— Теперь гостиные. Нет, нет, обязательно. Я настаиваю на этом!
Ришар включил свет, и большая хрустальная люстра засверкала, издавая мелодичный звон.
— Прошу вас. Никаких трупов? Раненых тоже нет? Вы все осмотрели? Не хотите ли спуститься в погреб? Заметьте, сейчас три часа пятнадцать минут.
Он открыл дверь в комнату для слуг. Жюстен Минар сидел на стуле, а недалеко от него, в углу, неподвижно стоял Луи, — казалось, он стережет вора.
— Это и есть тот самый молодой человек, который слышал выстрел? Счастлив, что имею возможность видеть столь необыкновенную личность. Полагаю, мосье Мегрэ, что теперь я имею все основания принести жалобу по поводу клеветнического обвинения и попытки нарушить неприкосновенность жилища.
— Ваше право.
— Доброй ночи… Луи, проводите этих господ.
Старик Жандро открыл было рот, но ничего не сказал. Что касается Мегрэ, то ему все же удалось выдавить из себя:
— Благодарю вас.
Луи проводил их к выходу и захлопнул за ними тяжелую дверь.
Встревоженные, сбитые с толку, они оказались на тротуаре по левую сторону улицы Шапталь. Мегрэ машинально повернулся к маслянистому пятну на брусчатой мостовой, словно это вещественное доказательство могло его поддержать, одним своим видом подкрепляя его подозрения.
— Клянусь, я не взял в рот ни глотка.
— Верю.
— И я не сумасшедший.
— Безусловно…
— Вы думаете, эта история может вам повредить? Кое-что я ведь слышал…
Так Мегрэ обновил этой ночью свой первый мундир, который немного жал ему под мышками.
Без десяти девять утра улыбающаяся, свежая, распространяющая запах хорошего мыла госпожа Мегрэ раздвинула шторы в комнате, впустив в нее поток веселого ласкового солнечного света. Она совсем недавно вышла замуж и не успела еще привыкнуть к виду этого спящего мужчины, с рыжеватыми усами, с широким лбом, собиравшимся складками, когда на него садилась муха, с густыми волосами, подстриженными ежиком. Она засмеялась. Она всегда смеялась, когда по утрам подходила к его постели с чашкой кофе в руках, а он смотрел на нее затуманенными сном, детскими, как ей казалось, глазами.
Госпожа Мегрэ была кругленькой, пышущей здоровьем молодой женщиной — такие часто встречаются в кондитерских или за мраморными прилавками молочных. Она и не думала скучать в те дни, когда Мегрэ оставлял ее одну в их квартире на бульваре Ришар-Ленуар.
— О чем ты думаешь, Жюль?
В ту пору она еще не звала его Мегрэ, но уже и тогда питала к нему чувство глубочайшего уважения. Точно такое же чувство испытывала она к своему отцу и, несомненно, перенесла бы его на сына, если бы он у нее появился.
— Я думаю…
И он наизусть прочел ей текст, который вспомнил в тот момент, когда открыл глаза после недолгого двухчасового сна.
Это были выдержки из правил внутреннего распорядка полиции:
«Незыблемое правило служащих Сыскной полиции — все свое время отдавать службе».
«Всякое начатое следствие или наблюдение должно быть проведено в кратчайший срок, и в эти часы или дни служащему не может быть гарантирован отдых».
Он ушел из комиссариата в шесть часов утра, когда заместитель секретаря Альбер Люс заступил на дежурство. На улице было так свежо и парижские улицы источали такое благоухание, что ему невольно захотелось пройтись пешком, и он сделал круг, пройдя через Центральный рынок, чтобы насладиться запахом весенних овощей и фруктов.
Не один Мегрэ не спал в эту ночь. Визит коронованной особы был рассчитан лишь на три дня, но полиция сбилась с ног, вот уже добрых три недели следя за порядком. Особенно доставалось тем, что работали на вокзалах и в гостиницах, наблюдая за иностранцами.
Полицейские отделения «одалживали» друг другу людей, комиссариаты тоже. Часы прогулок и поездок короля, заранее выверенные с точностью до минуты, в квартале Сен-Жорж предусмотрены не были, и все незанятые служащие были отправлены в комиссариат квартала Оперы.
Не только анархисты не давали полиции спать. Были просто сумасшедшие, которых такие торжественные церемонии неизбежно выводят из равновесия, были карманники и прочий сброд, готовый обвести вокруг пальца незадачливых провинциалов, привлеченных в Париж блеском фейерверков.
— Этот кофе от «Бальтазара»? — спросил Мегрэ жену.
— Почему ты спрашиваешь? Он тебе не нравится?
— Просто хочу знать, почему ты выбрала именно этот кофе. Он более ароматен?
— Ты сам знаешь, какой у него аромат, и потом, ведь есть еще и картинки…
Он совсем забыл про альбом, в который она тщательно вклеивала картинки, спрятанные под крышкой каждой коробки. На картинках были изображены различные цветы — от лютика до орхидеи.
— Если собрать три полные серии, можно получить ореховую спальню.
Мегрэ принял душ — тогда в их квартире еще не было ванны. Потом съел суп — он всегда ел суп по утрам У себя в деревне и сохранил эту привычку в городе.
— Ты не знаешь, когда вернешься? Он повторил, улыбаясь:
— «…в эти часы или дни служащему не может быть гарантирован отдых».
Госпожа Мегрэ это правило знала наизусть. Смеясь, она надела шляпу и взяла мужа под руку. Она любила провожать его, словно ребенка в школу, но до самого комиссариата не доходила — он смущался, как школьник, встречая кого-либо из коллег.
Как только часы показывали десять, на улице Ла Рошфуко останавливался кабриолет комиссара, лошадь звонко била копытом по мостовой, а кучер принимал вожжи от хозяина. Максим Ле Брэ был, вероятно, единственным комиссаром полиции в Париже, который имел свой собственный выезд и жил в Монсо, в одном из новых домов на бульваре Курсель.
До работы он успевал посетить клуб, пофехтовать, поплавать в бассейне и побывать у массажиста.
Рапорт Мегрэ лежал у него на столе, и Мегрэ со смутной тревогой думал о том, какую реакцию вызовет его донесение у начальника. Он работал над рапортом со всей добросовестностью, стараясь использовать все теоретические познания, которые были еще так свежи в его памяти.
После событий беспокойной ночи, когда Жюстен Ми-нар возвращался с улицы Шапталь вместе с Мегрэ, они остановились у дверей дома, в котором жил Мегрэ.
— Вы женаты? — спросил Мегрэ.
— Да.
— Ваша жена, наверно, волнуется?
— Какое это имеет значение!..
И Жюстен зашел к Мегрэ. Последний записал все показания флейтиста и дал ему подписать протокол. Но тот все не уходил.
— Жена устроит вам скандал… Жюстен повторил с мягким упорством:
— Какое это имеет значение!..
Почему Мегрэ думал об этом сейчас? Ему с трудом удалось выпроводить Жюстена почти на рассвете. Уходя, флейтист с какой-то робостью, смешанной с настойчивостью, спросил у него:
— Вы позволите мне прийти повидать вас?
Он подал жалобу на дворецкого Луи, решительно требуя вмешательства полиции.
Все бумаги были в полном порядке, они лежали на столе у комиссара поверх ежедневных, менее важных донесений.
Никто и никогда не видел, как появлялся Максим Ле Брэ, — он всегда шел коридором и сразу же проходил в свой кабинет, — но все слышали его шаги. И на этот раз у Мегрэ екнуло сердце.
Вся скамья уже была занята посетителями — главным образом бедняками и оборванцами. Он по очереди вызывал каждого из них, выдавал им справки о месте жительства или нуждаемости, регистрировал потерянные вещи или находки, отправлял в камеру задержанных на бульварах нищих или торговцев запрещенными товарами.
Прямо под часами в черном футляре поблескивал колпак электрического звонка, и когда раздастся звонок…
Он рассчитал, что чтение его доклада и жалобы Минара должно занять приблизительно минут двенадцать. Прошло двадцать минут, а его все еще не вызывали. Наконец легкий щелчок звонка дал ему знать, что начальник просит соединить его с кем-то по телефону.
Кабинет Ле Брэ от зала комиссариата отделяла обитая войлоком дверь, заглушавшая даже самые громкие голоса.
Быть может, Ле Брэ уже связался по телефону с Ришаром Жандро, гостем которого он был столь часто.
Вдруг дверь приоткрылась без звонка:
— Мегрэ!
Доброе предзнаменование? Или плохое?..
— Войдите, голубчик.
Прежде чем усесться за письменный стол, комиссар, попыхивая сигарой, несколько раз обошел кабинет.
Наконец, задумчиво положив руку на папку с делами и словно подыскивая слова, он сказал:
— Я прочел вашу бумажку.
— Да, господин комиссар.
— Вы сделали то, что полагали своим долгом сделать. Ваш рапорт составлен очень подробно, очень точно.
— Благодарю, господин комиссар.
