Присяжные не поверили этому рассказу; большинством голосов Катенье был обвинен в подделке документов и осужден на пять лет принудительных работ. Этот приговор повлек за собой лишение прав на собственность и состояние, а также позорное выставление напоказ. После этого Катенье, прикованного к цепи вместе с другими преступниками, переправили в Бисетр, а оттуда — в Тулон.
Теперь понятна злоба Катенье. У него были свои причины ненавидеть июльское правительство.
По окончании срока он по ходатайству одного из своих прежних друзей, служившего в муниципальной полиции, получил разрешение жить в Париже.
В бумагах, перехваченных у кого-то из нас, было найдено письмо, написанное Катенье, в Комитет к Беккеру. Он предлагал ночью поджечь Париж с четырех сторон и, пользуясь смятением, поднять восстание. Это была его навязчивая идея. В тюрьме он беспрестанно к ней возвращался и определенно сходил с ума. Днем он всячески испытывал мое терпение, а ночью мне приходилось страдать. Вскакивая в два часа ночи, он кричал: «Слышите? Дерутся. Бьют в набат! Вставайте, вставайте!» Мне стоило больших усилий успокоить его.
Впоследствии он сам мне все это рассказал, и я был крайне удивлен тем, что мне дали в товарищи двух каторжников.
Шиво
Я расскажу о злоключениях некоего Шиво. Он познакомился с одной надзирательницей из женского отделения Консьержери. Узнав, что она вдова и кое-что скопила, он обещал жениться на ней по окончании срока наказания. Шиво на ее деньги рассчитывал купить цирюльню близ Консьержери, выходившую на площадь Дворца Правосудия. Проект удался: прежний цирюльник уступил за скромную плату свою лавку, прекрасно понимая, что она вернется к нему и не будет стоить ни су. Шиво занимался «музыкой», то есть доносами, — это и принесло ему несчастье. Его клиенты — по большей части содержатели женщин в Сите, — предупрежденные товарищами по каторге, перестали к нему наведываться, а потом начали бить ему стекла. Их бывший «брат по заключению» вынужден был вернуть лавку прежнему владельцу, поплатившись таким образом за то, что хотел брить тех самых людей, на которых раньше доносил. Тогда Шиво принялся снова воровать, а несчастная женщина, покинувшая ради него место надзирательницы, от отчаяния повесилась.
Смертная казнь
Многие писатели находят, что отмена смертной казни служит признаком прогресса. Один остроумный автор по этому поводу заметил:
— Уничтожим смертную казнь, пожалуй! Тогда пусть господа убийцы принимаются за дело.
Отбросив всякие философствования, надо признать, что казнь сама по себе возмутительна. Меня это зрелище впечатлило в юности до такой степени, что я до сих пор не могу позабыть эту ужасную сцену.
Как и все дети моего возраста, я порой толкался на Гревской площади. Но однажды я заметил там страшную машину с окровавленными столбами. Было около десяти часов утра, а на четыре часа была назначена казнь одного портного, убившего в минуту ревности свою любовницу. Аркольского моста еще не существовало, и у Сены еще не было столь великолепной набережной. Некоторые прохожие останавливались. Да и я не мог оторвать глаз от изобретения доктора Гильотена; я все рассматривал лестницу, доску, да и весь механизм с любопытством, смешанным с ужасом. Мне чудовищно хотелось видеть все. Декорации были готовы, недоставало только актеров. Погода стояла превосходная, железо, готовое оборвать чье-то существование, блестело на солнце, и я спрашивал себя, как может умереть человек, когда кругом все полно жизни.
Понемногу Гревская площадь наполнялась любопытными зеваками, подобными мне. Вот появился вооруженный саблями отряд жандармов и принялся очищать площадь от народа. Едва волнение поутихло, как я услышал крик: «Вот он!» И действительно, вскоре показалась телега, сопровождаемая солдатами. Когда она остановилась, палач и его помощники завладели своей жертвой, которой сделалось дурно при виде эшафота. Аббат поспешно сошел со ступенек, подавая преступнику распятие. Часы пробили четыре. Сансон спустил крючок, нож упал, и глухой звук, по принятому обычаю, вместе с целым потоком крови возвестил народу о том, что «справедливость восстановлена». Красные корзины наскоро прикрыли и положили в тележку, которая тут же отправилась в путь, будто стыдясь своей печальной поклажи.
Потом все было вымыто и разобрано. Эта сцена продолжалась часа два, и я не упустил ни одной подробности. Что меня особенно поразило, так это убийственное хладнокровие, с которым Сансон рассматривал только что снятую с казненного одежду, и та педантичность, с которой он вытирал лезвие ножа. Он напомнил мне цирюльника, вытирающего бритву, не находя, по-видимому, никакой разницы между мыльной водой и человеческой кровью. По окончании этого действа толпа начала молча расходиться. Это был первый и последний раз, когда я видел подобную казнь; ни разу за всю мою жизнь у меня не возникало желания посмотреть на это вновь.
Но мне вполне понятны и хвастовство убийц, и то бесстыдство, с которым они восходят на эшафот, зная, что на них смотрят тысячи любопытных.
На это ли рассчитывали законодатели? Мне кажется, — и я не одинок в своем мнении, — что казнь без всех этих приготовлений, внутри тюрьмы, гораздо лучше достигала бы своей цели, не давая повода ни к какому чванству. Ласенер и Пульман были бы неприятно удивлены в день казни тем, что толпа не так велика, как они думали. Они сочли бы неблагодарностью равнодушное отношение публики к их смерти.
Увидев этих людей вблизи, я спросил у них: «Что бы вы сделали, если бы наказание изменили?»
Ласенер ответил так: «Смерть лучше тюрьмы и печных лишений, ибо, в конце концов, это не более чем скверно проведенная четверть часа. Я всегда предпочту казнь. Я принял бы помилование не иначе как вместе с доходом в двадцать тысяч ливров».
Пульман ответил по-другому: «Я слишком ненавижу общество. Получив прощение, я все-таки останусь его врагом и, свободный, вернусь к прежней жизни».
В их словах было столько цинизма!.. Что следовало заключить из этих признаний?
Не мне, конечно, решать, справедливо ли поступает общество, наказывая смертью за убийство. Но, в достаточной мере изучив характер преступников, я могу сказать следующее: все они предпочитают смертную казнь пожизненным принудительным работам, и перспектива вечного труда при их ужасной лености им совсем не улыбается. Из этого я заключаю, что раскаяться их скорее заставит смерть для общества, нежели казнь действительная, с ее кровавыми атрибутами.
Общая комната
Возвращаюсь в отделение под названием «Пистоль». Там была общая комната, где за известную плату можно было оставаться до десяти часов вечера. Туда также отводили на первую ночь тех осужденных, которые отчаивались сильнее остальных. В этой комнате оказывались деловые люди, банкроты, злоупотребившие доверием, писатели; среди них не много было таких, которые бы не надеялись склонить в свою пользу судей и снова вернуться в общество. Они старались с помощью адвоката сбить с толку тех, кто подал на них жалобу. Некоторым это действительно удавалось, но в каком положении оказывались остальные! Не надеясь более на людей, они прибегали к Богу. Я должен заметить, однако, что у многих осужденных при мысли о бесчестье помрачался рассудок.
Один молодой человек, имени которого я не назову из уважения к его семье и к нему самому, растратил свое имущество на научные исследования и на жизнь не по средствам среди таких же, как и он, людей. Имея только десять тысяч франков и не желая показывать, что он разорен, он вздумал задать пир и пригласить туда нескольких членов из жокей-клуба. За десертом он предполагал сообщить своим приятелям, что женится на богатой наследнице, и, вынув Из своего портфеля пачку акций неизвестно какой торговой компании, сказать им: «У меня остается еще двести тысяч франков, которые я разместил весьма выгодно, а в ожидании какого-нибудь наследства я буду жить своим небольшим доходом». К несчастью, подготовленная им комедия была раскрыта. Его арестовали и осудили на семь лет принудительных работ. Невозможно описать его отчаяния. К счастью, на другой день, рано утром, за ним прислал генеральный адвокат Жалон и сказал ему:
«Вчера я был слишком строг в отношении вас, но я должен был исполнить свой долг. Не беспокойтесь, завтра вас отправят в больницу, а в скором времени вы получите полное прощение».
В числе обитателей «Пистоля» были и другие интересные личности. Барон Б. содержал актрису театра «Варьете» Эстер де Бонгар. Чтобы удовлетворить ее капризы, он жертвовал всем на свете: промотал свое родовое поместье, не побоялся подделать подпись для получения денег. Однако присяжные были настолько снисходительны, что освободили его. Я был чрезвычайно доволен, когда его освободили, потому что он слишком часто пользовался моим кошельком и табаком. К этой группе принадлежал и М. де М. — прекрасный молодой человек, попавший сюда за грехи юности, но искренне раскаявшийся: искупив ошибки прошлого, он заслужил положение в свете.
