Был вторник, 20 апреля. В трубке послышался голос Джуди:
— Доброе утро, Фил! Ты уже встал?
— Только открыл глаза.
— Еще бы — после очередного возвращения из Ричбелла на такси в половине третьего ночи! Но в Нью-Йорке тебе придется привыкнуть обходиться без сна. Я была в офисе уже в девять утра.
— И ты все еще там, Джуди?
— Нет, я в Ричбелле.
— В Ричбелле? Что ты там делаешь?
— Выполняю поручение для журнала. Большой босс полагает, что нам необходима статья «Женский взгляд на преступление», и попросил меня ее подготовить. Я не писатель, как ты, но, по крайней мере, знаю, что нужно нашим читателям. Мне надо взять интервью у нескольких женщин — прежде всего, у Конни Лафарж.
— Конни живет в Фарли — несколькими станциями дальше.
— Знаю, но сейчас она в театре. Ты говорил мне в такси, Фил, что сегодня встречаешься за ленчем с твоим издателем и что во второй половине дня у тебя еще одна встреча.
— Да.
— Это дело, по-видимому, займет весь день. Не могли бы мы пообедать с тобой в таверне «Одинокое дерево» в Ричбелле?
— С удовольствием! Знаешь, Джуди, ты впервые попросила меня о встрече!
— Разве? Ну, у меня есть на то причины, Фил. — После паузы Джуди добавила: — Еще кое-что. Это произошло в ночь с воскресенья на понедельник, а не прошлой ночью, но с тех пор столько всего накопилось, что я об этом забыла.
— О чем?
— После убийства Джад Лафарж отвез Конни домой, а потом приехал назад в театр якобы исправить впечатление, создавшееся благодаря чьим-то словам, которые он слышал. Только этого быть не могло.
— Не понимаю, Джуди. Объясни подробнее.
— До того Бэрри Планкетт сказал, что единственный путь на балкон — по наружной лестнице, куда можно войти с бокового переулка. Вернее, не совсем сказал, а скорее из его слов действительно возникло такое впечатление. Джад Лафарж заявил, что слышал, как Бэрри говорил это, и захотел внести ясность.
— Ну?
— Джад никак не мог это слышать! Мы были в зале, а когда Бэрри это сказал, там находились, кроме него, только ты, я и Марджери Вейн. Джад и Конни были за кулисами и пришли в зал почти сразу же. Но как Джад мог это слышать?
— В этом театре, дорогая, голоса разносятся по всему зданию. Когда Бэрри возвращался со шпагами и кинжалами для нашего импровизированного поединка, он задержался у железной двери, чтобы поговорить с Энн Уинфилд. Мы стояли на некотором расстоянии, а они разговаривали не повышая голос, однако мы слышали каждое слово.
— Ну может, ты и прав, — с сомнением произнесла Джуди. — Но это не давало мне покоя.
— А мне не дает покоя кое-что другое.
— Вот как?
— Тебе известно, что один из копов лейтенанта Спинелли расспрашивал твоего босса?
— Правда? Надеюсь, обо мне не сказали ничего плохого?
— Напротив, шеф дал тебе блестящую характеристику. Но ты впервые получила работу в журнале в апреле 1946 года — через шесть месяцев после твоего прибытия в Нью-Йорк. Чем ты занималась до того?
— Встретимся в таверне, Фил. Скажем, в семь часов?
— Когда тебе удобно. Но я хотел спросить…
— Значит, в семь в «Одиноком дереве»! — Джуди положила трубку.
Не чувствуя быстро приближающейся беды, Нокс побрился, принял душ и оделся. После ленча с Эдуардом Стивенсом из компании «Хералд и сыновья» он отправился в Публичную библиотеку, где изучал подобранные для него книги, документы и подшивки газет, касающиеся дела Харри То — Стэнфорда Уайта в 1906 году.
Было еще довольно рано. Но чтобы избежать вечерней сутолоки на Гранд-Сентрал, Нокс провел немного времени в книжном магазине, сел на стэмфордский пригородный поезд в 16.25 и сошел в Ричмонде незадолго до четверти шестого.
Погода была неустойчивой — угроза дождя сменялась ярким солнцем. Нокс спустился с моста в зал ожидания — тусклое помещение с освещенным окошком кассы, деревянными скамьями с высокой спинкой и газетным киоском, который почти всегда был закрыт. Афиша возле кассы сообщала, что 26 апреля труппа Марджери Вейн представит Бэрри Планкетта, Энн Уинфилд и Энтони Феррару в «Ученике дьявола» Джорджа Бернарда Шоу.
Высокий молодой крепыш, явно только что из парикмахерской, где ему укоротили и без того короткие каштановые волосы, быстро вошел в зал. Выглядел он слегка встревоженным.
— Вы мистер Нокс, не так ли, сэр? Помните меня? Я Лэрри Портер.
— Да, я хорошо вас помню. Как поживаете?
— Так себе. Думаю, Шерлок Спинелли и его ребята все еще охотятся за мной, хотя не понимаю почему. — Взгляд мистера Портера устремился на афишу. — Бедная старушка Мардж! — вздохнул он. — Ее отправят назад в Англию и похоронят на семейном кладбище Севернов в Сомерсете, когда медицинские эксперты выдадут тело. Я собираюсь помочь Бесс проследить за этим. Полагаю, я должен это сделать?
— Очевидно.
— Но, как я сказал, полиция все еще не оставляет меня в покое. Шерлок здорово мучил меня ночью и утром после убийства, покуда мой отец не позвонил и не растолковал ему все. Тогда меня отпустили, но сейчас все началось заново. Сегодня утром они получили в нью-йоркском банке копию завещания Мардж, хотя обо мне там нет ни слова. Понимаете, — продолжал Лэрри, — Мардж не знала, каким образом у меня в кармане не переводятся деньги. Я не хотел признаваться, что мой старик все еще меня поддерживает, и говорил, что зарабатываю игрой в бридж и в покер. Все это, конечно, полная чушь. Я весьма скверно играю в бридж, а в покер мне не выиграть и десяти центов. Не понимаю, что не дает покоя копам. Разве только чертовы драгоценности. Но ведь они уже знают, что я их не брал!
— Не возражаете против вопроса насчет этого?
— От вас — не возражаю.
— Насколько я понял, леди Северн заявила, что видела, как вы взяли ожерелье и браслет?
— Мардж солгала. Она так умела врать, что благодаря этому, возможно, попадет на небо.
— В то время как вы, по словам лейтенанта Спинелли, утверждаете, будто видели, как она сама это сделала.
— Между нами говоря, я этого не видел, в чем уже признался Шерлоку. Но я хорошо знал Мардж. Такой трюк был как раз в ее духе. И все же я любил ее куда больше, чем кто-нибудь может себе представить. А теперь я должен идти. Откуда отправляется поезд в Нью-Йорк?
— Пройдете через эту дверь, — показал Нокс, — по коридору и вверх по ближайшей лестнице. Не скажете ли вы…
— Простите, сэр, я очень спешу.
Портер быстро вышел. Стрелки часов над кассой показывали восемнадцать минут шестого. Поезд в Нью-Йорк отправлялся меньше чем через полчаса. Нокс повернулся к выходу и едва не налетел на лейтенанта Спинелли.
— Этот парень, Портер…
— Он едет в Нью-Йорк. Вы намерены его задержать?
— Мог бы, но не стану. Это не так важно. А что вы здесь делаете?
Нокс объяснил. На смуглом лице лейтенанта появилось странное напряженное выражение.
— Вы обедаете с миссис Нокс? Но еще рановато, не так ли?
— Да, но я подумал, что смогу убить время здесь.
— Значит, она собирается интервьюировать женщин? Вы уверены, что она сказала «женщин»?
— Да. А что бы изменилось, если бы она сказала «мужчин»? Да что с вами происходит?
— Мне это не нравится — совсем не нравится. Пошли со мной.
— Куда?
— Скоро узнаете. Мы как раз готовились завершить расследование, а тут появились новые улики…
Они вышли со станции и свернули на Ричбелл-авеню. Припаркованные автомобили выстроились в ряд вдоль тротуаров. Казалось, все ожидало весенних сумерек — луч солнца скользнул по дороге и тут же погас.
Нокс и Спинелли прошли мимо театра «Маска», аптеки, ювелирного магазина, лавки с товарами для декорирования помещений и таверны «Одинокое дерево». На перекрестке Ричбелл-авеню и Элм-стрит висел светофор — красные буквы «Стойте!» на переходе сменились зелеными «Идите!». Лейтенант перевел Нокса на северную сторону Ричбелл-авеню, после чего они зашагали на восток, мимо витрин довольно убогих лавок к большому окну из разноцветных стекол под надписью золотыми готическими буквами «Джон Ричбеллс Плейс».
Нокс припомнил староанглийский интерьер — темное резное дерево, гравюры на охотничью тему, кабинки вдоль стен, запах виски и пива. В четверть третьего ночи они с Джуди выпили там по стаканчику, после чего их усадили в такси полупьяная Конни и ее полностью пьяный супруг.
В данный момент «Джон Ричбеллс Плейс» был пуст, если не считать удрученного бармена и доктора Гидеона Фелла, который сидел за столиком с кружкой пива, покуривая большую трубку. Лейтенант Спинелли подошел к телефону в дальнем конце стойки, набрал номер и быстро заговорил. При этом он использовал репортерский трюк, говоря так близко к микрофону, что на расстоянии ярда не было слышно ни единого слова. Нокс направился к доктору Феллу.
— Сегодня было бы неразумно посещать театр, — сказал доктор. — Они репетируют «Ученика дьявола» и пребывают в нервозном состоянии. Мистер Планкетт, сын пресвитерианского священника, играет Энтони Эндерсона, весьма нетрадиционного пресвитерианского священника в штате Нью-Гэмпшир в 1777 году. Он божился, что хотел играть Джентльмена Джонни Бергойна,[150] но его отговорила мисс Уинфилд. Ему лучше вычеркнуть свои импровизации, которые наверняка сочтут антиклерикальными, пока публика не подожгла театр. Все же у труппы не должно быть особых опасений. Вы видели утренние газеты?
