…С первой страницы литературного приложения к «Тайме» на Амоса смотрело его собственное лицо. Умно сработано. Этот парень действительно похож на писателя. Амос принялся за рецензию Лептона, и чтение постепенно его успокоило. Наверное, их мистификация все же неплоха, если такой интеллектуал, как Лептон, относится к ней серьезно. А остальные относятся серьезно к Лептону, так что после его похвалы можно продать не меньше сорока тысяч экземпляров второго тиража.
Отложив «Тайме», Амос взялся за «Трибюн». На первой странице он увидел тошнотворно-романтическую чепуху Шэдболта его фотографию двадцатилетней давности.
Листая газету, Амос обнаружил на четвертой странице небольшую рецензию.
Страстный пилигрим». Амос Коттл. 450 страниц. Нью-Йорк. «Саттон, Кейн и компания». 3 доллара 75 центов. Рецензент Эммет Эйвери.
Он стал читать:
Мистер Эйвери приобрел известность как автор книги «Похлебка на обед», в которой смело критикует популярные течения в современном романе.
Такое начало насторожило Амоса, как настораживает шорох ползущей змеи. Читать дальше расхотелось, но не читать он уже не мог.
Что может сказать добросовестный рецензент о новой книге усердного, более того, неутомимого мистера Коттла? Только одно: вся скудость и вся мишура современной литературы воплотились в многословной и претенциозной прозе этого неправдоподобно популярного писателя, отлакированные романы которого состряпаны по рецептам иллюстрированных журналов и, как липучка мух, притягивают к себе неискушенных читателей. Да, книги Амоса Коттла покупают и читают, несмотря на то что созданные им герои примитивны, принципы заменены предрассудками, действие от первой надуманной сцены до финального штампа скрипит как несмазанная телега, а его поделки из щепок и штукатурки лишь претендуют на то, чтобы казаться стальными конструкциями.
Единственное, что забавляет в последнем жалком опусе Коттла, — это типографские ошибки, которых тут множество, и все они не менее нелепы, чем, например, «наши Сонные Штаты». Издательству «Саттон, Кейн и компания» можно порекомендовать нанять других корректоров, а так же, как считает по крайней мере один критик, других авторов…
Амос со злостью отшвырнул газету. Черт с ним! Пусть Гас и Тони беспокоятся. Но их такие вещи никогда не огорчают. Гас говорит, что на рецензии никто не обращает внимания. И потом, Амос никогда не отождествлял себя со своими книгами. Но все-таки… Амос удивился своей ярости — ему даже захотелось схватить за горло этого Эммета Эйвери…
Снаружи донеслись какие-то звуки, и Амос испугался. Одиночество, столь необходимое ему для ощущения безопасности, сейчас будет нарушено. Он с беспокойством ждал.
Послышались легкие шаги, и у стеклянной двери возникла гибкая фигура женщины в серых брюках, зеленом свитере и зеленых туфлях. На бледном лице сияла улыбка, ярко-красные губы шевелились, произнося какие-то слова. Амос неохотно подошел к двери и отворил ее.
— Амос!
Женщина обняла его, и ему пришлось ответить на объятие. Их губы встретились. После довольно сдержанного поцелуя он отстранился.
— Фил, Тони знает, куда ты пошла?
— Нет, конечно. Я выгуливаю его боксера. Вот он, я его привязала.
— Черт-те что! В течение двух лет одно и то же каждый раз, когда ты идешь ко мне. Неужели Тони не догадывается?
— Уверена, что нет… Амос, что теперь будет?
— Не знаю, — сказал Амос и опустился на диван.
Связь с Филиппой с самого начала пугала его, но он боялся ей отказать. Кто знает, как бы она тогда настроила Тони? А теперь он боится с ней порвать. После каждой встречи с Тони в нем усиливается чувство вины, а так как видятся они часто, то оно становится невыносимым. Вина рождает страх.
— Скажи, Фил, ты уверена, что Тони ни о чем не догадывается?
— Конечно. Всякий раз, когда речь заходит о тебе, я говорю, что ты противный человек и что твоя писанина не стоит ни гроша. Он мне верит и боится, что ты узнаешь, как я о тебе думаю. Каждый раз он просит меня быть к тебе добрее.
Амос вздохнул.
— Все же мы не очень осмотрительны.
— Не волнуйся, Тони, — засмеялась Филиппа. — Его не меньше, чем нас, беспокоит приезд Веры. Он думает, что ты сорвешься.
— Если с кем и можно спиться, так это с Верой.
Филиппа села рядом с Амосом и прижалась к нему.
— Амос, это правда, что ты лечился?
— Да.
— Тони рассказал мне об этом в пятницу. Почему ты никогда не говорил?
— А зачем?
— Многие мужчины любят поверять свои секреты женщинам. Это сближает. — Филиппа повернула голову, и их глаза встретились. — Почему Вера решила вернуться?
Он отодвинулся и отвел взгляд.
— Думаю, у нее ничего не получилось, а я теперь гораздо известнее, чем тогда, когда она меня оставила. Может быть, она слышала в студии обо мне и о статьях Лептона и решила, что я сейчас что-то представляю собой. Если это так, то рецензия Эйвери в сегодняшней «Трибюн» должна ее отпугнуть.
— А если нет?
Амос пожал плечами.
— Откуда я знаю? Вот встречу ее и привезу к вам. Это я должен сделать. Потом вернусь сюда, а она останется. Все. Тони и Гас позаботятся, чтобы держать ее подальше от меня.
Филиппа с любопытством посмотрела на него.
— Почему ты такой пассивный, Амос? Вера вертит тобой как хочет. Зачем тебе ее встречать? Пусть едет Тони.
— Он предлагал, но я отказался. Я хочу встретиться с ней и показать, как она мне теперь безразлична.
— На твоем месте я бы ее ненавидела.
— Ты — возможно. А я… как это говорят — мне плевать на нее.
— Что ж, наверное, так лучше. Ненависть — тоже чувство, как и любовь, а вот безразличие может убить. Если она поверит, то оставит тебя в покое. Мне жаль ее.
— Тебе? Веру?
— И Веру, и любую женщину, которая имеет с тобой дело. — Филиппа сверкнула глазами. — Ведь я никогда по-настоящему не нравилась тебе?
— Я счастлив с тобой, — осторожно ответил Амос.
— Но ты меня не любишь?
Их взгляды опять встретились, и в его глазах она прочитала искреннее изумление.
— Фил, ради бога, что такая женщина, как ты, могла во мне найти? Я не молод, не силен, не весел, не галантен. Я даже не остроумен и не любезен. Иногда мне кажется, что ты влюблена не в меня, а в мои книги. Умные женщины часто подсознательно ищут в мужчине превосходство ума, так же как глупые — богатство или привлекательную внешность. Разве не так? Любовь интеллектуального мужчины придает остроту ощущениям? Только так я могу объяснить, почему тебя не мучает совесть. В истории талант всегда оправдывал адюльтер.
— Какое мерзкое слово.
— Талант или адюльтер? — Амос вздохнул. — Хорошо, пусть я не прав, но мне кажется, ты любишь свою любовь к гению, как другие любят богатство или власть. Понравился бы тебе Амос Коттл, будь он простым механиком в гараже? Сомневаюсь. Деньги и власть тебя не волнуют, потому что так или иначе ты всю жизнь имеешь с ними дело. Интеллект — совсем другое. Это загадка, которая внушает тебе беспокойство. Женщинам свойственно влюбляться в то, что выше их понимания. Скажи, разве я не прав?
— Какое это имеет значение? — Голос Филиппы слегка охрип, она наклонилась к Амосу и закрыла глаза. Губы ее приоткрылись, и Амоса охватило страстное желание.
— Никакого, — пробормотал он, дрожащими руками срывая с нее одежду.
Потом ему стало страшно. Дверь не заперта, и Тони мог беспрепятственно войти в любую минуту.
Филиппа искренне удивилась.
— Ты и вправду чувствуешь себя виноватым?
— Он столько для меня сделал!
— Да, он издал твою первую книгу, но ведь он на ней хорошо заработал.
— Тони так доверчив. Если он узнает, это станет для него трагедией. Что тогда? Вот отчего я не могу быть спокойным и удивляюсь твоему спокойствию.
— Вот как! Я не писатель, это они любят копаться в себе. Но иногда и они забывают о своей профессии и становятся просто людьми. Ты же — никогда. Ты только наблюдаешь и никогда не участвуешь. Ты только зритель и никогда — актер. Даже когда любишь, какая-то часть тебя будто отсутствует, ты не весь тут. Как будто чего-то не хватает. Почему ты никогда не рассказываешь мне о своей жизни? О матери, об отце, о твоей школе, о девочке, которую ты в первый раз поцеловал. Многие мужчины говорят об этом. Ты — никогда. Ладно… Лучше скажи, Вера могла бы тебя шантажировать, если бы захотела? Может, она что-то знает и потому так уверена, что ты ее примешь?
— Нет, Вера ничего не знает, — спокойно сказал Амос, но Филиппа заметила тревогу, промелькнувшую в его глазах. Ее выстрел попал в цель, и Амос всеми силами постарался это скрыть. Он встал и подошел к окну.
— Ну а кто-то другой, — настаивала Филиппа. — Ты никогда мне не рассказывал о своем прошлом.
— О нем написано на обложке моего романа, — сказал Амос и бросил ей книгу. Филиппа рассмеялась.
