— Мой друг и я возвращаемся в Лондон с экспрессом, отходящим в двенадцать часов ночи, — сказал Холмс. — Приятно было подышать чудным воздухом Дартмура.
Инспектор широко раскрыл глаза, а у полковника мелькнула на губах насмешливая улыбка.
— Итак, вы потеряли всякую надежду захватить убийцу бедного Стрэкера, — сказал он,
Холмс пожал плечами.
— Действительно, встретилось много серьезных препятствий, — сказал он. — Однако я твердо надеюсь, что ваша лошадь будет скакать во вторник, и прошу вас держать жокея наготове. Нет ли у вас фотографической карточки м-ра Джона Стрэкера?
Инспектор вынул из кармана конверт, взял из него фотографическую карточку и подал ее Холмсу.
— Вы предупреждаете все мои желания, дорогой Грегори. Могу я попросить вас подождать одну минуту, пока я поговорю со служанкой.
— Должен признаться, я несколько разочаровался в нашем лондонском консультанте, — резко сказал полковник Росс, когда мой друг вышел из комнаты. — Мы ни на шаг не подвинулись со времени его приезда.
— По крайней мере, вы имеете обещание, что ваша лошадь будет скакать во вторник.
— Да, обещание-то я имею, но предпочел бы иметь лошадь, — сказал полковник, пожимая плечами.
Я только что собирался возразить что-нибудь в защиту моего друга, как он сам вошел в комнату.
— Ну-с, джентльмэны, я готов отправиться в Тэвисток, — сказал он.
Когда мы садились в экипаж, один из конюхов держал дверцу. Очевидно, Холмсу пришла какая-то внезапная мысль, он наклонился и дотронулся до рукава конюха.
— У вас в загоне есть овцы; кто смотрит за ними?
— Я, сэр.
— Не случилось ли с ними чего-нибудь особенного за это время?
— Ничего особенного, сэр; только три из них охромели в последние дни.
Я видел, что Холмс был очень доволен этим известием: он посмеивался и потирал руки.
— Попал в цель, Ватсон, прямо в цель! — сказал он, ущипнув меня за руку. — Грегори, советую вам обратить внимание на эту странную эпидемию у овец. Поезжай, кучер!
По выражению лица полковника Росса было ясно видно, что он, по-прежнему, невысокого мнение об искусстве моего друга; зато по лицу инспектора я заметил, что внимание его было сильно возбуждено.
— Вы считаете это важным обстоятельством? — спросил он.
— Чрезвычайно важным.
— Нет ли еще чего-нибудь, на что вы желали бы обратить мое внимание?
— На странное поведение собаки ночью.
— Она ничего не делала.
— Вот это-то и странно, — заметил Шерлок Холмс.
Через четыре дня мы с Холмсом снова ехали на поезде в Винчестер, где должны были состояться скачки на Уэссекский приз. Полковник ожидал нас, как было условлено, у станции, и мы поехали в его экипаже за город, на место скачек. Лицо полковника было серьезно и обращение чрезвычайно холодно.
— Я не видел своей лошади, — сказал он.
— Я надеюсь, вы узнаете ее, когда увидите? — спросил Холмс.
Полковник сильно рассердился.
— Двадцать лет я постоянно бываю на скачках, и никто не предлагал мне подобного вопроса, — сказал он. — Ребенок может узнать «Сильвер-Блэза» по белому пятну на лбу и по крапинкам на передней ноге.
— Как пари?
— Тут происходит что-то странное. Вчера можно было получить пятнадцать на один, но затем ставки стали все уменьшаться и уменьшаться и теперь еле ставят три на один.
— Гм! — проговорил Холмс. — Очевидно, кто-то что-то знает.
Когда экипаж въехал в ограду, я взглянул на программу скачек.
«Уэссекский приз. — 1000 соверенов, с подписными 50 соверенов с каждой для лошадей четырех и пяти лет. 2-й лошади — 300 фунтов. 3-й — 200 фунтов. Дистанция одна миля пять восьмых.
1. «Негро», владелец м-р Хиз Ньютон (красный картуз, коричневый камзол).
2. «Педжелист», владелец полковник Уардлесу (розовый картуз, черный камзол).
3. «Десборо», владелец лорд Бэкуатэр (желтый картуз, рукава того же цвета).
4. «Сильвер-Блэз», владелец полковник Росс (черный картуз, красный камзол).
5. «Ирис», владелец герцог Бальмораль (картуз и камзол полосатые, желтого и черного цвета).
6. «Рэспер», владелец лорд Сингльфорд (пурпуровый картуз, черные рукава)».
— Мы положились на ваши слова и сняли нашу вторую лошадь, — сказал полковник. — Что это? «Сильвер-Блэз» фаворит?
— Пять на четыре против «Сильвер-Блэза»! — ревела толпа. — Пять на четыре против «Сильвер-Блзза»! Пятнадцать на пять против «Десборо»!
— Лошади в полном составе, — заметил я. — Все шесть налицо!
— Все шесть на лицо? Так моя лошадь скачет? — кричал полковник в сильном волнении. — Но я не вижу ее. Моих цветов не проезжало.
— Проехало только пять. Вот, должно быть, она.
В эту минуту из загородки, где находились весы, появилась великолепная гнедая лошадь и прошла мимо нас легким галопом. На ней сидел жокей в хорошо всем известных цветах полковника — красном и черном.
— Это не моя лошадь! — закричал владелец, — у этой нет на теле ни одной белой отметины. Что вы сделали, мистер Холмс?
— Хорошо, хорошо, посмотрим, как она будет скакать, — невозмутимо сказал мой друг.
Несколько минут он смотрел в мой бинокль.
— Великолепно! Превосходный старт! — вдруг вскрикнул он. — Вот они показываются из-за поворота!
Из нашего экипажа прекрасно было видно всех лошадей; они все шли так близко друг к другу, что их, казалось, можно было бы покрыть одной попоной, но на половине круга желтый цвет кэпльтонской конюшни выдвинулся вперед. Однако, прежде чем лошади поравнялись с нами, «Десборо» отстал, а лошадь полковника сразу подалась вперед и была у столба на шесть корпусов впереди своего соперника, «Ирис» герцога Бальмораля пришла плохой третьей.
— Без сомнения, это моя лошадь, — задыхаясь и проводя рукой по глазам, проговорил полковник. — Признаюсь, ничего тут не понимаю. Не пора ли открыть вашу тайну, мистер Холмс?
— Да, пора, полковник. Вы все узнаете. Пойдемте все вместе взглянуть на лошадь. Вот она, — продолжал он, когда мы вошли в ограду для взвешивания, куда допускались только владельцы и их знакомые. — Вам стоит только вымыть ей винным спиртом голову и ноги и вы убедитесь, что это — ваш «Сильвер-Блэз».
— Не могу прийти в себя от изумления.
— Я нашел лошадь у одного барышника и осмелился взять ее как раз в ту минуту, когда ее хотели спровадить.
— Дорогой сэр, вы сделали чудеса. Лошадь совершенно здорова и в полном порядке. Тысячу извинений за то, что позволил себе усумниться в вашем искусстве. Вы оказали мне большую услугу, возвратив мне лошадь, и окажете еще большую, если найдете убийцу Джона Стрэкера.
— Я уже нашел его, — спокойно сказал Холмс.
Полковник и я с изумлением взглянули на него.
— Нашли убийцу? Где же он?
— Здесь.
— Здесь? Где?
— Стоит в настоящую минуту возле меня.
Румянец гнева вспыхнул на щеках полковника.
— Я вполне сознаю, что многим обязан вам, мистер Холмс, — сказал он, — но не могу принять ваши слова иначе, как за плохую шутку или за оскорбление.
Шерлок Холмс расхохотался.
— Уверяю вас, полковник, что не считаю вас причастным преступлению, — проговорил он. — Настоящий убийца стоит за вами!
Он отошел в сторону и положил руку на блестящую шею породистого скакуна.
— Лошадь! — вскрикнули мы с полковником в один голос.
— Да, лошадь. Ее вина уменьшается, если я скажу вам, что она сделала это, защищая себя, и что Джон Стрэкер был человек, совершенно недостойный вашего доверия. Но вот звонок, а так как у меня есть маленькое пари, то отложу подробное объяснение до более удобного случая.
Вечером мы снова сидели в купэ поезда, мчавшегося в Лондон, и я думаю, что путешествие показалось полковнику Россу таким же коротким, как мне: так интересно было слушать рассказ моего друга о том, что произошло в дартмурских конюшнях в понедельник ночью и как ему удалось узнать все подробности этого происшествия.
— Сознаюсь, что все выводы, составленные много на основании газетных известий, оказались вполне ошибочными, — сказал он. — А, между тем, там были данные, которые могли бы служить указаниями, если бы их истинное значение не было загромождено другими подробностями. Я поехал в Дэвоншир с убеждением в виновности Фицроя Симпсона, хотя, конечно, видел, что против него не собрано достаточных улик.
Только тогда, когда мы уже подъезжали к дому тренера, в голове моей внезапно возникла мысль о важном значении баранины с перцем. Вы, может быть, помните, что я был очень рассеян и остался в экипаже, когда вы все уже вышли. Я удивлялся про себя, как это я проглядел такое важное обстоятельство.
— Признаюсь, я до сих пор не вижу его важности, — сказал полковник.
— Это было первое звено в цепи моих рассуждений. Опиум в порошке не безвкусен. Вкус не неприятен, но заметен. Если подсыпать его в какое-нибудь обыкновенное кушанье, но тот, кто стал бы есть это кушанье, наверное, заметил бы примесь и бросил бы есть. Перец — именно та приправа, которая может заглушить вкус опиума. Никаким образом нельзя предположить, чтобы посторонний человек, как Фицрой Симпсон, мог бы устроить так, чтобы в этот день ужин в доме тренера состоял из баранины с приправой из перца, и тем более невозможно предположение, чтобы этот человек явился с порошком опия как раз в тот вечер, когда подавалось кушанье, способное скрыть эту примесь. Этого нельзя допустить. Итак, Симпсон устраняется от дела, и все наше внимание сосредоточивается на Стрэкере и его жене, — единственных людях, которые могли заказать на ужин баранину с перцем. Опиум примешен после того, как была отложена порция для конюха, остававшегося на конюшне, так как остальные ели ужин безо всяких дурных последствий. Кто же из Стрэкеров мог дотронуться до еды так, чтобы этого не заметила служанка?
