Она двинулась по центральному проходу и, останавливаясь то там, то сям, собирала у зрителей разнообразные предметы, которые тут же демонстрировала остальной публике, а затем обращалась к Ракоци. В речи ее тоже слышался иностранный акцент, но скорее французский, а не трансильванский.
– Что у меня в руке, маэстро? – вопрошала она своим звучным контральто и поднимала над головой золотые карманные часы, слегка покачивая их на цепочке. – Мы ждем! – добавляла она, если он колебался. – Это простой вопрос. Мы все ждем вашего ответа!
Ракоци поднимал руки к лицу и театральным жестом прижимал кончики пальцев к вискам, словно пытаясь сконцентрироваться.
– Я вижу что-то золотое, – наконец говорил он. – Круглое и блестящее. Висит на цепочке. Это мужские часы?
– Можете сказать о них что-нибудь еще? – настаивала ассистентка, в то время как по зрительному залу проносился изумленный шепот.
– Там выгравированы инициалы, – продолжал Ракоци.
– Какие? Назовите их!
– Я вижу «Д» и «Ф».
– Он прав? – спрашивала ассистентка, обращаясь к владельцу часов, который поднимался на ноги, вне себя от удивления.
– Да, он прав, – объявлял зритель. – Меня зовут Джон Франклин. Это мои инициалы.
Зал взрывался аплодисментами, Ракоци кланялся, а ассистентка направлялась к следующему зрителю.
После этого Ракоци верно назвал еще пять предметов: перстень с печаткой, черный шелковый шарф, очки, серебряный браслет, а под конец – дамский шелковый кошелек, расшитый розами (граф не только подробно описал его, но назвал количество и достоинство лежавших в нем монет).
Пока шел сеанс телепатии, я чувствовал, что граф все больше и больше привлекает мое внимание, несмотря на властное очарование его ассистентки. Впрочем, и сам Ракоци, стоявший посреди сцены в своем черно-белом одеянии, представлялся интригующей фигурой. Однако дело было не только в этом. Я понял, что уже видел его, но никак не мог припомнить, где и когда. И все-таки в чертах его лица, а главное, в движениях мне чудилось что-то раздражающе знакомое.
Я все еще ломал над этим голову, когда представление закончилось и ассистентка вернулась на сцену. Ракоци снял с глаз бархатную повязку, взял девушку за руку и, подведя к рампе, стал кланяться под оглушительные рукоплескания публики.
Едва задернулся тяжелый занавес, Холмс встал.
– Поднимайтесь, Уотсон, – настойчиво прошептал он. – Пора идти.
Не дав мне времени возразить, что до конца программы осталось всего два номера: моноциклист, а также гвоздь программы – известная актриса, исполнительница комических куплетов[13], он заторопился к выходу, так что мне волей-неволей пришлось последовать за ним.
– Куда теперь, Холмс? – нагнав его на улице, осведомился я, ибо, судя по его решительной походке, он явно что-то задумал.
– К служебному входу, – отрывисто пояснил он.
– Зачем? – удивленно спросил я.
– Чтобы побеседовать с Ракоци, конечно, – раздраженно ответил он, словно это разумелось само собой.
К служебному входу – грязноватому подъезду, скупо освещенному единственным газовым фонарем, можно было попасть из переулка, идущего мимо театра. Войдя внутрь, мы очутились перед небольшой будкой с открытым окошечком, в которой сидел швейцар – сердитый старик, от которого несло элем. Судя по его угрюмому виду, он твердо вознамерился отказать нам в любых наших просьбах. Впрочем, монета в один флорин быстро умерила его решимость, и он согласился отнести визитную карточку Холмса, на которой тот нацарапал несколько слов, в артистическую уборную графа Ракоци.
Немного погодя швейцар вернулся и проводил нас в гримерку. Когда мы вошли, Ракоци стоял напротив двери, лицо его при этом выражало сильную озабоченность.
Он уже успел избавиться от всех примет своего сценического образа – не только от вечернего костюма, который заменил потрепанный красный халат, но и от некоторых черт внешности, таких как бледный цвет лица, кудрявые черные усы, остроконечная бородка и волосы цвета воронова крыла. Словом, он совершенно преобразился, и вместо демонической личности, являвшейся на сцене, перед нами стоял заурядный человек с рыжеватыми волосами и чуть выступающим подбородком.
– Мистер Гонт! – громко воскликнул я.
Он быстро перевел на меня беспокойный взгляд, знакомый мне по клубу «Нонпарель», а затем вновь воззрился на Холмса, привычно теребя рукой отворот халата.
– Очевидно, вы получили мою карточку и прочли записку? – любезным тоном, в котором тем не менее отчетливо слышалась некоторая угроза, произнес Холмс. Гонт ничего не ответил, и Холмс добавил: – Сейчас передо мной стоит выбор, мистер Гонт. Я могу отправиться прямо в полицию или же уведомить мистера Синклера либо директора театра о вашей незаконной деятельности. Любое из вышеозначенных действий неминуемо повлечет за собой ваш арест и тюремное заключение. А еще я могу предоставить вам возможность самому, без моего вмешательства исправить положение.
Холмс смолк и вопросительно поднял брови. Гонт по-прежнему молчал, однако едва заметно наклонил голову, тем самым выражая согласие с последним предложением моего друга.
– Что ж, отлично, – решительным деловым тоном продолжал Холмс. – Вот что вы тогда должны сделать. Вам придется не откладывая поехать к полковнику Апвуду и объяснить ему создавшееся положение. Затем вы вдвоем напишете мистеру Синклеру, что отказываетесь от членства в его клубе, и приложите при сем полный перечень всех, кого вы обманом обыграли в карты, с указанием точных сумм. Вместе с письмом вы отошлете ему деньги, для того чтобы он мог вернуть их вашим жертвам.
После этого вы с полковником Апвудом отошлете мне подписанное вашими подлинными именами обязательство больше никогда не играть в карты на деньги. Если кто-либо из вас нарушит обещание, я не премину известить о ваших прежних проступках все игорные клубы столицы и всех директоров варьете, а также армейское начальство полковника Апвуда. В результате вы лишитесь своего доброго имени. Я ясно выразился?
– Да, да, совершенно ясно, мистер Холмс! – воскликнул Гонт, в таком отчаянии заламывая руки, что я испугался, не разразится ли он слезами.
К величайшему моему облегчению, Холмс кивком поманил меня за собой, и мы вышли из комнаты раньше, чем этот несчастный был окончательно унижен перед нами.
– Мне по чистой случайности удалось понять, что Гонт – не кто иной, как мнимый телепат граф Ракоци, – заметил Холмс, когда мы вышли из служебного подъезда и зашагали по тесному переулку. – Несколько недель назад я увидел на здании Кембриджского мюзик-холла афишу с его изображением и, как только мы вошли в игорный салон клуба «Нонпарель», сразу узнал его. Вы, разумеется, догадались, каким образом они с Апвудом плутовали?
– Кажется, да. Они использовали что-то вроде секретного кода, чтобы общаться во время игры, да?
– Именно, Уотсон. Театральный номер был задуман так, что ассистентка Ракоци произносила заранее условленные фразы, чтобы дать ему понять, что у нее в руках – часы или, скажем, кошелек. Цвет, количество, инициалы и прочее тоже обозначались определенными словами. Никакой телепатии тут не было и в помине; только хорошая память и убедительно разыгранное представление. Конечно, ассистентка должна была выбирать лишь те предметы, кодовые слова для которых имелись в их условном языке.
Полагаю, полковник Апвуд увидел этот номер и понял, что с его помощью вполне можно жульничать при игре в вист, применяя не только условные слова и фразы, но и жесты, с помощью которых можно было сообщать друг другу о том, какие карты находятся у каждого из них на руках, и управлять игрой. Гонту без того была присуща нервная подвижность, и он привычно воспользовался ею, так что, когда он за карточным столом теребил свой воротничок или, к примеру, потирал подбородок, никто ничего не подозревал.
Но приятели не могли прибегать к мошенничеству слишком часто, иначе Синклер и члены клуба обвинили бы их в шулерстве. Поэтому они тщательно выбирали своих жертв: ими становились не опытные игроки, а вертопрахи из числа золотой молодежи, которых было несложно втянуть в крупную игру.
– Но почему они являлись в клуб только по пятницам, Холмс? – спросил я.
Мой друг пожал плечами:
– Возможно, это был единственный вечер, на который Гонту удалось уговорить директора мюзик-холла переставить его номер поближе к началу представления, так чтобы он успевал закончить чуть раньше, переодеться и взять кэб до «Нонпареля».
С этими словами он быстро потащил меня к какому-то подъезду, из которого мы, оставаясь незаметными для чужих глаз, могли видеть не только главный театральный портал, но и служебный вход. Несколькими минутами позже из служебного подъезда вышел Юстас Гонт, он же граф Ракоци. Он быстрым шагом прошел по переулку и вышел на улицу, где нанял кэб.
