Морс грустно кивнул самому себе и тем двоим людям, которые теперь сидели так близко друг к другу.
Затем произошла очень тягостная и вместе с тем очень трогательная вещь. Не прошло ещё и нескольких минут с того момента, как Фил Олдрич отмахнулся от приглашения вздорной навязчивой мегеры. Теперь же он последовал ему. Он встал и сел рядом с маленькой женщиной, взяв её миниатюрные ручки в свои, — по щекам у него катились слёзы. Когда он сделал это, женщина повернулась к нему бледным и несчастным лицом, но глаза её горели пылкой и радостной любовью. Она смотрела на мужа без раскаяния и сожаления, смотрела глазами матери, которая так долго и с таким отчаянием оплакивала единственную дочь, матери, утешить которую никому не под силу и которая совершила путешествие в Англию отомстить за то, что считала непоправимым злом, — утрату драгоценности, которая была её.
Я ни о чём не сожалею.
Французская песня
После арестов, после того, как оба Олдрича, а вместе с ними и раскаявшийся Стрэттон, дали показания, после повторного обыска в квартире Кемпов дело — по крайней мере, с точки зрения Морса — было закрыто.
Главные показания (показания, за которые Морс, будь на то его воля, присудил бы литературную премию) дала миссис Джанет Роско, которая не преминула воспользоваться правом потребовать расшифровку её пространных откровений, отпечатанных мисс Райт. За исключением одного пункта её показания совпадали с параллельными показаниями, сделанными Филом Олдричем, причём они, в свою очередь, существенно подтверждались показаниями мистера Эдуарда Стрэттона относительно его собственного сговора с Олдричами. Это колоссальное расхождение касалось обстоятельств смерти Кемпа, в отношении которых они утверждали прямо противоположное. Ни мистер, ни миссис Олдрич вообще не имели желания приводить никаких подробностей о том, что, в представлении Морса, вылилось в ужасное столкновение между ними и Кемпом перед тем, как ему был нанесён фатальный (может быть, впрочем, и не смертельный) удар палкой, лежавшей до того на коленях миссис Марион Кемп, которая сидела в своём инвалидном кресле и глаза которой «пылали торжествующей местью», как выразилась Джанет). Это совпадало. Кемп отступил назад, споткнулся о стоявшее за спиной кресло и тяжело грохнулся на пол, ударившись затылком об угол камина, да ещё с таким звуком, будто «кто-то нарочно наступил ногой на большое яйцо». Это тоже совпадало. Потом о крови. Её было необыкновенное количество! Затем ковёр, насквозь пропитавшийся кровью, его одежда, «сделавшаяся липкой и тяжёлой» от неё. И это совпадало. Но вот кто из двоих так зверски набросился на Кемпа с палкой (на ней имелась надпись: «Пожалуйста, верните в Радклиффскую клинику»), а?
Это-то и оказалось весьма трудно определить. «Конечно, Фил, — признавалась Джанет. — Он, наверное, был совершенно вне себя, инспектор!» Но нет! «Это всё Джанет, — как Фил грустно сказал Морсу, — неистовая Джанет, ставшая счастливым орудием вечной Справедливости». Но, когда Морс указал Джанет на это нелепое расхождение, она просто улыбнулась. А когда Морс указал Филу на столь вопиющее несоответствие, он тоже просто — и с любовью — улыбнулся.
В показаниях имелись одна-две неожиданные детали, но в остальном всё случилось именно так, как предполагал Морс. Судя по всему, к перерождению безутешной скорби в необоримую ненависть и неистребимую жажду возмездия подтолкнул тот факт, что во всех сообщениях, которые родители получали относительно расследования несчастного случая и слушания дела в суде, имени Филиппы не упомянули ни разу. Довольно необычный катализатор, возможно, но какой мощный и вредоносный! Но имя доктора Теодора Кемпа встречалось там на каждом шагу, и, когда им на глаза попалась реклама «Тура по историческим городам Англии», они снова встретили это имя. И тут же начали строить планы, решив сделать так, как они потом и сделали, — им даже нравилось, что они заняли разные места в автобусе, жили в разных комнатах, и очень забавляло то, какие роли они себе выбрали и исполняли — дистанцированные, но в известной степени дружеские. О замысле Стрэттонов Джанет узнала в автобусе… А взяв сумочку Лауры Стрэттон, Джанет сразу же спрятала её в своей собственной, оказавшейся намного более вместительной, пошла к себе в комнату, что находилась на том же этаже, и, к своему вящему удовольствию, обнаружила, что Волверкотский Язык тютелька в тютельку влезает в небольшую коробку для дорожного утюга…
И потом ещё телефонный звонок…
Джанет слышала всё, всё до последнего слова! И тут-то немедленно родился план. Эдди Стрэттона отправляют куда-нибудь — в любое место! — с тем, чтобы он обеспечил себе прочное алиби, Фил идёт в ближайшую контору по найму автомобилей, а она, Джанет, остаётся у телефона в своей комнате, чтобы ответить на запрос о поручительстве за нанимателя автомобиля. Замешательство, вызванное неожиданной задержкой Кемпа, оказалось упавшим с неба подарком, и Фил, подхватив Джанет, встретил Кемпа на железнодорожном вокзале (поезд пришёл на две минуты раньше), сообщил ему, что его жене стало плохо, что его подменили у туристов и что он (Олдрич) приехал, чтобы отвезти его прямо домой в Северный Оксфорд…
После того как дело было сделано, Джанет стала с нетерпением ждать возвращения Эдди Стрэттона и, как только увидела его, сразу же увела от «Рэндольфа», передала Волверкотский Язык и ознакомила с тем, какое второе задание он должен выполнить теперь, полностью сделавшись связанным с ними сообщником, — ему предстояло избавиться от тела.
Марион Кемп (теперь следует пересказ показаний Стрэттона) впустила его в квартиру по Уотер-Итон-роуд, и он снял с трупа одежду — иначе нельзя было тащить тело и не испачкаться в крови. И… остальное теперь, в общем, известно. Для человека, привычного к такого рода посмертным процедурам, это не показалось чем-то неприятным. Он завернул одежду убитого в ковёр и сунул за короб вентиляции в бойлерной. А что же Марион Кемп? На протяжении всего происходящего она сидела в прихожей. В полном молчании.
— И очень волновалась, — предположил Морс.
— Ничего подобного, инспектор! — ответил Стрэттон.
Уйдя с Уотер-Итон-роуд, Стрэттон прошёл по Фёрст-Тёрн и Гуз-Грин до гостиницы «Форель» в Волверкоте, где выкинул Язык в реку, потом сел в автобус, идущий до Сент-Джилса, где повстречал миссис Уильямс.
Показания Шейлы не расходились с тем, что рассказал Стрэттон. Она пригласила Стрэттона к себе домой, и он принял приглашение. Ничего другого на свете не желая, как напиться до чёртиков, и обретя такого хорошего партнёра, Стрэттон истребил солидное количество «Гленфидича», — а потом на заплетающихся ногах часов в двенадцать вышел к вызванному Шейлой такси, плюхнулся в него и приехал в гостиницу…
Так выглядела в конце концов сложившаяся картина этого дела. Именно такую картину утром в пятницу на той же неделе Морс нарисовал суперинтенданту Стрейнджу, когда тот зашёл к нему в кабинет и уселся в первое подвернувшееся кресло.
— Только, Морс, без всякой вашей ерунды на постном масле! Берите быка за рога, мой мальчик! И покороче! У меня через полчаса ленч с начальником полиции.
— Передайте ему мои наилучшие пожелания, сэр.
— Не тяни давай!
Когда Морс закончил, Стрейндж выпрямился и посмотрел на часы.
— Наверное, она поразительная женщина.
— Так оно и есть, сэр. Думаю, Джанет Роско, возможно…
— Да при чём тут она, я говорю об этой Кемп — Марион, так, что ли? Разве не шли Олдричи на гигантский риск, ставя на неё? Я имею в виду, что они исходили из того, что она им подыграет?
— Ну, конечно. Но они же рисковали всё время, как настоящие игроки, и делали только самые отчаянные ставки.
— Вы только подумайте, Морс! Оставаться в этом доме… с окровавленным телом… в её спальне… в прихожей… ну, где-то там, я не знаю. Я бы не смог. А вы? Я бы просто с ума сошёл.
— Она просто не могла простить ему…
— Всё равно я бы сошёл с ума.
— Она таки покончила с собой, сэр, — медленно произнёс Морс, возможно, только сейчас начиная заглядывать в бездну отчаяния Марион.
— Да, покончила, Морс! Покончила!
Стрейндж снова посмотрел на часы и, вскинув голову с тяжёлым подбородком, поинтересовался:
— А что вас вывело на них? На Олдричей?
— Наверное, я должен был додуматься до этого гораздо раньше. Особенно после первых показаний Олдрича. Это относительно выдуманной им поездки в Лондон. Он написал их не задумываясь, на трёх страницах только три вычёркивания. Ах, если бы я обратил внимание на то, что он вычеркнул, вместо того, чтобы читать то, что осталось! Он писал, нервничая, страшно напрягаясь, и, если мне не изменяет память, вычеркнул вещи, вроде «мы могли бы сделать что-нибудь» и «наш телефонный номер». Он боялся, что может выдать себя, потому что писал, как женатый человек… Он и был женатый человек… Имелась и ещё зацепка. Он даже написал имя дочери — Пиппа, что, как вам, сэр, известно, сокращённое от Филиппы.
