— К счастью для ни в чем не повинного человека, мне удалось обнаружить кое-какие оставленные вами следы, — сказал Холмс на этот раз очень резко. — Должен признать, я и сам считал мистера Перси Верзитона виновным, когда меня попросили заняться этим делом, и у меня практически не возникло оснований изменить свое мнение после первого посещения места преступления. Тем не менее уже очень скоро я столкнулся с некоторыми деталями, которые, хотя и казались не слишком значительными сами по себе, представили все случившееся в совершенно новом и весьма любопытном свете. От чудовищной силы удара, который раскроил череп сквайра Аддлтона, брызги крови попали не только на камин, но и на окружавшие его стены. Почему же в таком случае их не оказалось на халате человека, который предположительно нанес удар? Это, конечно, еще ни о чем не говорило, но заставило задуматься.
Затем мне бросилось в глаза, что у камина, где упал убитый, не было кресла. Значит, смертельно ранили его, когда он стоял, а не сидел, но в то же время удар по голове был нанесен по меньшей мере с высоты его роста, если вовсе не сверху. А после того, как миссис Верзитон сообщила мне, что рост сквайра превышал шесть футов, у меня и вовсе не осталось сомнений, что полиция совершила серьезную ошибку. Но если Верзитон не убийца, то кто же на самом деле совершил это преступление?
Расследование помогло мне установить, что в то утро сквайр получил некое письмо, которое, по всей видимости, потом сжег, после чего у него разгорелась ссора с племянником из-за предложенной им продажи одной из ферм. Сквайр Аддлтон считался очень богатым человеком. Зачем же ему тогда понадобилось периодически продавать часть своих земель, а впервые это случилось еще два года назад? Ответ мог быть только один — он стал жертвой шантажа или крупного вымогательства.
— Богом клянусь, это ложь! — с жаром воскликнул Грирли. — Он всего лишь возвращал то, что с него причиталось. Свой старый должок. Вот в чем было дело!
— Изучив внимательно зал, — продолжал мой друг, — я обнаружил остатки следа ноги, на что обратил ваше, Лестрейд, внимание. Поскольку погода долго стояла сухая, я заключил, что след оставили после совершения преступления. Подошва ботинка неизвестного оказалась влажной, поскольку он случайно запятнал ее кровью. С помощью увеличительного стекла я смог разглядеть в следе мелкий порошок, который при более близком рассмотрении оказался сосновыми опилками. Когда же выяснилось, что остатки опилок содержатся также в комьях земли, приставших к подковам коня сквайра, передо мной сложилась достаточно четкая картина событий, происшедших в ночь убийства.
Столкнувшись с резкими возражениями племянника, не соглашавшегося с продажей весьма ценного земельного участка, сквайр велел оседлать для себя коня и куда-то ускакал из усадьбы. Ясно, что он намеревался назначить кому-то встречу, чтобы еще раз обсудить сделку или даже просить об ее отмене. И вот около полуночи этот человек явился в особняк.
Это мужчина весьма крупного телосложения, обладающий незаурядной физической силой, чтобы с одного удара топором расколоть человеческий череп, и с прилипшими к подметкам башмаков сосновыми опилками. Между мужчинами происходит ссора. Сквайр отказывается платить — ему сначала угрожают, а потом более высокий человек срывает со стены оружие, наносит своему оппоненту смертельный удар и поспешно скрывается в ночи.
Где же, задался я вопросом, земля может быть в большом количестве покрыта сосновыми опилками? Ответ напрашивался сам собой — там, где ведется обработка леса. А как всем известно, в долине у границы усадьбы расположена «Эшдаунская лесопилка».
К тому времени я уже понимал, что ключ к трагедии следует, скорее всего, искать в прошлом сквайра. И потому, следуя своему обычному методу, я провел вечер за весьма увлекательной беседой на местные темы с хозяином гостиницы. В ответ на один из своих как бы случайно заданных вопросов мне удалось выяснить, что два года назад по личной рекомендации сквайра Аддлтона управляющим «Эшдаунской лесопилкой» был назначен некий австралиец. Поэтому, когда сегодня рано утром вы, мистер Грирли, вышли из конторы, чтобы дать указания на предстоящий день своим рабочим, я прятался вон за тем штабелем из досок. Мне только стоило вас увидеть, как я понял, что дело раскрыто.
Австралиец, слушавший Холмса с напряженным вниманием, откинулся теперь в своем кресле с кривой усмешкой.
— Повезло мне, нечего сказать, что они обратились за помощью именно к вам, мистер, — произнес он своим басовитым голосом. — Но я не из тех, кто отказывается от своих слов, и готов сейчас поведать то немногое, что вам пока не известно.
Вся эта каша заварилась в начале семидесятых во время «золотой лихорадки» в районе Калгурли. У меня был младший брат, который стал партнером англичанина, известного тогда под кличкой Задира Аддлтон. И, представьте себе, они вместе напали на золотую жилу. В те времена дороги, что вели к приискам, уже были далеко небезопасны. Вовсю орудовали бандиты из беглых каторжников. И вот всего неделю спустя после того, как мой брат и Аддлтон нашли свою жилу, кто-то совершил нападение на золотохранилище в Калгурли, убив охранника и одного из кучеров-перевозчиков.
По ложному доносу Задиры Аддлтона и из-за сфабрикованных им улик мой несчастный брат был арестован и предстал перед судом. А правосудие в тех краях скоро на расправу, и в ту же ночь брата вздернули на «древе каторжников». Аддлтон остался единственным хозяином всего золотоносного пласта.
Сам-то я в то время валил лес далеко в Голубых горах и узнал правду только два года спустя от одного старателя, которому поведал, как все случилось, умиравший поваренок, взявший тогда мзду за молчание.
Аддлтон уже успел разжиться кучей денег и вернулся в старушку Англию, а у меня не было ни гроша, чтобы последовать за ним. Но с того самого дня я брался за любую работу и экономил на всем, строя планы, как мне найти и поквитаться с убийцей — а он и был истинным убийцей, чтоб ему вечно гореть в аду! — моего братишки.
Прошло без малого двадцать лет, когда я наконец разыскал его, и один этот миг полностью вознаградил меня за столь долгое ожидание.
«Ну, здравствуй, Задира!» — сказал я. У него рожа вмиг посерела, и трубка вывалилась изо рта.
«Верзила Том Грирли, неужто это ты?»
Я думал, он концы отдаст от испуга. Но потом нам пришлось потолковать по душам, и я заставил его дать мне эту работу. Немного погодя я стал потихоньку доить его. Только не называйте это вымогательством, мистер. Нет! Он возвращал мне то, что остался должен покойному брату. Два дня назад я написал ему еще одно письмо, и в ту же ночь он прискакал сюда, ругался на чем свет стоит, проклинал меня за то, что я его разоряю. Я дал ему время до полуночи. Либо он платит, либо я обо всем доношу в полицию. И затем я пришел к нему за ответом.
Он дожидался меня в зале уже пьяный и переполненный злобой. Принялся орать на меня, что я могу идти хоть в полицию, хоть к дьяволу, ему, мол, плевать. Неужели я вбил себе в голову, что поверят какому-то грязному австралийскому дровосеку, а не благородному хозяину усадьбы и мировому судье? Кричал, что был дураком, когда согласился заплатить мне хоть пенни.
«Я разделаюсь с тобой, как убрал с дороги твоего никчемного брата!» — вопил он.
И вот этого я уже перенести не мог. Что-то словно щелкнуло у меня в башке, я сорвал со стены первое, что попалось под руку, и хватил его по нагло ухмылявшейся морде. На мгновение я задержался над его телом.
«За меня и за Джима!» — прошептал я, а потом повернулся и кинулся прочь из его дома во мрак ночи. Вот вам и вся моя история, мистер, а теперь прошу: уведите меня отсюда, пока мои парни не вернулись с делянок.
Лестрейд и его подконвойный уже подошли к двери, когда Холмс еще раз окликнул его.
— Последний вопрос, — сказал он. — Вы отдаете себе отчет, каким именно оружием убили сквайра Аддлтона?
— Я же сказал, что схватил первый попавшийся под руку предмет. По-моему, какой-то топор или бердыш.
— Это был старинный топор палача, — сообщил ему Холмс.
Австралиец никак на это не отреагировал, но, когда он выходил вслед за Лестрейдом, мне показалось, что его грубое бородатое лицо впервые за долгое время озарила искренняя улыбка.
Когда Лестрейд и арестованный уже скрылись из виду, мы с моим другом тоже медленно пошли обратно через лес и по краю торфяника в сторону Фоулкс-Рэта. Шерлок Холмс был не в духе и пребывал в состоянии глубокой задумчивости, что для меня являлось его привычной реакций, наступавшей всякий раз по завершении очередного расследования.
— Как странно, — заметил я, — что ненависть и ярость в человеке не находят успокоения даже спустя двадцать лет.
— Мой дорогой Уотсон, — сказал Холмс. — Здесь уместно припомнить старую сицилийскую поговорку, что месть — это блюдо, которое надо подавать холодным.
