Он опять поднес к уху трубку.
— Марко, коробочка перед тобой?.. Что ты видишь в ней особенного?.. Черное дерево, инкрустированное слоновой костью. Да, это мне знакомо, японский стиль, сделано в фобуре Сент-Антуан… Марка есть?.. Ага! Небольшая круглая этикетка с синей каймой и номером… Коммерческий знак, безо всякого значения… А какое дно у шкатулки, толстое?.. Черт, двойного дна там нет?.. Давай тогда, Марко, проверь инкрустации, которые сверху… Нет, скорее — саму крышечку…
Он едва не подпрыгнул от радости.
— Крышечка! Вот оно, Марко! Кессельбах невольно моргнул!.. Мы попали в точку!.. Старина Кессельбах, разве ты не заметил, что я за тобой следил… Ах ты, недотепа!
И, обращаясь к Марко:
— Так что там у тебя? Под крышечкой есть зеркальце?.. И оно сдвигается в сторону?.. Нет? Там есть, может, пазы?.. Нет? Тогда разбей его… Ну да, говорю тебе, разбей… Это зеркальце там ни к чему, его туда вставили.
И воскликнул:
— Болван, не перечь мне… Делай, как сказано!
Он услышал, вероятно, шум, произведенный Марко, когда тот разбил зеркальце, так как не сдержал торжества.
— Что я тебе говорил, господин Кессельбах? Охота оказалась успешной!.. Алло!.. Сделал? Ну и что там? Письмо? Победа! Все бриллианты Южной Африки и тайны нашего чудака!
Он снял трубку второго, параллельного аппарата, приложил обе к ушам и продолжал:
— Читай, Марко, читай, не спеша… Вначале — что написано на конверте… Так… Теперь — повтори…
И повторил за ним сам:
— Копия письма, содержащегося в конверте из черной кожи. А затем? Загляни в конверт, Марко. Господин Кессельбах, вы позволите? Не очень красиво с нашей стороны, конечно, но все-таки… Давай, Марко, господин Кессельбах разрешает… Открыл? Теперь — читай!
Он выслушал и сказал, посмеиваясь:
— Не очень-то много, черт побери. Итак, подведем итог. Листок бумаги, сложенный вчетверо; видно, что его разворачивали… Хорошо… Вверху справа на нем слова: «один метр семьдесят, левый мизинец обрезан» и так далее. Приметы уже названного Пьера Ледюка. Почерк Кессельбаха, не так ли?.. Хорошо. А в середине листка одно слово, заглавными печатными буквами:
АПООН
— Марко, сынок, ты оставишь листок на месте, заберешь шкатулку и бриллианты. За десять минут я окончу дела с нашим чудаком. Двадцать минут спустя буду у тебя… Ты послал мне, кстати, машину? Отлично. До скорого.
Он положил обе трубки, вышел в вестибюль, оттуда — в соседнюю комнату, проверил, не ослабли ли узы секретаря и слуги, не душат ли их кляпы, и вернулся к своему пленнику.
На его лице отразилась беспощадная решимость.
— Забавы окончены, Кессельбах. Если не станешь говорить, тем хуже для тебя. Ты решился?
— На что?
— Брось глупости. Говори все, что знаешь.
— Ничего я не знаю.
— Ты лжешь. Что означает это слово «АПООН»?
— Если бы знал, я бы его не записывал.
— Хорошо, но к кому, к чему оно относится? Откуда ты его списал? Откуда все это у тебя вообще?
Господин Кессельбах не отвечал.
Люпэн продолжал, все более нервничая, отрывисто:
— Слушай внимательно, Кессельбах, хочу сделать тебе предложение. Какой ты ни есть богач, какой бы ты ни был большой человек, разница между тобою и мною не так уж велика. Сын котельщика из Аугсбурга и Арсен Люпэн, король взломщиков, могут найти общий язык без утраты достоинства для одного или другого. Я обчищаю квартиры; ты грабишь на бирже. И то, и другое — чистое воровство. Так вот, Кессельбах, соединим свои силы в этом деле. Ты нужен мне потому, что у меня нет нужных сведений. Я нужен тебе потому, что в одиночку ты с этим не справишься. Барбаре для такого дела слабак. А я — Люпэн. Идет?
Ответом было молчание. Люпэн продолжал настойчиво, с дрожью в голосе:
— Отвечай, Кессельбах, идет? Если да, за сорок восемь часов я найду его для тебя, твоего Пьера Ледюка. Ибо все дело в нем, не так ли? Отвечай же! Что за тип? Почему ты его разыскиваешь? Что тебе о нем известно? Я хочу знать!
Он внезапно успокоился, положил руку на плечо немца и сухо сказал:
— Одно только слово… Да или нет.
— Нет.
Он вынул из кармашка Кессельбаха великолепный золотой хронометр и положил его на колени пленника. Затем расстегнул ему жилет, сорочку, раскрыл грудь и, схватив стальной стилет с золотой рукояткой, лежавший возле них на столе, приставил острие к тому месту, где биения сердца в ритмичном трепете приподнимали обнаженную кожу.
— В последний раз?
— Нет.
— Господин Кессельбах, сейчас три часа без восьми минут. Если за эти восемь минут я не получу ответа, ты — мертвец.
На следующее утро, в тот самый час, который был ему назначен, бригадир Гурель явился в отель Палас. Не останавливаясь, отказавшись от лифта, он поднялся по лестнице. На пятом этаже повернул направо, проследовал по коридору и позвонил в номер 415.
Оттуда — ни звука. Бригадир позвонил опять. После полдюжины безуспешных попыток он направился к комнате дежурного по этажу, где сидел как раз метрдотель.
— Мне нужен господин Кессельбах. Я звонил к нему раз десять.
— Господин Кессельбах не ночевал у себя. Мы не видели его с середины вчерашнего дня.
— А его секретарь? Слуга?
— Их мы тоже не видели.
— Значит, они тоже не ночевали в отеле?
— Несомненно.
— Несомненно! Откуда такая уверенность?
— Очень просто. Господин Кессельбах не проживает в нашем отеле как прочие постояльцы; он занимает личные апартаменты. Обслуживаем его не мы, а его собственный слуга, и нам не может быть ничего известно о том, что происходит у него.
— Действительно… Действительно…
Гурель выглядел немало озадаченным. Он пришел с определенными указаниями, с четким заданием, в пределах которого только и могла проявиться его сообразительность. За этими границами он не очень-то знал, как следует поступать.
— Если бы тут был шеф… — пробормотал он. — Если бы тут был шеф…
Он показал свою карточку с указанием места службы и должности. Затем задал наугад вопрос:
— Значит, вы не видели, чтобы они возвращались?
— Нет.
— Но заметили, как уходили?
— Тоже нет.
— В таком случае, откуда вам известно, что они уходили вообще?
— Нам об этом сказал господин, приходивший вчера в номер 415.
— Господин с черными усами?
— Да. Я повстречался с ним, когда он уходил, ровно в три часа. Он мне сказал: «Господа из номера 415 ушли. Господин Кессельбах сегодня проведет ночь в Версале, куда и следует отправить его почту».
— Но с кем был тот господин? В каком качестве он с вами разговаривал?
— Этого я не знаю.
Гурель забеспокоился. Все это казалось ему довольно странным.
— У вас есть ключ?
— Нет, господин Кессельбах заказал особые ключи.
— Пойдемте-ка туда, посмотрим.
Он стал яростно звонить в дверь. Ответом была тишина. Он собрался уже повернуть обратно, как вдруг склонился и торопливо прижался ухом к замочной скважине.
— Послушайте… Кажется… Ну да, слышно явственно… Кто-то стонет…
Он с силой ударил в дверь кулаком.
— Однако, мсье, вы не имеете права…
— Это я не имею права?!
Он заколотил в дверь изо всех сил, но все было напрасно.
— Слесаря! Побыстрее!
Гостиничный слуга кинулся исполнять приказ. Гурель расхаживал из стороны в сторону, шумя, но ни на что не решаясь. Слуги с разных этажей собирались кучками. К ним спешили служащие администрации, конторы.
— Разве нельзя, — воскликнул наконец Гурель, — войти туда через соседние помещения? Они ведь сообщаются с апартаментом?
— Да, но двери между ними всегда заперты на засовы, с обеих сторон.
— Тогда мне надо позвонить в Сюрте, — заявил бригадир, для которого, несомненно, не было иного спасения, кроме как в лице начальства.
— И в комиссариат полиции, — заметил кто-то.
— Можно и туда, — ответил он тоном человека, которого такая формальность мало занимала.
Когда Гурель вернулся, слесарь пробовал открыть дверь ключами из большой связки. Последний из них и привел в действие замок. Гурель торопливо вошел.
Он бросился туда, откуда доносились стоны, и наткнулся на секретаря Чемпэна и слугу Эдвардса. Один из них, Чемпэн, терпеливыми усилиями сумел ослабить узлы кляпа и издавал приглушенные крики. Другой, казалось, спал.
Их освободили. Гурель был в растерянности.
— А господин Кессельбах?
Он двинулся дальше. Господин Кессельбах сидел в кресле, привязанный к его спинке, уронив голову на грудь.
— Он, вероятно, в обмороке, — сказал Гурель, подойдя. — Попытки порвать узы лишили его последних сил.
Он быстро разрезал веревки, стягивавшие плечи. Торс сразу упал вперед. Гурель охватил его обеими руками, но тут же отпрянул с криком:
— Да он же мертв! Смотрите… Руки — как лед… И глаза…
Кто-то несмело предположил:
— Может быть, кровоизлияние… Лопнул сосуд…
— Правда, на нем нет раны. Естественная кончина.
