Инспектор с интересом рассматривал газовую трубу.
— Кто-то из наших людей говорил, что в доме пахнет газом, — сказал он. — Но окно и дверь были, конечно, открыты, да и краской уже попахивало. Он-то утверждал, будто начал красить накануне происшествия. Но что же дальше, мистер Холмс?
— Дальше произошел инцидент, несколько неожиданный для меня самого. Рано на рассвете я уже спускался в сад из окна буфетной, как вдруг чья-то рука схватила меня за шиворот и чей-то голос произнес: «А ну, мошенник, чем ты здесь занимаешься?» Когда мне удалось повернуть голову, передо мной блеснули дымчатые очки моего друга и соперника мистера Баркера. Это была забавная встреча, и мы оба не могли сдержать улыбки. Выяснилось, что по просьбе родственников доктора Эрнеста он тоже предпринял расследование и тоже пришел к выводу, что дело нечисто. Ой уже несколько дней наблюдал за домом и взял на заметку доктора Уотсона как явно подозрительное лицо, посетившее усадьбу. Арестовать Уотсона он не мог, но когда у него на глазах какой-то субъект вылез в сад из окна буфетной, он не выдержал. Я, разумеется, рассказал ему, как обстоят дела, и мы продолжали вести дело сообща.
— Почему с ним? Почему не с нами?
— Потому что я предполагал подвергнуть Эмберли небольшому испытанию, которое и удалось так блестяще. Боюсь, что вы не согласились бы зайти так далеко.
Инспектор улыбнулся.
— Что ж, быть может, и нет. Итак, мистер Холмс, если я верно вас понял, вы совершенно устраняетесь от участия в этом деле и передаете нам весь ваш материал.
— Разумеется. Это — мое обычное правило.
— Тогда я приношу вам благодарность от имени полиции. Случай, как вы его толкуете, ясный. Трупы мы, вероятно, обнаружим без труда.
— Я покажу вам небольшое, но страшное вещественное доказательство, — продолжал Холмс. — Я уверен, что Эмберли его не заметил. Чтобы добиться успеха, инспектор, надо всегда стараться поставить себя на место другого и вообразить, как поступили бы вы сами. Тут требуется известная доля фантазии, но это окупается.
Допустим, например, что вы заперты в этой комнатке, что жить вам осталось не более двух минут, но вы хотите расквитаться с извергом, который, возможно, еще издевается над вами там, за дверью. Что бы вы в этом случае сделали?
— Оставил бы письмо.
— Правильно. Вы захотели бы рассказать людям о том, как вы погибли. Писать на бумаге бессмысленно. Убийца найдет записку. Но если написать на стене, это может прочесть кто-то другой. Так глядите же! Над самым плинтусом красным химическим карандашом выведено: «Нас у…» — и все.
— О чем же это говорит?
— Видите — от пола до надписи не более фута. Бедняга писал это, лежа на полу, умирая. И, не успев дописать, лишился сознания.
— Он хотел написать: «Нас убили».
— Именно так я и истолковал эту надпись. Так что если вы найдете у убитого химический карандаш…
— Поищем, можете не сомневаться. Ну, а как насчет ценных бумаг? Ведь ясно, что никакой кражи не было. А между тем эти акции у него действительно имелись. Мы проверили.
— Он их надежно припрятал, будьте покойны. Когда вся история с бегством стала бы забываться, он бы внезапно обнаружил их и объявил, что виновники раскаялись и прислали украденное обратно, а не то так обронили где-то по дороге.
— Да, у вас на любой трудный вопрос готов ответ, — сказал инспектор.
— Одного я не могу понять: ну, к нам он так или иначе вынужден был обратиться, но зачем ему было идти к вам?
— Из чистого бахвальства! — ответил Холмс. — Он мнил себя таким умником, был так уверен в себе, что вообразил, будто его никому не побить. А потом он смог бы сказать недоверчивому соседу: «Посмотрите — чего я только не предпринимал! Я обратился не только в полицию, но даже к Шерлоку Холмсу».
Инспектор рассмеялся.
— Придется простить вам это «даже», мистер Холмс, — сказал он. — Такой искусной работы я не припомню.
Несколько дней спустя мой друг бросил мне на колени номер выходящей два раза в месяц «Hopс Суррей Обсервер». В ней под множеством леденящих кровь заголовков — от «Упырь из „Уютного“» до «Блестящий успех полицейского сыска» — шел целый столбец, в котором впервые давалось последовательное изложение этого дела. По заключительному абзацу можно судить о стиле, в котором оно было написано:
«Редкостная проницательность, которую выказал инспектор Маккиннон, заключив, что запах краски, возможно, призван заглушить какой-то иной запах, например, запах газа; дерзкое предположение, что кладовая могла оказаться камерой смерти, а также последующее расследование, увенчавшееся находкой трупов в заброшенном колодце, искусно замаскированном собачьей конурой, будут жить в истории сыска как убедительный пример высокого мастерства нашей полиции».
— Ну, ничего, Маккиннон — славный малый, — со снисходительной усмешкой промолвил Холмс. — Советую присовокупить это к нашим архивам, Уотсон. Когда-нибудь можно будет рассказать правду об этой истории.
Спортивный клуб в Ричмонде, около Лондона.
Чизмен (cheeseman) — сыровар.
Тайберн-Три («Тайбернское дерево») — виселица в приходе Тайберн, где до конца XVIII века совершались публичные казни.
Сатеби, Кристи — лондонские аукционные залы.
Слоун, Ганс (1660–1753) — английский врач, натуралист и коллекционер. Собранные им рукописи, картины, книги и пр. легли в основу Британского музея.
Издававшийся с XVIII века справочник о заключенных Ньюгетской тюрьмы (Лондон) с биографическими данными о них и описанием совершенных ими преступлений.
Порт на реке Амазонке. — Прим. пер.
Служители (фр.).
Выдержавший много изданий справочник по английскому духовенству и церквам.
Психиатрическая больница для преступников (в графстве Беркшир).
