На одном столе – нагромождение телефонов. Пять – прямой связи: с директором ФСБ, начальником Службы внешней разведки, министром обороны, начальником Генерального штаба и лично президентом – теми пятью людьми, кто знал о существовании и предназначении Комиссии. Кроме того, на столике находились телефоны двух «кремлевок»: ВЧ-1 и ВЧ-2. И наконец, два обычных: городской и местный.
На другом столе размещался компьютер, выглядевший здесь, среди утюгообразной мебели, пришельцем из будущего.
За компьютером сидел оперативный дежурный. Это капитан-эксперт из отдела «И» – исследовательского. Петренко едва знал его. Тот, казалось, даже не заметил появления подполковника. На мониторе у капитана раскладывалась очередная сдача преферансной пульки. «Сейчас доиграю», – буркнул капитан, мельком глянув затуманенным взором на Петренко. И это вместо того, чтобы поприветствовать, как положено, старшего по званию!
Ребята из исследовательского отдела, недавние выпускники физтеха, МИФИ или биофака с психфаком МГУ, в массе своей отличались пренебрежением к воинской субординации.
– Здравия желаю, капитан, – иронически проговорил Петренко.
– Здравствуйте, здравствуйте, товарищ подполковник, – нетерпеливо пробормотал капитан, не отрываясь от монитора.
Воспитывать разгильдяя не хотелось – да и, пожалуй, бесполезно. Подполковнику нравилось высказывание Ленина: если вы не можете добиться выполнения лозунга – снимите его.
Когда бы все по тому ленинскому принципу поступали – глядишь, нервы свои сохранили бы в порядке. И Советский Союз – тоже.
А может быть, как раз наоборот, вдруг подумалось Петренко. Дисциплинку у нас расшатали изрядно. И глупо думать, что бардак, который творится за этими стенами (точнее, над этими стенами), не влияет на положение дел даже в самой суперзасекреченной Комиссии.
Петренко со вздохом опустился в кресло за телефонным столиком. До начала его дежурства оставалось пять минут.
Наконец капитан оторвался от экрана, удовлетворенно проговорил:
– Личный рекорд! Девятьсот сорок вистов! – А затем без перехода отрапортовал, даже не привстав: – Товарищ подполковник, за время моего дежурства никаких происшествий не случилось, оперативный дежурный капитан Чартков! – И снова без перехода: – Как там, на воле, погодка?
– Жарко, – односложно проговорил Петренко.
– Эх, весна пришла! – потянулся в кресле капитан. – Ладно, в ЖБД[1] я уже все записал. И я поскакал, ладно?
Подполковник встал. Внезапная злость вдруг охватила его. «Вот из-за таких раздолбаев, – подумалось ему, – мы все в стране и прос…аем! «Поскакал» он, видите ли! Тоже мне – зайчик! Ишь, развели демократию!»
– Товарищ капитан, – тихим ледяным голосом проговорил Петренко. – Потрудитесь встать и передать дежурство по уставу.
Капитан вздохнул, но, взглянув на сдерживающего гнев Петренко, понял: шутки кончились. Встал и отрапортовал как положено.
– Распишитесь в журнале, – сухо сказал подполковник, – передайте ключи и можете быть свободным.
– Есть! – молодцевато проговорил капитан. Он стоял навытяжку, даже чересчур навытяжку: видать, понял, что хватил через край со своим панибратством по отношению к старшему по званию. – Вот ключи от всех помещений и компьютеров. – Он достал две связки из верхнего ящика стола. – Капитан Чартков дежурство сдал! Разрешите убыть?
– Подполковник Петренко дежурство принял, – сухо сказал подполковник. – Убывайте.
Капитан покинул помещение ОШ[2] чуть ли не строевым шагом. Петренко остался в подземном кабинете один.
Прошелся туда-сюда по ковровой дорожке, затем со вздохом опустился в кресло у компьютерного стола.
Отличительной чертой всех прежних петренковских дежурств по Комиссии являлось то, что во время них никогда ничего не случалось. Впрочем, уже давно ничего не случалось и во время дежурств других офицеров. В стране и в мире происходили серийные убийства и террористические акты, восстания, дерзкие кражи, вероломные нападения… Но в компетенцию КОМКОНа расследование этих «человеческих» ужасов не входило. Комиссия была создана для совсем другой работы. Но этой работы не было.
Подполковник приготовился к суточному ничегонеделанию.
Наталья Нарышкина. То же самое время. Москва.
Наташа осторожно распечатала пакетик с кунжутом и высыпала семена в пиалу. Прикинула на глаз: маловато. Надо было на вес покупать, а то не напасешься этих пакетиков. Ну ничего, добавим побольше сухарей…
На сегодня она запланировала жареную рыбу с кунжутом. Ничего особенного, обычное филе окуня с оптового рынка. Если просто швырнуть его на сковородку – выйдет грустный столовский ужин. Но если над перемороженной рыбой слегка поколдовать… Сначала обвалять рыбные пластины в муке с перцем, потом – в яйце с молоком, а напоследок – в кунжутном семени с сухариками… Возни не слишком надолго, зато получится почти ресторанное блюдо.
Наташа мимоходом взглянула в зеркало. Зеркало висело над разделочным столом. Наталья любила крошить-резать и между делом поглядывать на себя. Глубокие зеленые глаза, жаркий румянец и светлые пряди, выбившиеся из-под черной банданки. Рядом с зеркалом стояла коробка из-под бельгийского печенья. Девушка, нарисованная на крышке, – точь-в-точь она, Наташа. Только у той волосы длиннее и миниатюрный зонтик над головой.
Наталья в очередной раз сравнивала себя с бельгийской моделью, когда в кухню вихрем заскочила мама. Халат развевается на весеннем сквозняке, лицо скрыто под косметической маской. «Секрет Клеопатры, – мгновенно определила Наталья. – Молотый горох вперемешку с теплым молоком».
Мамино лицо цвета хаки выглядело грозно. Зато – Наташа знала – кожа молодеет сразу лет на десять. Она себе тоже иногда такую маску делала. Ну а уж маме – сам бог велел, в ее-то годы. Сорок лет, ужас!..
Наталья лично намолола для мамули целую банку гороха. И всегда следила, чтобы молоко было в доме. Пусть украшается.
Елена Витальевна заглянула в пиалушку с кунжутом, хмыкнула:
– Биг-маки готовишь?
– До бутербродов не унижаемся, – с достоинством ответила Наталья. – Рыба будет. Очень вкусная.
Мама повела носом:
– Запахов не чую… давай быстрей, а то я опоздаю…
Елена Витальевна вкусно поесть любила. «Особенно после этой собачьей работы». Но кулинарию не жаловала, готовкой занималась мало и только по крайней необходимости. Любила повторять, что каждый должен тратить драгоценное время на свое дело. Дело и участь домохозяйки – хоронить себя на кухне. А она, Елена Витальевна, будучи доктором наук, врачом-гинекологом, лучше примет еще парочку платных больных, чем станет тратить часы на всяческое «отварить – обжарить – припустить». Ну а Наташе (мама обычно с трудом удерживалась от снисходительных ноток в голосе) сам бог велел жарить биг-маки. Или что там она готовит…
Прошлым летом Наталья Нарышкина закончила школу и провалилась при поступлении на журфак в МГУ. Провалилась без особого треска – недобрала один балл. Со страху, дрожа над сочинением в гулкой и нервной аудитории, написала риализм. И получила четверку за грамотность. И «четыре» – за содержание. Она до последнего надеялась, что ей хватит полупроходного балла, ждала, что таки зачислят – хотя бы на известную фамилию (кто не знает ее папу, журналиста Нарышкина!) внимание обратят… Но чуда не случилось. В списке поступивших ее не оказалось. Наташа долго ревела в кабинке туалета, тупо уставившись в игривую надпись на двери: «Крошки, я вас хочу!»
Ее, Наташу, журфак не захотел.
Она вытащила ручку, приписала наискось двери: «Я никогда не буду здесь учиться! »
Забрала документы и, ссутулившись, прошла сквозь строй сияющих поступивших. Новоиспеченные студенты сбивались в группки и отправлялись за праздничным пивом.
Наташа поехала домой.
– Я не прошла, – скупо доложила она маме.
Елена Витальевна отчего-то смутилась. Молча прошла в кабинет, принялась накручивать телефон. «Макс, что за дела!» – удалось расслышать Наташе.
«Папе звонит, в Америку».
Мама сделала еще несколько звонков. Решительно вышла из кабинета:
– Значит, слушай. Есть два варианта. Вечерка. Или платное отделение… В смысле денег они хорошо загнули, почти как в Гарварде… Что выбираешь?
– Ничего, – пожала плечами Наталья.
– Это как понимать? – удивилась мама. От неожиданности даже брови приподняла, хотя обычно не хмурилась – боролась с морщинами.
Наташа молча вошла в ее кабинет. Привычно оглядела книжные полки, уставленные медицинскими томами. Вздохнула. Сегодня в переполненном поезде метро по пути с факультета она приняла решение. И сказала маме. С неожиданной решимостью в голосе:
– Да так и понимай. На следующий год поступлю. Если не передумаю. А пока на работу устроюсь.
