Наставник Уильяма окончил свои дни в заключении. Его предали, и он был сломлен лживым обвинением. А Монк отчаянно боролся, пытаясь восстановить справедливость, но потерпел поражение. Вот и все, что он помнил. Это были какие-то обрывки воспоминаний. Он помнил, например, жену своего наставника, как она плакала и слезы отчаяния катились по ее щекам…
Он бы все отдал, только бы помочь им, но у него ничего не было: ни денег, ни влияния, ни каких-либо полезных навыков.
Сыщик не знал, что случилось после. Все, что он мог вырвать из мрака амнезии, — это чувство свершившейся трагедии, ярости и тщетности усилий. Он знал, что именно поэтому оставил банковское дело и пошел служить в полицию — чтобы сражаться против подобной несправедливости, чтобы находить и наказывать обманщиков и разрушителей, чтобы такого не случалось опять и опять с другими невинными людьми. Он смог научиться новому делу, находить оружие для борьбы и пускать его в ход против негодяев, если потребуется.
Но что это был за дом, о котором он сейчас вспомнил с таким леденящим душу страхом? Дом был особенным, и Монк чувствовал к былому наставнику не просто благодарность за годы участливого, доброго отношения. Ему казалось, что он словно получил какой-то драгоценный дар. Воздал ли он за него?
Детектив не имел об этом совершенно никакого понятия. В его сознании царила тьма, и на мозг давило сознание долга и всепоглощающее желание узнать, вспомнить…
Прием состоялся в огромном зале, ярко освещенном люстрами, свисавшими с потолка, украшенного великолепной росписью. Присутствовало, наверное, около сотни человек, не больше, но пышные юбки женщин и их туалеты пастельных, сдержанных тонов заполняли, казалось, все пространство. Мужчины в черных смокингах стояли как деревья с облетевшей листвой среди моря цветов. Свет дрожал тысячью искр в бриллиантах, украшавших головы и запястья дам. Время от времени вместе с болтовней и смехом до Монка доносилось щелканье каблуков — это кланялись военные.
Говорили главным образом по-немецки, но, когда Эуген представил сыщика, собеседники переходили на английский из вежливости к его незнанию языка.
Говорили о разных банальностях: обменивались мнениями о погоде, спектаклях, международных новостях и сплетнях, о последних новинках в сферах музыки и философии… И никто не упоминал о скандальном процессе, который вот-вот должен был начаться в Лондоне. Никто даже словом не упомянул о смерти Фридриха. Она случилась шесть месяцев назад, но с тех пор могло пройти и шесть лет, и даже двадцать, потому что он отказался от трона и родины и покинул ее навсегда. Возможно, для собравшихся он тогда же и умер. Если кого-то и заботило, удастся ли Гизеле защитить себя от обвинения в убийстве и погибнет ли репутация Зоры фон Рюстов, то они и словом об этом не обмолвились.
Время от времени разговор переходил на серьезные темы, и тогда люди начинали беседовать о последствиях восстаний 1848 года и о том, что подавление инакомыслия стало еще свирепее, особенно в Пруссии.
Все мысли, весь разговор касались лишь политики — проблемы объединения или независимости, общественных и экономических реформ, новых свобод и того, как их завоевать. Но главной темой, которая царила во всех этих толках, был леденящий страх перед возможностью войны. Монк не раз слышал имя Гизелы, а о Фридрихе упоминалось лишь в том смысле, что теперь у партии сторонников независимости нет лидера. Много было и рассуждений о том, захочет ли Вальдо в интересах популярности занять его место. А о Зоре упоминали как об эксцентричной женщине, однако при этом патриотке. Если кто и говорил о предъявленном ею обвинении, то детектив этого не слышал.
Ближе к концу званого вечера Эуген нашел Уильяма и представил его кронпринцу Вальдо. Монк ожидал, что увидит более слабое олицетворение старшего брата, который, по недосмотру истории, унаследовал корону. Но перед ним стоял человек среднего роста, довольно плотный и почти красивый, правда, с несколько тяжеловатыми чертами лица. Держался он безупречно, а линия его рта говорила о том, что этот мужчина понимает юмор.
— Здравствуйте, мистер Монк, — сказал он на превосходном английском.
— Здравствуйте, сэр, — почтительно ответил сыщик, не опуская, однако, взгляда.
— Полковник Эуген сказал, что вы прибыли из Лондона.
— Да, сэр, но через Венецию.
В темных глазах Вальдо сверкнула искра любопытства.
— В самом деле? Это просто совпадение или вы распутываете какую-то нить в наших несчастных обстоятельствах?
Уильям вздрогнул от удивления. Он не ожидал такой проницательности или прямоты и решил, что лучше всего быть откровенным. Помня о Рэтбоуне, детектив понимал, что ему нельзя терять время.
Вальдо улыбнулся.
— Вы демонстрируете то, что называется английским пониманием без слов.
— Да, сэр, — признался Монк.
— А какого свойства ваш подспудный интерес к этому делу?
— Юридический. Я хочу помочь английскому правосудию действовать по справедливости… — Детектив быстро прикинул в уме, какой ответ будет наименее неприятен его знатному собеседнику. В конце концов, с возвращением Фридриха Вальдо многое пришлось бы потерять — и не только главенствующее положение в стране, но также и уверенность в том, как лучше устроить будущее страны. Фридрих стоял за независимость, но его брат считал, что лучше всего — объединенная Германия. Да, он может потерять при этом трон, но его, очевидно, больше интересовала безопасность и благосостояние его народа.
Уильям пристально посмотрел на принца, пытаясь составить о нем определенное мнение.
Вальдо выжидал. Теперь он, Монк, должен был что-то сказать в ответ. Вокруг раздавались взрывы смеха, звучала музыка, слышалось жужжание голосов и звон бокалов… Свет преломлялся тысячами искр в сверкающих драгоценностях.
Но если Вальдо действительно думает, что безопасность граждан и мир в стране зависят от объединения, то у него было больше мотивов убить Фридриха, чем у кого-нибудь еще.
— …в деле о клевете, — закончил сыщик фразу.
Глаза принца расширились от удивления. Не такого ответа он ожидал.
— Понимаю, — медленно ответил он. — А в Англии к этим делам относятся очень серьезно?
— Когда дело касается королевской семьи другой страны, — да, сэр. Именно так.
Странное выражение мелькнуло на лице Вальдо — Монк не мог его понять. Оно было очень сложным. В нескольких шагах от них военный в парадной форме поклонился даме в розовом.
— Мой брат сложил с себя бремя наших семейных обязанностей свыше двенадцати лет назад, а вместе с ними — и свои привилегии, — холодно заметил принц. — Он решил, что не хочет больше принадлежать к нашему кругу. Как никогда не принадлежала к нему и Гизела Беренц.
Детектив набрал воздуха в легкие. Терять ему было почти нечего.
— Если он был убит, сэр, тогда возникает вопрос: кто это сделал? Учитывая теперешнюю политическую ситуацию в стране, подозрение может коснуться многих, включая и тех, кто думал иначе, нежели принц Фридрих.
— Вы имеете в виду меня? — ответил Вальдо, не моргнув глазом и немного подняв брови.
Уильям опять вздрогнул.
— Говоря точнее, сэр, любого, кто придерживается ваших взглядов на будущее страны, — быстро поправился он. — Конечно, он был убит не обязательно с вашего ведома или по вашему указанию. Но доказать это было бы затруднительно.
— Чрезвычайно, — заметил принц, не отводя от Монка упорного и жесткого взгляда, словно он уже слышал обвинение и призывал на помощь все внутренние резервы, чтобы противостоять ему. — Даже доказательства в обратном убедят лишь тех, кто хочет быть убежденным. И прежде чем эти доказательства достигнут ушей обыкновенного человека, им предстоит длинный путь.
— Но, к сожалению, мы не можем избежать судебного процесса, — переменил тему сыщик. — Мы пытались. Мы сделали все возможное, чтобы убедить графиню фон Рюстов отозвать обвинение и извиниться, но нам до сих пор этого не удалось.
Он не был уверен, что все было в точности так, но предполагал это. Во всяком случае, на это у Рэтбоуна хватило бы здравого смысла, а также инстинкта самосохранения.
Впервые за все время разговора по лицу Вальдо скользнула усмешка.
— А я заранее мог бы сказать вам об этом. Зора никогда и ни в чем не отступала с прежних позиций. Или, как в данном случае, она посчиталась бы с личными потерями и убытками. Даже враги никогда не сказали бы, что она струсила.
— А могла она сама убить Фридриха? — порывисто спросил Монк.
Его собеседник не поколебался ни на мгновение. Не изменилось и выражение его лица.
— Нет. Она — сторонница независимости. Она уверена, что мы сможем выжить самостоятельно, в одиночку, подобно Андорре и Лихтенштейну. — Он опять слегка усмехнулся. — Вот если б убили Гизелу, тогда я сказал бы, что это вполне могла быть Зора…
