— Инспектор, как я понимаю, против мисс Рассел выдвигаются обвинения в том, что она добровольно и неоднократно вводила сама себе наркотические вещества.
— Совершенно верно, мистер Холмс. Мистер Бигли как раз рассказывает мне об этом.
— Да, начальник, точно. И ни капельки не скрывалась, внаглую так, аж жуть берет… — ужаснулся такому гнусному поведению заевшейся столичной твари простой сельский парень.
— Она сама вводила себе вещество? — вкрадчиво и как-то даже сочувственно спросил Холмс.
— Да, мистер, сам видал, в бабли… в библиотеке. Руку так обмотала и иголкой — тык! Я сначала и не знал. Стыд какой!
— Вокруг одной руки повязка, а в другой шприц, так?
— Точно. А как еще?
Холмс взял мою левую руку и закатал рукав. Рука ближе к локтю выглядела ужасно. Около полусотни уколов, некоторые нагноились. Ткани вспухшие, раздутые. После этого Холмс обнажил мою правую руку и продемонстрировал инспектору. Тот явно ужаснулся. «Простой сельский парень» любовался, как эстет любуется мраморными руками статуй Микеланджело.
— Мисс Рассел левша, — отчеканил Холмс. — Она просто физически не в состоянии выполнить такую точную операцию, как укол в вену правой рукой. — Он слегка повернул мою руку и продемонстрировал инспектору зеленоватые пятна на моей коже, которых еще пять минут назад там не было. — А эти заживающие синяки, вполне возможно, вызваны насильственным удержанием руки для насильственного же введения препарата. Для этого требуется участие как минимум двух сильных мужчин, насколько я знаю мисс Рассел. Результатом этого же насилия могут быть и следы зубов мисс Рассел на ладони мистера Бигли… — Рука «простого сельского парня» сама собой рванулась за спину, где спряталась, заметно дрожа вместе с телом, из которого росла. На лбу мистера Бигли выступил пот. — Инъекция, таким образом, проводилась насильственно и против воли мисс Рассел. — Последние слова Холмс подчеркнул, чтобы они не пролетели мимо ушей инспектора Дэйкинса. Но в этом уже не было нужды. Инспектор пригвоздил мистера Бигли к стулу тяжелым взглядом. Возможно, в детстве ему попалась на глаза парочка книг о белых рабынях, подумала я.
— Инспектор Дэйкинс, вы примете заявление от мисс Рассел?
— Разумеется, и немедленно, если она не возражает. — Он повернулся к констеблю. — Бигли пока уведите, я им займусь чуть позже.
Я продиктовала свое заявление, ответила на вопросы инспектора, не слишком живописуя ужасы заключения и совершенно уводя его в сторону от своего реального состояния. Да, последний укол мне сделали семь или восемь часов назад. Нет, я не считаю себя втянувшейся наркоманкой, хотя именно этого они и добивались. Нет, не имею ни малейшего представления, почему я стала жертвой этих противоправных действий. Тут в глазах инспектора можно прочесть явное недоверие, но рядом Холмс, голос мой звучит убежденно и твердо. Что ж, инспектор не настаивает. Нет, я не испытываю никаких последствий, хотя и была полностью истощена психически и дезориентирована вследствие, как я считаю, плохого питания, сна, отсутствия света. Холмс решил, что пора вмешаться.
— Инспектор, мисс Рассел пережила ужасные дни. Я с вашего позволения провожу ее домой. Наверняка пострадавшей потребуется несколько дней покоя и лечения. Б понедельник вы можете ей позвонить, если возникнут дополнительные вопросы. Всего хорошего, желаю вам успехов в поисках сбежавших. Идемте, Рассел.
К моему удивлению, у дома ждал Ку с машиной. Корректность, с которой он меня приветствовал, согрела сердце. Временный подъем сил, вызванный инъекцией, миновал, и я позволила слуге укрыть меня одеялом. Холмс не успел сесть в машину, как из дому высунулась голова констебля и моему другу пришлось вернуться. К у уставился куда-то в сторону и пробубнил:
— Как он только на ногах держится, мисс… Не спит, не ест… Жена говорит, другой бы на его месте не выдержал.
Не дожидаясь моего ответа, он закрыл дверцу и вернулся на водительское место. Холмс вернулся через минуту и опустился на сиденье рядом со мной. Выглядел он почти так же, как я сама.
— Дэйкинс все мои телефоны проверяет. Едем в Суссекс или на квартиру?
— Где мы сейчас? — Мне вдруг пришло в голову, что я до сих пор этого не знаю.
— Литл-Уолтам, Эссекс.
— Тогда лучше поедем в квартиру, если вы полагаете, что там безопасно.
— Будет безопасно, — пообещал Холмс с некоторым сомнением в голосе и пригнулся к Ку. Я обернулась. От машины удалялся типичный загородный дом, громоздкий каменный урод, нелепый, как все человеческие жилища. Ничем не примечательный, разве что тем, что в его подвале я провела остатки своей юности.
Среда, 2 февраля — суббота, 5 февраля
Ибо природа и во всех зверях отметила мужескую половину знаками превосходства, а женскую половину знаками повиновения, каковые признаки ненарушимы.
Иоанн Хрисостом
Последующие дни ничем меня не порадовали, но мне уже приходилось выздоравливать после всевозможных ранений, и я знала, что здоровье рано или поздно вернется. Это выздоровление оказалось намного менее мучительным, чем остальные. Можно считать, что я переболела инфлюэнцей, мучившей страну последние два года.
Ах, если бы это было так! Если бы страдания мои ограничились лишь телесным недугом! Конечно, меня лихорадило, руки тряслись, аппетит отсутствовал совершенно, но это всё мелочи. Душа моя пострадала намного серьезнее, и я не знала, как бороться с этим злом.
Первым моим испытанием, которое я пережила четырнадцати лет от роду, оказалась автомобильная катастрофа. Тогда погибла вся моя семья, и я винила себя в этом. Чувство вины мешало выздоровлению и впоследствии давило на меня многие годы. Следующая кара небесная — пуля в плечо, пуля, предназначенная для Холмса. Ранение сопровождалось тогда эмоциональным срывом, потому что женщина, пытавшаяся убить нас, казалось, меня любила. И еще потому, что я не могла винить Холмса в ее смерти.
В этот раз на меня давило чувство стыда, вызванное неослабевающей потребностью в наркотическом яде. Я жаждала иглы, рвалась к ней и стыдилась своего стремления. Остаток четверга и пятницу я не находила себе места, бушевала, не выходя из спальни, игнорируя миссис К у с ее чаем и выпечкой.
Меня мучило не простое физическое привыкание. Героин не превращает человека в безвольного придурка за одни сутки или за неделю. Однако обстоятельства сложились неблагоприятно для меня, наркотик внедрился быстрее, чем обычно. Я могла бы продержаться месяц и дольше, но в одиночном заключении, на скудном рационе, во тьме, да еще с учетом того, что однажды уже употребляла похожий наркотик, я не могла сопротивляться единственному доступному мне источнику наслаждения.
Вожделение отступило, но стыд только усилился и перешел в ненависть. Я ненавидела всех: Марджери, так или иначе ответственную за происшедшее; Веронику, которая привела меня к Марджери; Холмса, заставшего меня в столь плачевном состоянии и жегшего своим сочувствием. Я отказывалась подходить к телефону, велев К у отвечать, что я больна и не принимаю ни людей, ни цветов, ни записок. Писем я не читала, а их приходило немало: от Марджери Чайлд, от миссис Хадсон, от Дункана. Я ненавидела всех, кроме, как это ни странно, истинного злодея, человека, которого я называла просто «он». В конце концов, этот «он» — честный открытый враг, а не лицемерный друг.
Из состояния безумия меня извлек Холмс. Вечером в пятницу он заявился незваным. Я отказала ему, я не впустила его, я даже заперлась от него. Но он просто подсунул под дверь газету, выпихнул ключ и вытащил его на газете, после чего отпер замок. Плечо Холмса оказалось мощнее моей босой ноги, упертой в дверь, и вот я уже яростно ору ему в лицо:
— Как вы смеете!!!
— Я много чего смею, Рассел, и вторжение к даме без ее позволения — еще не самый дерзкий мой поступок.
— Вон!!!
— Рассел, если бы вы не желали меня видеть, то вы бы никогда не оставили ключ в столь удобном положении. Обувайтесь, одевайтесь, идем гулять.
Будь я в лучшей физической форме, он бы со мной так просто не справился. Однако сейчас, сочетая физическую силу и словесные оскорбления… во всяком случае, грубые понукания и обидные замечания, Холмс втиснул меня в пальто и выволок на улицу, где продолжал пихать, тащить, отвлекать и заманивать, пока мы не оказались у входа в Риджентс-парк.
И вот мы гуляем. Прохаживаемся по аллеям. Холмс беспрерывно болтает, рассказывает об истории парка, о трупе, обнаруженном на его памяти «вон в той ложбинке», о заговоре, вызревшем «вон в том доме напротив». Далее я выслушала лекцию о ботанических редкостях, произрастающих на почве парка, затем он несколько отвлекся и рассказал о флоре севера Индии, о странной секте поедателей ядов из Раджастана, о кашмирских вышивках, затем плавно перешел к различиям между тибетским и непальским буддизмом, с буддизма несколько нелогично перескочил на свою монографию о стеклах автомобильных фар; все дальнейшее повествование Холмс посвятил своим остальным, весьма многочисленным, исследованиям, статьям, опытам. Я узнала о различиях джинов, применяемых в коктейлях, о том, что можно записать звук шума различных типов автомобильных двигателей, что поможет свидетелям опознать автомобиль по слуху, далее он приступил к сравнительному анализу приступов массовой истерии в средние века и современных танцев с их идиотскими взбрыкиваниями, судорогами и содроганиями…
