— Я серьезно, — донесся до него издалека голос Бруно. — Что у вас там случилось? Вы ведь не против мне рассказать, признайтесь! Мне действительно интересно.
Случился Стив. Гай взял в руки стакан. Перед ним возник тот день в Чикаго в обрамлении дверного проема — однотонная серая картинка, как на черно–белой фотографии. День, когда он застал их вдвоем в квартире, день, не похожий ни на какой другой, окрашенный в свой особый цвет, со своим привкусом и запахом, заключающий свой собственный мир — как маленькое ужасное полотно. Как историческая дата, привязанная к определенному времени. А может быть, совсем напротив — всегда сопутствующая ему в беге времени? Ибо этот день — вот он, и все в нем четко, как тогда. Но хуже всего было ясно осознанное желание рассказать обо всем Бруно, случайному дорожному попутчику, который выслушает, посочувствует и забудет. Мысль поделиться с Бруно уже принесла ему утешение. Бруно не какой–нибудь заурядный попутчик, отнюдь. Он вполне жесток и развращен, чтобы по достоинству оценить такую историю — историю первой любви Гая. А Стив был всего лишь непредугаданной развязкой, которая все расставила по местам. Стив не был ее первой изменой. И если Гай в тот день взорвался, так виновата была его двадцатишестилетняя гордость. Тысячу раз он повторял про себя эту историю, такую классическую и исполненную драматизма, несмотря на всю его глупость Глупость, кстати, придавала ей комизм.
— Я требовал от нее слишком многого, — заметил он небрежно, — не имея на это права. Оказалось, что она любит внимание. Флиртовать она, вероятно, будет всю жизнь, независимо от того, с кем себя свяжет.
— Знаю, знаю, эдакий тип вечной школьницы–старшеклассницы, — махнул рукой Бруно. — Притвориться, что хранит верность своему парню, и то не умеет.
Гай посмотрел на него. Мириам, разумеется, когда–то умела.
Он решительно отбросил мысль рассказать обо всем Бруно, ему сделалось стыдно, что он был готов начать. Однако же и Бруно теперь, видимо, перестало занимать, станет он рассказывать или нет. Осев на стуле, Бруно спичкой размазывал по тарелке подливу. В профиль половинка его опущенного рта западала, как у старика, между подбородком и носом. Выражение этих губ, казалось, говорило — какова бы ни была история, выслушивать ее он на самом деле считает ниже своего достоинства.
— Мужики слетаются на таких баб, — пробормотал Бруно, — как мухи на отбросы.
2
Слова Бруно поразили его и заставили отвлечься от собственной персоны.
— Вы и сами, верно, имели неприятный опыт по этой части, — заметил он. Но представить Бруно переживающим из–за женщин было довольно трудно.
— У отца была одна из таких. Тоже рыжая. Звали Карлоттой. — Бруно поднял глаза, и ненависть к отцу, как шип, проколола завесу пьяного тумана. — Миленькое дело, верно? Из–за таких, как отец, эти бабы всегда при деле.
Карлотта. Гаю показалось, что он понял, почему Мириам вызывает у Бруно омерзение. Похоже, здесь лежит ключ к личности Бруно, его ненависти к отцу и великовозрастной инфантильности.
— Мужики бывают двух типов, — проревел Бруно и смолк.
Гай поймал взглядом свое отражение в узком зеркале на простенке. Ему показалось, что глаза у него смотрят испуганно, а губы жестоко поджаты, и он заставил себя расслабиться. В спину ему уперлась клюшка для гольфа, он провел пальцами по ее прохладной лакированной поверхности. Темное дерево с металлической инкрустацией напомнило ему о нактоузе на парусном боте Анны.
— А бабы в основе все едины! — продолжал Бруно. — Обманщицы. На одном конце — обман, на другом — шлюха. Выбирайте!
— Куда же прикажете отнести таких, как ваша матушка?
— Другой такой, как мама, я не встречал, — заявил Бруно. — Ни разу не встречал женщины, которая пользовалась бы таким успехом. Она к тому же красивая, у нее много поклонников, но она держит их на расстоянии.
Молчание.
Гай постучал очередной сигаретой о стекло часов и заметил, что времени половина одиннадцатого. Пора уходить.
— Как вы про нее узнали? — спросил Бруно, пялясь на него из–за стола.
Гай не спеша раскуривал сигарету.
— Сколько их у нее было?
— Вполне достаточно. Еще до того, как я все узнал.
Не успел он убедить самого себя в том, что откровенность теперь уже ничего не меняет, как его начало мучить странное ощущение — будто внутри у него закрутился крохотный водоворот. Крохотный, но почему–то живее всех воспоминаний, ибо он произнес эти слова. Гордость? Ненависть? Или всего только досада на самого себя, оттого, что все его нынешние переживания настолько никчемны? Он увел разговор от своей особы:
— Расскажите, что бы еще вы хотели совершить до смерти?
— Смерти? Кто тут рассуждает о смерти? Я раздобыл информацию о нескольких железных способах легко заработать. В любой час могу применить один из них в Чикаго или Нью–Йорке, а захочу — стану продавать идеи. У меня, например, много идей, как совершить идеальное убийство.
Бруно опять поднял неподвижный взгляд, словно призывая Гая возразить.
— То, что вы меня сюда пригласили, надеюсь, не входит ни в один из ваших планов, — заметил Гай, усаживаясь.
— Господи Иисусе, Гай, вы мне нравитесь! На самом деле!
Тоска, написанная на лице у Бруно, словно заклинала Гая сказать в ответ, что и ему приятно общество Бруно. Из этих маленьких измученных глаз глядело одиночество. Гай в замешательстве принялся разглядывать собственные руки.
— Все ваши идеи оборачиваются преступлением?
— Разумеется, нет! Мне много чего хочется сделать, вроде… ну, например, как–нибудь взять и отвалить человеку тысячу долларов. Нищему. Вот получу свои деньги и сделаю это в первую очередь. А вам никогда не хотелось что–то украсть? Или кого–то убить? Ведь хотелось же. У каждого бывают такие желания. Вам не кажется, что некоторые прямо–таки кайфуют, убивая людей на войне?
— Нет, — сказал Гай.
Бруно подумал:
— Ну, они, конечно, ни за что в этом не признаются, потому как боятся. Но неужели вам в жизни не попадались типы, каких захотелось бы убрать с дороги?
— Нет, — ответил он и тут же вспомнил: Стив. Как–то раз он даже подумывал убить Стива.
Бруно поднял голову:
— Конечно, попадались, я же вижу. Почему не хотите признаться?
— Возможно, кое–какие мысли и были, но ходу я им не давал. Я не такой человек.
— Вот тут–то вы и не правы! Убить способен любой. Все зависит только от обстоятельств, характер тут ни при чем! Бывает, человек уже совсем готов, и нужна только самая малость, чтоб его подтолкнуть. Такое со всеми бывало. Даже с вашей родной бабушкой. Я–то знаю.
— А вот я не согласен, — отрезал Гай.
— Да бросьте, я сам тысячу раз готов был прикончить отца! А вам кого хотелось прикончить? Мужиков, что путались с женой?
— Одного из них, — прошептал Гай.
— Что помешало?
— Ничто. Я только подумал об этом — и все.
Он вспомнил бессонные ночи, сотни ночей, и мечту о покое, который могла принести только месть. Что могло бы тогда заставить его решиться? Он услышал бормотание Бруно:
— Вы и сами не понимаете, что подошли тогда к убийству вплотную, я знаю, что говорю.
Гай обалдело поглядел на него. Бруно, сгорбившийся над столиком, повесив лысеющую голову, без пиджака, опершийся локтями о столешницу, напоминал ему хиляка–крупье на исходе ночи.
— Вы начитались детективов, — произнес Гай. Собственный голос прозвучал в его ушах как чужой.
— Они хорошие. В них говорится, что убить может каждый.
— А мне–то всегда казалось, что именно этим они и плохи.
— Опять не правы! — взвился Бруно. — Вы знаете, какой процент убийств попадает в газеты?
— Не знаю и знать не желаю.
— Одна двенадцатая. Всего одна двенадцатая! Вы только представьте! А кто, по–вашему, составляет остальные одиннадцать двенадцатых? Разная незначительная мелюзга и все, про кого полиция заведомо знает, что никогда не словит.
Он полез разливать виски, обнаружил, что в бутылке ничего не осталось, и с трудом поднялся. Золотой перочинный ножичек, блеснув, выпал у него из брючного кармана и повис на тонкой, как струна, золотой же цепочке. Это доставило Гаю эстетическое наслаждение, как если бы он созерцал изысканную драгоценность. И, наблюдая за Бруно, который пытался взрезать колпачок на свежей бутылке, он вдруг подумал: когда–нибудь Бруно, глядишь, и прирежет кого–нибудь этим крохотным ножичком, и это сойдет ему с рук по той простой причине, что ему будет плевать, поймают его или нет.
Бруно повернулся и осклабился, держа в руке распечатанную бутылку виски.
— Поехали со мной в Санта–Фе, а? На пару деньков. Отдохнете, расслабитесь.
— Спасибо, не могу.
— Деньги у меня есть. Будьте моим гостем, а?
Он пролил виски на столик.
— Спасибо, — повторил Гай. Бруно, видимо, решил, что, судя по его одежде, у Гая трудновато с деньгами. Серые фланелевые брюки были его любимыми. Он намеривался ходить в них в Меткафе и даже Палм–Бич, если там будет не очень жарко. Откинувшись на спинку стула, он засунул руки в карманы и в правом тут же нащупал дыру.
