Прилетели души разбойников на свои старые места, глядят, а все их имущество и клады нечистые — бог спалил.
Завыли они на всю тайгу.
От воя их такая буря поднялась, какой давно матушка — Сибирь не видала!
Сам я помню ее хорошо!
Не то что деревья вырывало с корнем, даже хаты кое — где поопрокидывало!
А кто приходил потом из тайги, те говорили, что в этот день нечистая сила так стонала в лесу, что умереть бы и то впору.
Долго плакали они по отнятому у них богатству, но вдруг затихли.
И разлетелись они в разные стороны искать себе золота.
По мере того, как кто — нибудь находил себе золотую скалу, он оставался при ней и, взяв себе в помощники диких зверей, навеки оставался сторожить ее и мучиться страхом, чтобы ее не нашли люди.
Таким образом нечистые души завладели в темной тайге семью золотыми скалами, и каждую из них стережет душа и зверь.
Когда мне рассказали эту легенду, я решил отобрать хоть одну скалу у нечистых душ.
Я долго постился, говел и, захватив с собою Евангелие и святой воды, отправился в тайгу.
Мне говорили, что клады эти рассыпаны к северу от станции «Смертных грехов».
И я направился туда.
Долго, долго я бродил по тайге, ночуя под ее мрачными вершинами, как вдруг увидел то, чего ожидал.
Это было ночью.
Костер, на котором я жарил пару застреленных куропаток, потух.
Я уже расположился было спать, как вдруг отдаленный треск сучьев и валежника привлек мое внимание.
Слух у меня чуткий.
Я быстро вскочил на ноги и стал вглядываться во тьму.
И то, что я увидел, заставило меня послать к черту все свои надежды и потерять остаток храбрости.
Будь проклята эта минута.
Шагах в трехстах от меня что — то светилось.
Я подполз ближе и с ужасом увидел страшный скелет, висевший, словно повешенный, на суке дерева.
Весь он светился и дымился в темноте.
А под ним то приподымаясь, то опускаясь, с глухим урчанием металось какое — то огромное чудовище, и слышны были звуки вроде бряцания цепей.
На страшном чудовище светилась пятнами шерсть, а морда так и горела.
Я чуть не потерял сознание.
Схватив Евангелие, я стал громко читать его, кропя в проклятую сторону святой водой.
Но видение не исчезало.
Вдруг страшный рев потряс воздух!
И тогда, обезумев от страха, я бросился бежать назад.
Утром я собрал в первом попавшемся селении народ и мы обшарили всю тайгу, но… ни чудовища, ни скелета не нашли.
А вечером никто не захотел идти туда, да и я сам, признаться, не желал испытывать снова вчерашнего страха.
С тех пор я отказался от нечистого клада».
— Вот видите ли, дорогой Ватсон, какая интересная легенда! — проговорил Холмс, окончив пересказ. — Конечно, мой приятель Максим рассказывал ее сбивчиво и не так красиво! Но… я, будто от его имени, облек для вас эту легенду в более литературную форму и надеюсь, что вы не в претензии на меня за это?!
— О, ничуть! — воскликнул я. — Легенда очень красива, но скорее похожа на сказку.
— Н — не совсем так! Вдумайтесь хорошенько в ее содержание и скажите: не найдете ли вы в ней чего — нибудь такого, что заслуживало бы большего внимания, нежели простая легенда?
Я с недоумением пожал плечами.
— Единственно то, что у сибиряков богатая фантазия.
— Я думал, что вы немного проницательнее, — с улыбкой возразил Холмс. — Ну, так послушайте меня, и, я надеюсь, мои подозрения возбудят и в вас кое — какие мысли.
Но вдруг в его намерениях, вероятно, произошел переворот.
— Я не хочу говорить вам ничего преждевременно, — отрезал он вдруг неожиданно. Вам же будет интереснее, если вас поразит что — нибудь неожиданное. Но… я имею твердое мнение относительно этой легенды. Все, что случилось с Максимом, не сон, я в этом убежден. И… я решил во что бы то ни стало проникнуть в тайну тайги.
Он посмотрел на меня загадочно и добавил:
— И кто знает, дорогой Ватсон, может быть, нам удастся завладеть тем кладом, которым не удалось овладеть ни Максиму, ни другим сибирякам.
— Желаю оправдания ваших великолепных надежд! — иронически заметил я.
— Спасибо, — ответил Холмс. — Я на это пожелание смотрю серьезно и надеюсь, что вы не откажете принять от меня часть клада, когда он попадет ко мне в руки?
— С удовольствием! — ответил я.
Однако в тоне Холмса я слышал серьезные ноты.
— Скажите, Холмс, вы собираетесь действительно предпринять путешествие для проверки заинтересовавшей вас легенды? — спросил я.
— Конечно. И в вас надеюсь иметь своего верного спутника, — серьезно ответил Холмс.
— Когда вы думаете двигаться?
— Чем скорее, тем лучше. Можно было бы и завтра… Я ведь не любитель откладывать.
— Вдвоем?
— Нет, с нами отправится и мой новый товарищ Максим.
— Уверены ли вы в нем?
— Да, — твердо произнес Холмс. — Я привык наблюдать людей и почти без ошибки могу угадать по лицу характер человека, хотя бы я его и видел в первый раз.
Он слегка помолчал и добавил:
— Кроме того, я наводил уже справки. Он не соврал, сказав, что имеет дом и хозяйство, а соседи все отзываются о нем, как о честном и трудолюбивом человеке, на слово которого можно сильно положиться.
— Но захочет ли он?
— О, что касается этого, то я постараюсь рассеять его суеверие, и тогда он пойдет за мною хоть в воду, в особенности, когда узнает, кто я.
— Достаточно ли он только интеллигентен для этого? — усомнился я.
— Вполне, — ответил Холмс.
И, встав с кресла, он подошел к вешалке, на которой висело его пальто и шляпа.
— Пойдемте к нему, Ватсон. Это будет нам прекрасной прогулкой перед обедом.
Максим Веретенюк, как я уже говорил, жил почти на краю Благовещенска.
Придя к нему, мы застали его за работой.
Вместе с женой и шестнадцатилетним сыном он вкатывал бочонки с соленой кетой (местная рыба) в погреб.
Увидав Холмса, он приветливо кивнул ему головой и попросил подождать, пока он вкатит три последние бочонка в погреб.
Как потом оказалось, жена его тоже не теряла даром времени.
Она имела на базаре лавчонку, в которой торговала разным дешевым бакалейным товаром и соленой рыбой, прибавляя таким образом к домашнему доходу и свою выручку.
Как только Веретенюк скатил в погреб последний бочонок, он вытер руки о фартук и подошел к нам.
— Однако хорошо, что пожаловали! — приветливо сказал он, пожимая нам руки и прибавляя к своей речи по сибирской привычке слово «однако». — Что же стоять здесь? Пожалуйте в горницу! Настя, поставь — ка самоварчик!
Мы вошли в маленький, но чистенький уютный домик, состоявший из спальни, приемной горницы и кухни.
— Эх, деньжат не хватает! — весело, но с оттенком огорчения заговорил Максим.
— А что? — спросил Холмс.
— Да кета сейчас больно дешева! Будь деньги — на все бы закупил! Ну, да ведь всего не закупишь, что хочется, а значит, слава богу, что и это купил!
Холмс улыбнулся и хлопнул Веретенюка по колену.
— А у меня к вам дельце есть! — произнес он весело. — И если бы вы сослужили мне одну службу, я бы дал вам в задаточек сотни три…
— Ой ли! — обрадовался Максим. — Да за какое же это дело?
— Дело, положим, не легкое, но… если оно удастся мне, я готов из своей добычи отдать вам пятую часть, но не меньше чем тысячу рублей, хотя бы добычи оказалось всего двадцать пять рублей.
Максим несколько минут упорно молчал. На его лбу образовались складки, и, казалось, он что — то усиленно обдумывал.
— А дело — то чистое? — спросил он решительным тоном.
Этот вопрос и тон страшно понравились мне. Холмс поспешил успокоить его.
— На нечестное дело я не позвал бы вас, дорогой Максим, — сказал он. — Наоборот, я зову вас на полезное дело.
— Ну, и слава богу! — обрадовался Веретенюк. — А какое же это дело?
— Искать недоисканный тобою клад.
— Ни за что на свете! — воскликнул пораженный Максим.
— Ну — ну — ну, зачем же так бояться! — стал успокаивать его Холмс. — Во — первых, мы пойдем с моим другом вперед, а во — вторых… я и есть тот самый английский сыщик, про которого ты говорил, что он уничтожил на «грехах» семерых братьев — разбойников.
Максим удивленно вытаращил на Холмса глаза.
В продолжение нескольких минут он оставался словно в состоянии столбняка.
Затем он медленно провел рукой по волосам, словно отгоняя кошмар, и тихо произнес:
— Вот так штука… А я — то… Ах ты, Господи!.. Да правду ли вы говорите?
— Вот мой паспорт, в котором написано, что я Шерлок Холмс. А если вы спросите в полиции, кто изловил разбойников, то вам укажут на меня, — сказал Холмс с улыбкой. — Только я совсем не праведный, а просто человек, преданный идее освобождения общества от негодных его элементов. Поэтому я никогда и не брался за дела неуголовного характера. Взяться, например, за политические дела я считал бы делом противным своей совести.
