Рекс Стаут - Черная гора

— Конечно.

— Не конечно, если это только предположение. Ты можешь подтвердить его? У тебя есть факты?

— Факт тот, что они его ненавидели и что он представлял для них опасность.

Вулф покачал головой.

— Не это. Что-нибудь конкретное — имя, поступок, какие-то слова.

— Нет.

— Очень хорошо. Я принимаю твое предположение как заслуживающее внимания. Сколько человек в самом Нью-Йорке и в окрестностях было связано с Марко? За исключением тех, кто давал деньги?

— Ну, всего около двухсот.

— Я имею в виду тесно связанных. Кому он доверял.

Она подумала:

— Четыре или пять. Шесть со мной.

— Назови мне их имена, адреса и номера телефонов. Арчи, запиши. Я достал блокнот, ручку и приготовился, но зря. Карла сидела, уставившись на Вулфа своими темными черногорскими глазами, задрав подбородок и сжав губы.

— Ну, — потребовал он.

— Я не верю вам, — сказала она.

Конечно, ему бы хотелось попросить меня выставить ее, и должен сказать, я бы его не осудил, но она не была многообещающим клиентом с чековой книжкой. У нее было или могло быть что-то, чего ему не хватало для оплаты личного долга. Поэтому он просто заорал:

— Тогда какого черта ты явилась сюда?

Они свирепо уставились друг на друга. Это зрелище уж точно не заставит меня поспешить с женитьбой и завести дочь, особенно приемную. Карла нарушила эту идиллическую картину.

— Я пришла потому, что должна что-то делать. Я знаю, если пойду в полицию, они захотят, чтобы я все рассказала о нас. Ну, вот вы спрашивали о продаже оружия. — Она взмахнула рукой. — Но Марко был вашим хорошим другом, вы — знаменитый сыщик, ловите убийц, да и к тому же у меня все еще есть бумага, подтверждающая, что я ваша дочь. Поэтому я и пришла к вам, не задумываясь. А теперь я в растерянности… Вы отказались дать деньги на борьбу; когда я говорю о свободе и гнете, вы строите гримасы; да, в вас течет кровь черногорца, вы принадлежите к потомкам тех, кто пятьсот лет боролся с дикими турками, но подумайте о тех, кто сейчас живет в горах и лижет кровавые ноги тирана. Я не могу прочесть, что у нас на сердце… Откуда я знаю, кому вы служите? Откуда я знаю, что вы тоже не получаете приказы из Белграда или Москвы?

— Не знаешь, — тупо сказал Вулф.

Она уставилась на него.

— Ты не глупая, — заверил он ее. — Напротив, ты была бы глупой, приняв на веру мою неподкупность, так как ты мало обо мне знаешь. А из того, что ты знаешь, вполне допустимо, что я подлец. Чтобы проверить твое предположение относительно смерти Марко, мне нужны от тебя некоторые факты, но что за факты? Имена, адреса, даты: то, что уже известно врагу. Я не в состоянии убедить тебя в том, что я не предатель, поэтому я вношу предложение. Я буду задавать тебе вопросы. Ты можешь предположить, что я коммунист, хранящий верность Белграду или Москве, неважно. Ты можешь допустить также — этого требует мое самолюбие, — что я играю не последнюю роль в этих отвратительных советах. Когда я задаю вопрос, спроси себя, существует ли вероятность того, что я уже знаю ответ, или он мне доступен. Если да, скажи мне. Если нет, не говори ничего. Моя реакция на полученную информацию покажет тебе, можешь ли ты мне доверять. Но это неважно.

Девушка задумалась:

— Это ловушка.

Вулф кивнул.

— И достаточно хитрая. Формально я говорю, что твое недоверие ко мне беспочвенно; но исходя из предположения, что я враг, я, конечно, постараюсь вытащить из тебя что-то, что не знаю, поэтому ты должна соображать. Ну что, начнем и посмотрим, как получится?

Ей не понравилось:

— Вы можете сообщить полиции. Мы не преступники, но мы имеем право на наши секреты, а полиция может поставить нас в трудное положение.

— Вздор. Я не могу быть одновременно коммунистическим агентом и полицейским информатором; я не хамелеон. Если ты превращаешь все в пародию, можешь уходить. Я справлюсь без тебя.

Она продолжала изучать его.

— Хорошо. Спрашивайте.

— Сначала съешь что-нибудь. Эта еда еще вкусная.

— Нет, спасибо.

— Хочешь пива? Стакан вина? Виски?

— Нет, спасибо. Ничего.

— Я хочу пить. Арчи. Принеси, пожалуйста, пива. Две бутылки.

И я отправился на кухню.

Прошло три недели и восемь часов. Во вторую пятницу апреля, в одиннадцать утра, Вулф спустился на лифте из оранжереи в прихожую, протопал в кабинет и водрузился в свое огромное, рассчитанное на слона, кресло.

Как обычно, я просматривал утреннюю почту, которую клал на его книгу для записей под пресс-папье.

— Надо немедленно заняться письмом, которое наверху, — сказал я ему. — Кэртрайт из Консолидейтед Продакс снова жульничает, или он так думает. В последний раз он заплатил по нашим векселям двенадцать грандов и не пикнул. Вам надо поговорить с ним.

Вулф оттолкнул пресс-папье с такой силой, что оно покатилось по столу и упало на пол. Потом схватил кипу почтовой корреспонденции, смял ее в комок и кинул в корзину.

Конечно, это было мальчишеством, потому что он прекрасно знал, что я ее позже выну оттуда, но жест был красивым, и я его оценил. Судя по его настроению, я бы не удивился, если бы он взял другое пресс-папье, вырезанное из черного дерева (оно уже однажды было использовано неким человеком по имени Мортимер, чтобы раскроить череп жене) и бросил его в меня. А в моем настроении я бы не стал уворачиваться.

За прошедшие пятьсот двенадцать часов была проделана масса работы. Сол Пензер, Фред Даркин и Орри Кэтер, все были созваны в первое же утро и получили задания, и заплатили им ровным счетом 3143 доллара и 87 центов, включая расходы. Я работал по шестнадцать часов в сутки, частично головой, частично ногами. Вулф общался с тридцатью разными людьми, в основном в кабинете, но к пятерым из них, которые не могли прибыть к нему, он сам выходил и даже выезжал, чего никогда не сделал бы за гонорар. Он проводил часы у телефона и за это время шесть раз звонил в Лондон, пять в Париж и три раза в Бари, Италию.

Конечно, все это были пустяки по сравнению с тем, что пришлось проделать полицейским. Дни проходили за днями, версия отпадала за версией, и дело бы заглохло, если б велось для проформы. Однако полиция постоянно работала над ним, и по двум причинам: во-первых, они опасались осложнений международного характера и хотели избежать их; во-вторых, они надеялись, что это будет анекдотом года — лучший друг Ниро Вулфа убит, и вроде Вулф работает по этому делу, однако ни один человек еще не привлечен к ответственности. Поэтому бумаги продолжали копиться и работники закона не могли расслабиться даже немного, если бы и хотели. Кремер звонил Вулфу пять раз, Стеббинс еще больше, и Вулф дважды принимал участие в совещаниях у окружного прокурора.

Мы девять раз обедали в «Рустермане», и Вулф настаивал на оплате заказа, что возможно нарушало другое условие — он был душеприказчиком имущества. Вулф приходил рано, чтобы провести часок на кухне и дважды спорил с ее обитателями — в первый раз по поводу морнейского соуса, а затем они разошлись во мнении, как готовить деволяй. Я бы заподозрил его в брюзгливости, если бы физиономии шеф-поваров не свидетельствовали о том, что он абсолютно прав.

Конечно, Кремер со своей армией выполняли всю рутинную работу. Автомобиль, из которого стреляли, оказался украденным часом раньше со стоянки на Западной Пятьдесят шестой улице, а затем брошенным на Второй авеню. Эксперты, начиная от дактилоскопистов до специалистов по баллистике, напустили кучу тумана и все без единого ответа, с тем же результатом работали три-четыре дюжины людей, отрабатывающих «женскую» версию, которая через пару недель разрослась и включила еще больше женщин в дополнение к первым семи, охватывая его знакомых уже не за год, а за четыре. Однажды Кремер сказал Вулфу, что он, если хочет, может пройти всю цепочку, просмотрев около трехсот записей бесед с восемьюдесятью четырьмя опрошенными, и Вулф посмотрел их. Он провел за ними у окружного прокурора одиннадцать часов. В результате сделал девять предположений, по всем была проведена работа, но дело не сдвинулось с места. Он оставил в покое женщин и те чувства, которые они вызывали у копов, и переключил Сола, Фреда и Орри, уж не говоря обо мне, на международное направление. Была проделана большая работа. Мы многое узнали о тех десяти организациях, которые перечислены в манхэттенском телефонном справочнике и названия которых начинались со слова «югославский». Мы узнали также, что сербам наплевать на боснийцев и еще на хорватов. Что преобладающее большинство югославов в Нью-Йорке настроены против Тито, и практически все против русских. Что восемь процентов швейцаров на Парк-авеню — югославы. Что жители Нью-Йорка, которые сами или их родители родом из Югославии, уклоняются от разговоров с незнакомыми лицами и могут полностью прекратить общение, если им покажется, что вы что-то вынюхиваете. И кучу других вещей, из которых только немногие таили слабую надежду навести наконец на след той птички, что выпустила три пули в Марко Вукчича. Но все вылетело в трубу.