Марсель взял пальто и, покачиваясь, как пьяный, вышел из театра, повинуясь приказанию таинственной незнакомки. Теперь он более не сомневался. Он слышал ее крик, исходивший из глубины души… Она сказала ему «Я тебя люблю!» Нет, она не лгала, уверяя, его в этом. Она настойчиво удаляла его от себя, выражая такой страх, какому может поддаться только женщина, опасающаяся, что убьют ее любимого человека. Значит, чужая воля, которой она была подчинена, заставила ее обольстить его!.. Чья же рука в настоящее время направляла ее и ради каких целей? Этого он не знал и не должен пытаться узнать.
Выйдя на Оперную площадь, он стал чувствовать себя спокойнее. Воздух освежил его, но вскоре сердце его снова болезненно сжалось, когда ему вспомнился ее томный взгляд, ее дрожащий от волнения голос, когда она в ложе сомкнула его в своих объятиях. Господи, что за женщина! Всего лишь раз ему пришлось испытать ее любовь, а между тем он весь трепетал, вспоминая эти минуты.
Но ведь она была воплощение разврата. Он ей высказал это в лицо, и она не протестовала. У нее на совести, без сомнения, лежало не одно соучастие в убийстве. Быть может, ее белая прелестная рука тоже была обагрена кровью. Она, очевидно, была сообщницей разных подлых покушений, помогала опасным врагам и самими интригами не раз готовила измену. Красота, грация, ум – все это служило ей средством дурачить людей. И кого только она не любила? Она, не стесняясь, отдалась бы кому угодно, лишь бы добиться своих целей. Она эксплуатировала свое тело, чтобы сводить с ума мужчин и затем использовать их влияние, выманивать у них секреты, лишать их чести или имени. Ради того же она отдалась и ему.
В нем возмутилось чувство порядочности. «Как я низко пал! – подумал он про себя. Увлечение этой женщиной парализует мои нравственные чувства. Я позволяю себе желать ее в то мгновение, когда она мне кажется достойной самого глубокого презрения! Я ее совсем не знаю! Что стало бы со мной, если бы я совершенно подпал под ее пагубное влияние? Она меня любила и потому-то отвернулась от меня, не желая моей гибели». Он нервно рассмеялся. «Скоро она, пожалуй, потребует от меня за это благодарности… О, какое же низкое создание!.. Но как она хороша собой!»
Предаваясь этим противоречивым мыслям, он наконец дошел до дому, разделся и лег спать. На другое утро, проснувшись, он с удивлением увидел около своей кровати дядю Графа. Было восемь часов утра. Молодой человек провел ночь спокойно, но старик, беспокоясь о нем, все время проворочался в своей постели. На рассвете он не смог устоять перед желанием лично убедиться, что с Марселем не случилось ничего дурного, – и вот он давно уже сторожил его пробуждение. Он намеревался хорошенько расспросить обо всем племянника, но тот отвечал уклончиво и рассеянно. Наконец, прекратив свои неудачные расспросы, он прошел к Барадье, намереваясь выпить у него стакан кофе: он покинул дом натощак и теперь умирал с голода.
В тот же день, около десяти часов утра, в кабинете у Лихтенбаха Ганс и Агостини вели тайный разговор с банкиром. Граф Чезаро курил сигарету с мечтательным видом. Ганс совершенно бесстрастно слушал Элиаса, который говорил голосом более глухим, чем обыкновенно:
– Ваше положение правда серьезно, но мое тоже становится очень печальным. Поверив вам, я начал играть на понижение, и в результате Общество по производству взрывчатых веществ должно было очутиться в моих руках, так как я намеревался скупить его акции по ничтожной цене. Оказалось, что моими конкурентами в этом деле явились мои злейшие враги Барадье и Граф, которые повели против меня упорную кампанию на бирже. Все мои усилия одолеть их оказались тщетными. Я не понимал причин их упорства, но теперь доклад, прочитанный в Академии наук, объяснил мне все их расчеты: они владеют секретом, которого вы не смогли раскрыть. Они знают способ употребления пороха Тремона. И все старания Дальджетти не стоят ломаного гроша. Вот результат ваших подвигов! Вы вполне можете им гордиться!
– Сколько же вы теряете на этом? – спросил хладнокровно Агостини.
– Как! – вскрикнул банкир с яростью. – Сколько я теряю?! Да все состояние! О, вы философски смотрите на дело! Легко спросить человека, который разорен: «Сколько вы теряете?» Ведь я не могу рассчитывать на свою наружность, чтобы добыть деньги. Мне нужно трудиться, чтобы заработать их! И вот так-то прошли сорок лет!
– Ну, Лихтенбах, не расстраивайтесь, – сказал Ганс. – Мы хорошо знаем, что, если уж на то пошло, вы не морщась проглотите эту пилюлю, и у вас еще останется кое-какая малость!.. Хотите, я вам дам десять миллионов за все то, что у вас наберется после краха?
– Глупости! – воскликнул Элиас. – Вы ничего не знаете! Ваше грязное дело, которое вы вели как ослы, стоит мне трудов половины моей жизни, и сверх того в нем оскорблена моя гордость! До сих пор я всегда преследовал фирму Барадье и Графа, постоянно давал ей чувствовать свои когти, а теперь я у них в руках! И все из-за того, что вы вели себя как идиоты! Ваша знаменитая София тоже отличилась!.. Неотразимая женщина, никогда не потерпевшая ни одной неудачи! И вот ей поручают увлечь юного птенца – для нее ведь это безделица. И что же? Она бездействует, у нее не хватает силенок вытянуть из него что нужно! Секрет до сих пор не раскрыт, а я тем временем теряю массу денег! Идиоты! Негодяи! Отдайте мне назад мои деньги! Право, нет на свете ничего более достойного презрения, как бандиты-болваны, да и ваша неудачница София в придачу к вам!
Ганс не моргнул даже глазом. Агостини насупился и небрежно бросил окурок на пол.
– В том, что вы, Лихтенбах, говорите, есть доля правды, – сказал он. – А потому я прощаю вам эти дерзости… Иначе вы дорого заплатили бы мне за них…
– Убирайтесь к черту! Очень я вас боюсь! – проговорил Элиас.
– Напрасно, – возразил итальянец, бросив на него острый взгляд. – Граф Чезаро Агостини родился на свет не для того, чтобы какой-нибудь Лихтенбах мог безнаказанно оскорблять его…
– Безнаказанно? Вот как! Я, кажется, уже достаточно наказан, потерпев такие убытки на бирже.
– Ну, довольно, – сказал авторитетным тоном Ганс. – Мы сошлись здесь не затем, чтобы ругаться, но чтобы прийти к какому-нибудь решению. Нет сомнения, что баронесса нас подвела. Мы знаем даже, что побудило ее к этому, но, к сожалению, догадались обо всем слишком поздно. Она влюбилась в этого юнца и исполнила данное ей поручение лишь наполовину: она испугалась, как бы он потом не стал презирать ее, если бы она заставила его высказаться до конца. Это и погубило нас. У молодого человека возникли подозрения, и от него ничего больше не добьешься. Разве что я сам, в конце концов, примусь его расспрашивать. Но это уже крайнее средство, прибережем его пока. А теперь положение таково: наш продукт совершенно тождественен по составу с порохом Тремона, но мы не знаем способа применить его к делу. Наш порох – простое взрывчатое вещество, и ничего более. Порох же Тремона – контролируемое взрывчатое вещество! В этом-то и заключается основное значение его изобретения. При подобных условиях мы можем уговорить Дальджетти начать иск, обвиняя собственников патента Тремона как взятого после нашего патента в контрафакции. Будем действовать угрозой шума, скандала, процесса, даже шантажа. Это может оказаться эффективным средством добиться сделки.
– Каким же образом? – спросил Лихтенбах, очень заинтересованный идеей.
– Пошлите к Барадье и Графу адвоката поумнее и предложите им помириться.
– Они не захотят.
– А вы откуда знаете? Все дело в том, чтобы предложение было сделано в надлежащей форме, чтобы убедить их в нравственных и материальных выгодах слияния этих дел в одно.
– Это бы спасло нас! – закричал Лихтенбах. – Только бы они мне попались в руки, уж я бы заставил их поплясать!
– Ну, это ваше дело! А, вы ожили, старый плут?
– Воистину, мысль о том, что Барадье и Граф меня одурачили, совсем меня убивает!.. Значит, я зря прожил на свете! С тех пор как я перебрался в Париж, у меня одна цель в жизни – как можно сильнее навредить им. И отказаться от этого наслаждения!.. Это было бы слишком. Но кого послать к ним?
– Пошлите священника, – подсказал Агостини.
– Разве что аббата д’Эскейракса, если только он захочет оказать мне услугу! О, это превосходная мысль! Он мастер уговаривать и умиротворять. Но что же следует предложить Барадье и Графу?
– Все, на что они, по вашим предположениям, могут согласиться… Что вам стоит? Впоследствии вы все равно наверстаете свое! Ведь у вас, кажется, есть дочь? Мне говорили, что она прекрасно воспитана и очень мила собой.
– Ну?
– Предложите выдать ее за молодого Барадье и обещайте дать огромное приданое. Если бы София только захотела вмешаться, она вам быстро обстряпала бы это дело!
На этот раз Агостини проявил серьезное недовольство: он ударил кулаком по столу и, устремив на обоих собеседников убийственный взгляд, сказал:
