заткнись!
— Что вы сказали?
— Я сказал: «Заткнись!» У нас это значит, что ты можешь замолчать… Где ты познакомился с этой женщиной — Ольгой Церевски?
— Я?
— Отвечай!
— Я не понимаю, о чем вы говорите…
— Отвечай!
— Я не знаком с этой женщиной… Если бы я ее знал, то сказал бы вам… Я бывший офицер польской армии, и если бы я не имел несчастья…
— Где ты с ней познакомился?
— Клянусь вам, господин Мегрэт, прахом моей бедной матери и моего бедного отца…
— Где ты с ней познакомился?
— Не понимаю, почему вы на меня так обозлились! Вы мне грубите! Мне, который пришел предложить вам свои услуги, чтобы уберечь от гибели французов…
— Пой, соловушка!
— Что вы сказали?
— Пой, соловушка! У нас это значит «ври дальше, это никого не волнует»…
— Попросите меня о чем угодно…
— Я это и делаю!
— Попросите о чем-нибудь другом — броситься на рельсы метро, выпрыгнуть из окна…
— Я прошу тебя пойти к этой женщине и сказать ей, что этой ночью мы придем арестовывать банду…
— Вы настаиваете на этом?
— Ты волен согласиться или отказаться!
— А если я откажусь?
— Тогда ты сгинешь отсюда!
— Почему сгину?
- Так у нас говорят… В общем, ты постараешься больше никогда не попадаться мне на глаза…
— Вы будете арестовывать банду этой ночью?
— Вероятно.
— А вы разрешите мне помогать вам?
— Возможно… Посмотрим, когда ты выполнишь свое первое задание.
— В котором часу?
— Что, твое задание?
— Нет! В котором часу вы будете их арестовывать?
— Положим, в час ночи.
— Я пойду…
— Куда?
— К той женщине.
— Минутку! Пойдем вместе!
— Лучше я один… Если нас увидят вместе, то поймут, что я помогаю полиции…
Разумеется, как только поляк вышел из кабинета, комиссар послал инспектора следом за ним.
— Мне нужно прятаться? — спросил инспектор.
— Не стоит… Он хитрее тебя и хорошо знает, что пошлю кого-нибудь за ним.
Не теряя ни минуты, Мегрэ спустился на улицу и прыгнул в такси.
— Как можно быстрее на угол улиц Бираг и Сент-Антуан.
День был солнечный, и над витринами магазинов были опущены разноцветные тенты. В тени лежали ошалевшие от жары собаки; казалось, даже автобусы с трудом трогаются с места в плотном воздухе, а их колеса оставляли след на разогретом асфальте.
Мегрэ выскочил из такси перед домом на углу двух улиц, поднялся на третий этаж, открыл дверь, даже не постучав, и увидел сержанта Люка, сидящего перед окном под видом тихого и любопытного старичка.
Комната была бедной и не очень чистой. На столе лежали остатки холодной пищи, которую Люка заказал в одной закусочной.
— Есть новости, комиссар?
— Напротив кто-нибудь есть?
Эта комната была выбрана из-за своего стратегического положения, так как позволяла проникнуть взглядом в две комнаты гостиницы «Босежур», которые занимали поляки.
Из-за жары все окна были открыты, включая окно комнаты, где спала молодая женщина, лишь слегка прикрытая одеждой.
— Надо же! Я вижу, ты здесь не скучаешь.
Лежащий на стуле бинокль доказывал, что Люка делал свое дело добросовестно и хотел видеть все детали.
— Сейчас, — ответил сержант, — они в квартире вдвоем, но скоро женщина останется одна. Мужчина одевается, по своему обыкновению, он все утро провалялся в постели…
— Это Бородач?
— Да. Они пообедали втроем: Бородач, женщина и Одноглазый. Потом Одноглазый сразу ушел. Бородач встал и занялся утренним туалетом… Смотрите! Он надел чистую рубашку, такое бывает не часто.
Мегрэ подошел к окну и тоже посмотрел. Волосатый гигант повязывал галстук поверх рубашки, белизна которой выглядела блестящим пятном внутри серой комнаты.
Когда он смотрелся в зеркало, было видно, как шевелятся его губы. Позади него светловолосая женщина убирала со стола, комкала жирные бумажки, потом потушила спиртовку.
— Знать бы, о чем они говорят! — вздохнул Люка. — Временами я по-настоящему злюсь. Я вижу, как они говорят, говорят без конца, иногда жестикулируют, а мне никак не угадать, о чем идет речь… Теперь я понимаю, какая это мука быть глухим и почему эти люди бывают злыми…
— Ты пока помолчи! Думаешь, женщина никуда не уйдет?
— В это время она не выходит… Если бы она собиралась куда-нибудь, то надела бы серый костюм…
Ольга была одета в темное шерстяное платье, которое было на ней утром, когда она делала покупки. Продолжая свои домашние дела, она не выпускала изо рта сигарету, как заядлый курильщик, с утра до вечера испытывающий потребность в табаке.
— Она совсем не говорит! — заметил Мегрэ.
— Для этого тоже еще не наступило время. Она говорит в основном по вечерам, когда все собираются вместе. Да еще изредка, когда к ней приходит Шпинат. Может, я ошибаюсь, а может, она в самом деле неравнодушна к Шпинату, самому красивому из всех…
Странное бывает ощущение, когда проникаешь взглядом в незнакомую комнату к людям, которых в конце концов узнаешь по самым незначительным жестам.
— Ты становишься до противности консьержем, мой бедный Люка!
— Для этого меня и послали сюда, так ведь? Я даже могу вам сказать, что малышка, сладко спящая в соседней комнате, до трех часов ночи занималась любовью с молодым человеком, носящим галстук наподобие банта, который ушел на рассвете, наверняка чтобы не разбудить спящих родителей… Смотрите! Бородач уже уходит…
— Скажите пожалуйста! Да он почти элегантен.
— Скажете тоже… У него скорее вид ярмарочного борца, чем светского человека.
— Допустим, вид ярмарочного борца, творящего добрые дела! — уступил Мегрэ.
Напротив не было прощальных поцелуев. Мужчина попросту уходил, то есть исчез из той части комнаты, которая была видна с наблюдательного поста полицейских.
Немного погодя он появился на тротуаре и направился к площади Бастилии.
— Дерен пойдет за ним следом… — сказал Люка, который был здесь словно паук посреди паутины. — Но Бородач знает, что за ним следят. Он ограничится прогулкой и, может быть, выпьет стаканчик на террасе кафе…
Женщина тем временем достала из ящика дорожную карту и разложила ее на столе. Мегрэ прикинул, что Озеп наверняка поехал не на такси, а на метро и должен появиться с минуты на минуту.
— Если он вообще придет! — уточнил он.
И он пришел! Они увидели, как он идет нерешительной походкой, потом ходит взад-вперед по тротуару, а следовавший за ним инспектор делает вид, что рассматривает витрину рыбного магазина на улице Сент-Антуан.
Сверху щуплый поляк казался еще щуплее, и Мегрэ даже почувствовал угрызения совести.
Ему показалось, что он слышит голос бедняги, путающегося в трудных объяснениях и бесконечно повторяющего свое пресловутое «господин Мегрэт».
Было видно, что он в нерешительности. Можно было поклясться, что он чего-то боится и смотрит вокруг с нескрываемой тоской.
— Ты знаешь, что он ищет? — спросил комиссар у Люка.
— Нет! Может быть, денег, чтобы войти в гостиницу?
— Он ищет меня… Он знает, что я где-то здесь неподалеку и что если я вдруг передумал…
Слишком поздно! Мишель Озеп вошел и растворился в темноте гостиничного коридора. Теперь за ним можно было следить лишь мысленно. Вот он поднимается по лестнице на третий этаж.
