С рычанием мужчина бросился на Морса и обхватил его плечи сильным захватом.
– Никто никогда не называл меня трусом, – прошипел он, – Никто!
Морсу удалось схватить бороду человека обеими руками, отстраняя его голову дюйм за дюймом, при этом они оба потеряли равновесие и тяжело упали на гладкий склон центральной кровли. Морс почувствовал навалившееся на него тело другого человека, его же ноги и плечи были совершенно беспомощны. Он ощутил сильные руки на своем горле, и большие пальцы, глубоко впившиеся в плоть. Его собственные руки теперь лихорадочно сжимали запястья человека, он стиснул зубы, временно приостановив невыносимое давление, что хоть как-то могло дать ему несколько дополнительных секунд времени, дополнительных унций силы. Кровь глухо билась в его ушах, будто кто-то стучал по тяжелой двери, которая мешала входу, а потом он услышал звук, похожий на звон разбитой бутылки, а потом – шум. Все это его мозг отмечал клинически холодно, как будто его ум был теперь сам по себе, созерцая события с объективной отстраненностью, полностью лишенный паники или страха.
Он увидел всю сцену с четко сконцентрированной ясностью. Он ехал сквозь ночь по скоростному, прямому и узкому участку дороги от Оксфорда до Бичестера, длинный поток машин мчался навстречу ему, их фары слегка покачивали двойной линией желтых кругов, – а затем, мигая, неслись мимо него. Но вот какое-то транспортное средство двинулось прямо на него, по его полосе, сигнальные огни ослепили его. Тем не менее, (удивительно!) его руки оставались тверды и устойчиво держали руль… Возможно, это был один из самых охраняемых секретов смерти? Возможно, страх смерти, возможно, даже сама смерть, не были ничем, кроме большого обмана… Фары превратились в желтые круги в его мозгу, а затем, когда он открыл глаза, он увидел только мутное небо над собой.
Его колени упирались в живот мужчины; но такая гнетущая масса давила на него, что не позволяла создать вообще никаких рычагов. Если бы только он мог найти в себе силы, чтобы согласовать свои руки и ноги, тогда, может быть, появился бы просто шанс раскачать человека и отбросить его в сторону, и, таким образом, хоть на несколько секунд, избавиться от всепоглощающего давления чужих рук на горло. Но сил у него не осталось, и он понял, что его тело в любую секунду, почти с удовольствием, может капитулировать, потому что боль в мышцах рук кричала об отдыхе. И он уже отдыхал, положив теперь голову почти с комфортом на холодную поверхность центральной кровли. Этот флюгер действительно был огромен! Как кому-то пришла в голову такая мысль – подняться сюда, вверх по лестнице кругами, вверх и вверх и вверх, с таким большим весом на плечах?
В последний раз, полностью осознавая ситуацию, захват на запястьях человека выдержал испытание на прочность еще на несколько секунд дольше, истратив до последней капли всю энергию тела. Но большего оно не могло предложить. Его хватка на руле медленно ослабла и, когда он снова закрыл глаза, световые лучи встречных автомобилей стали ослепительно яркими. Ему вспомнились финальные слова из «Последней песни» Рихарда Штрауса: «Возможно, это смерть?»
Морс понял, что случилось чудо. Тело, так неумолимо давившее на него, стало в какой-то момент и тяжелее и легче; сцепление на шее и туже и слабее. Человек застонал, будто в какой-то невыносимой агонии, и тогда колени Морса оттолкнули его, почти легко и свободно. Человек отшатнулся в сторону башни, где он отчаянно потянулся к ближайшей балке. Но инерция его тела была слишком велика. Кладка осыпалась, когда его правая рука оперлась на нее в попытке удержаться, и человек перевалился через парапет.
Ужасающий крик постепенно затихал, пока тело человека падало, кувыркаясь, на землю, все ниже и ниже, и, наконец, послышался смертельный стук, с последовавшими испуганными воплями тех, кто проходил мимо подножия башни.
Льюис стоял, все еще сжимая за верхнюю часть длинный медный подсвечник.
– Вы в порядке, сэр?
Морс не двинулся с места, блаженно вдыхая пьянящий воздух могучими глотками. Боль в руках бушевала как зубная боль, и он раскинул их рядом, лежа на пологой крыше, как человек, которого распяли.
– С вами все в порядке?
Это был еще один голос, мягкий-мягкий голос, и тонкие прохладные пальцы легли на его влажный лоб.
Морс кивнул, и посмотрел на ее лицо. Он смотрел на очень светлый пушок на ее щеках и светло-коричневые веснушки по обеим сторонам ее носа. Она стояла на коленях рядом с ним, ее большие глаза наполнились счастливыми слезами. Она обхватила его голову руками и тесно прижала к себе, при этом Морсу показалось, что прошло много часов и много дней.
Они ничего не сказали друг другу. Когда они медленно спускались с башни (она немного впереди) крепко взявшись за руки, они все еще ничего не сказали друг другу. Когда через несколько минут Льюис увидел их, они сидели на задней скамье часовни Девы Марии, ее залитое счастливыми слезами лицо покоилось на его плече. И все же они ничего не сказали друг другу.
Когда Льюис заметил две фигуры на башне, он чуть не сломал себе шею, скатившись вниз через пять лестничных пролетов, сбил по пути нескольких барышень, пробегая через косметический отдел на первом этаже, и, наконец, подбежав к северной двери, с яростным отчаянием бил и бил в нее кулаками. Женщина была еще там, он знал это, но ему пришло в голову, что нечто могло случиться с ней; и в отчаянии он швырнул большой камень в нижнее окно с двойной целью – чтобы кто-то его услышал и чтобы создать возможный проход внутрь. И женщина услышала его. Дверь открылась, и он, выхватив подсвечник из святынь Богородицы, взлетел на башню по лестнице через три ступеньки, и уже на крыше врезал светильником со всей силы между лопаток навалившемуся на Морса бородачу.
Двое местных полицейских уже были на сцене, когда появился Льюис. Кольцо людей стояло в четырех-пяти ярдах, окружив труп, и скорая, которую уже вызвали, подвывала, прокладывая себе путь вниз к Сент-Джилс от больницы «Джон Редклиф». Льюис сорвал рясу с одного из крючков в ризнице, и накинул ее на покойника.
– Вы знаете, кто он? – спросил один из полицейских.
– Я думаю, знаю, – сказал Льюис.
– Ты в порядке? – сгорбленный патологоанатом был третьим человеком, который задал тот же вопрос.
– В полном. Несколько недель на Ривьере, и я буду в порядке. Ничего серьезного.
– Ха! Это то, что все они говорят. Всякий раз, когда я спрашиваю своих пациентов, от чего их родители умерли, все они говорят то же самое: – «О, ничего серьезного».
– Я скажу тебе, когда не все будет в порядке.
– Ты, вероятно, знаешь, Морс, что каждый человек когда-либо рожденный, имеет, по крайней мере, одну серьезную болезнь в жизни? – Последнюю.
Мм. Это была мысль.
Льюис вернулся в церковь: дела за ее пределами были почти закончены.
– Вы в порядке, сэр?
– О, ради Бога! – сказал Морс.
Рут Роулинсон еще сидела на задней скамье в часовне Девы Марии, глядя тупо перед собой, – тихая и пассивная.
– Я отвезу ее домой, – сказал Льюис, – вы только…
Но Морс прервал его.
– Боюсь, что она не может вернуться домой. Вам придется забрать ее в управление, – он тяжело вздохнул и отвернулся от нее, – она будет находиться под арестом, и я хочу, чтобы вы лично приняли от нее заявление. – Он повернулся к Льюису и сказал с необъяснимой злостью в голосе. – Это ясно? Вы! Лично!
Молчаливую и несопротивляющуюся Рут увел в полицейскую машину один из констеблей. После того как она ушла, Морс, Льюис и полицейский медик вышли из церкви.
Толпа снаружи, стоявшая вокруг теперь уже накрытого тела, наблюдала за их появлением с неподдельным интересом, будто главные герои какой-то драмы только что вышли на сцену. Сгорбленный пожилой человек, который выглядел также, как если бы осматривал (вернувшись в 1555 год) с равнодушным видом тела мучеников за веру, сгоревших на костре рядом с Беллиол-колледжем, всего в нескольких сотнях ярдов отсюда. Далее, спокойный, довольно крупный на вид мужчина, который, как вначале казалось, отвечал за всю операцию, и который теперь отступил немного на второй план, как делал это всегда в присутствии своего начальства. И, наконец, более худой, лысеющий, бледный человек с пронзительным взглядом серо-голубых глаз, в которых мрачно, более чем у кого-либо из трио – была видна спокойная властность.
Они стояли, эти трое, над накрытым телом.
– Не хочешь посмотреть на него, Морс? – спросил патологоанатом.
– Я насмотрелся на него достаточно, Макс, – пробормотал Морс.
– Его лицо в полном порядке, если ты чувствуешь брезгливость.
Медик откинул верхнюю часть рясы с лица покойника, и Льюис посмотрел на него с большим интересом.
– Так вот как он выглядел, сэр.
– Простите?
– Брат Лоусона, сэр. Я только что говорил, что…
