Одна из лошадей пожарных дико заржала, когда ей поперек спины упала горящая доска, и воздух немедленно наполнился запахом паленой шерсти и плоти. Лошадь рванулась вперед, вырвав вожжи из рук пожарного. Другой пожарный так быстро, что никто не успел подумать, схватил ведро с водой и выплеснул его на спину животному, погасив одним движением и огонь, и боль.
Питт бросился вперед и схватил лошадь под уздцы, повиснув на ней всем своим весом, та задрожала и встала. Мёрдо, который вырос на ферме, снял пальто, обмакнул его в другое ведро с водой, набросил на спину животного и крепко прижал.
Брандмейстер уже шел к Питту. Его лицо было все в полосах сажи; только глаза просвечивали сквозь эту маску, покрасневшие и полные отчаяния. Брови у него обгорели, а под черной пленкой на лице виднелись жуткие красные рубцы и ожоги. Одежда его была порвана, пропитана водой и перепачкана так, что невозможно было определить, какой она была раньше.
– Слуг мы вытащили! – выкрикнул брандмейстер, и его тут же одолел такой приступ кашля, что он с трудом сумел с ним справиться.
Он махнул им рукой, чтобы отошли еще подальше, и полицейские последовали за ним, пока не нашли место, где ощущалась хоть какая-то ночная прохлада, уменьшающая наплывы жара и горелой вони, а рев пламени, грохот рушащихся стен и треск горящего дерева были менее слышны. Лицо пожарного осунулось, он выглядел измученным; его снедали не только горестные мысли, но и понимание того, что он ничего не успел и не смог сделать.
– Ни того, ни другого джентльмена мы не обнаружили! – Не было смысла добавлять, что теперь на это уже нет никакой надежды, это было и так всем ясно. В таком чудовищном пожаре не мог выжить никто.
Питт хорошо это понимал, и тем не менее слышать это от человека, говорившего на основании многолетнего опыта, бесконечных надежд и борьбы, заставило его ощутить внутри себя некую зияющую пустоту, что стало для него полной неожиданностью. Он только сейчас понял, как привлекал его доктор Шоу, даже при том, что Томас не забывал о версии, что именно доктор убил Клеменси Шоу. Или, возможно, он принимал эту версию только умом, но, по его внутреннему суждению, это было невозможно. А что до Эймоса Линдси, то в отношении него вообще не было никаких подозрений, один лишь интерес и некоторое теплое чувство, поскольку он был знаком с Зенобией Ганн. А теперь осталось только чувство острой боли от этой потери. Злость и гнев появятся позже, когда рана хоть немного заживет.
Питт повернулся к Мёрдо и увидел, как тот потрясен и несчастен. Он был молод, убийства еще не стали для него привычным явлением, так же как и внезапные трагические утраты. Томас взял его за руку.
– Перестаньте, – тихо сказал он. – Нам не удалось это предотвратить, но нужно поймать его до того, как он проделает это еще раз. Или ее, – добавил он. – Это могла быть и женщина.
Мёрдо все еще не мог прийти в себя.
– Какая женщина способна на такое?! – Он махнул рукой назад, но оборачиваться не стал.
– Женщины ничуть не менее мужчин способны на страсть и ненависть, – ответил инспектор. – И на насильственные действия, если у них есть соответствующие средства.
– О нет, сэр!.. – инстинктивно начал возражать Мёрдо.
Аргументы ему давали его собственные воспоминания. Острый язычок – да, конечно; или, может быть, пощечина; несомненно, жадность, иногда; а еще холодность, сварливость, стремление всегда командовать и все критиковать; и поразительная, лишающая дара речи нечестность и несправедливость. Но насилие, да еще вот такое…
На Питта тоже нахлынули воспоминания, и он заговорил снова.
– Некоторые из самых гнусных убийств, которые мне приходилось расследовать, были совершены женщинами. И некоторых из них я очень хорошо понимал – когда узнавал, почему они на это пошли, – и жалел. Мы еще так мало знаем об этом деле – нам неизвестны реальные причины и страсти, разыгравшиеся под поверхностью…
– Нам известно, что у Уорлингэмов полным-полно денег, и у старого Латтеруорта тоже. – Мёрдо старался собрать в памяти все, что ему удалось узнать. – Мы знаем… мы знаем, что Паскоу и Далгетти ненавидят друг друга, хотя какое это имеет отношение к гибели миссис Шоу… – Он замолчал, пытаясь вспомнить что-нибудь более важное. – Мы знаем, что Линдси писал статьи и эссе о фабианском социализме, хотя это тоже не имеет отношения к миссис Шоу. Но доктор эти идеи поддерживал.
– Нет, вряд ли то были чувства и страсти, чтобы устроить погребальный костер вроде этого, – горько сказал Питт. – Нет, Мёрдо. Мы не слишком много знаем. Однако, клянусь Господом, мы все выясним! – Он развернулся и пошел обратно к брандмейстеру, который сейчас распределял своих людей, направляя их на защиту соседних домов. – У вас уже есть какие-то соображения? Пожар начался таким же образом, как и в прошлый раз?
Брандмейстер повернул к нему свое перемазанное и несчастное лицо.
– Вероятно. Очень уж быстро все занялось. Нас уведомили двое – один заметил огонь с улицы спереди дома, вон оттуда, со стороны городка, а второй – с подножия холма, сзади, со стороны Холли-Виллидж. Значит, он возник сразу в двух местах. А если судить по скорости его распространения, то, думаю, мест возгорания было больше.
– Но вы же вывели слуг? Как? Почему не Линдси и Шоу? Или горели только хозяйские помещения?
– Да, так оно и было. Хотя к тому времени, когда мы сюда приехали, огонь уже охватил почти весь дом. У меня один пожарный здорово обгорел, а другой сломал ногу, вытаскивая оттуда слуг.
– А где они сейчас?
– Не знаю. Один малый носился тут вокруг в ночной рубашке и рясе, пытался помочь, да только мешался под ногами. Добрый самаритянин, надо полагать, только всем мешал. С ним была женщина, она действовала более разумно. Потом еще одна пара появилась, вон оттуда, оба в белом, смотрелись как привидения – но они притащили одеяла. Я слишком занят был, чтоб смотреть за ними, – вывели, значит, теперь в безопасности. Я лучше завтра на ваши вопросы отвечу…
– А лошадь вы вывели? – Питт и сам не знал, почему задал этот вопрос, разве что в памяти всплыла картина перепуганных животных – давно это было, в его юности.
– Лошадь? – переспросил брандмейстер, нахмурившись. – Какую лошадь?
– Лошадь доктора, которая возила его двуколку.
– Чарли! – заорал брандмейстер, обращаясь к промокшему насквозь и перепачканному грязью пожарному, проходившему, сильно хромая, в нескольких шагах от них. – Чарли!
– Да, сэр? – Чарли остановился, потом подошел к ним. Брови у него были сожжены, глаза покраснели, он был здорово вымотан.
– Ты был там, сзади, – ты лошадь вывел?
– Не было там никакой лошади, сэр. Я специально глядел. Нельзя ж было допустить, чтоб животное погорело.
– Да нет же, была там лошадь! – возразил Питт. – У доктора Шоу имеется двуколка, он на ней на вызовы ездит…
– И двуколки там не было, сэр. – Чарли был непреклонен. – Конюшня была еще цела, когда я туда добрался. Ни лошади, ни двуколки. Или их держали где-то в другом месте, или он уехал.
Уехал! Может, доктора Шоу и на самом деле здесь вообще не было и в пожар он и на сей раз не угодил? И в этом огненном аду погиб один только Эймос Линдси?
Кто может сказать? И кого спросить? Томас повернулся обратно к пылающему в ночи пожару, ко все еще громко потрескивающим обломкам и искрам, к ревущему пламени. В дальнем конце тесной толпы – повозок с насосами, лошадей, множества ведер с водой, лестниц, усталых и обгоревших людей – он заметил две темные фигуры, Джозайю и Пруденс Хэтч; они стояли чуть поодаль друг от друга, сгорбленные, погруженные каждый в свои горестные переживания. Фигура в рясе – Клитридж, конечно, – металась поодаль, ряса развевалась, в вытянутой руке – фляжка с водой; Лелли тем временем заворачивала в одеяло совсем юную девушку, кухонную служанку, которую так сильно трясло, что Питту было это видно даже во всей этой суете и дыму. Лакей Линдси – тот, с прилизанными волосами, – стоял один, совершенно ошеломленный, словно человек, заснувший стоя.
Томас обошел это скопление лошадей и ведер и еще работающих пожарных и направился в другой конец толпы. Он был уже на противоположном тротуаре, когда услышал стук копыт. Инспектор автоматически оглянулся в ту сторону, к центру Хайгейта, желая увидеть, кто это приехал. Больше пожарных насосов здесь уже не требовалось, к тому же никакого звона колоколов слышно не было.
Это была двуколка; лошадь шла почти галопом, колеса бешено вертелись и подскакивали при такой быстрой, отчаянной езде. Питт сразу понял, что это доктор Шоу, еще до того, как разглядел его, и почувствовал огромное облегчение, за которым, правда, сразу же последовали мрачные раздумья. Если Шоу остался жив, значит, по-прежнему вполне возможно, что именно он устроил эти два пожара: первый – чтобы убить Клеменси, второй – чтобы прикончить Линдси. Но почему именно его? Может быть, за те несколько дней, пока он оставался в доме Линдси, Шоу каким-то образом выдал себя – неудачной фразой, случайным словом, даже, возможно, чем-то невысказанным, когда оно должно было прозвучать? Мысль была болезненно-горькая, но если по-честному, ее нельзя было отринуть прямо с порога.
