— Доброй ночи, мисс Климпсон, доброй ночи.
Мисс Климпсон была рада покинуть мрачный придел церкви и выйти в зеленое сияние июньского вечера. В церкви она почувствовала какую-то угрозу, опасность. Была ли то мысль о суровом Крестителе с его призывом к покаянию? Молитва о даре говорить правду и смело противодействовать злу? Мисс Климпсон решила, что ей лучше поспешить домой и почитать Евангелие и Послания, которые в сравнении с праздником этого строгого и непреклонного святого казались удивительно мягкими и утешительными. «А заодно приведу в порядок эти бумажки», — подумала она.
У миссис Бадж в передних комнатах на втором этаже было душно. Мисс Климпсон распахнула окно и уселась перед ним, чтобы навести порядок в своих маленьких реликвиях. Открытка с репродукцией «Тайной Вечери» относилась теперь к молитве о сосредоточении, «Благовещение» Фра Анджелико выскользнуло из разворота с числом 25 марта и угодило в воскресенье после троицына дня, изображение «Сердца Иисусова» с текстом по-французски попало в раздел о теле Христовом… «О Господи!» — воскликнула мисс Климпсон. — «Наверное, я случайно подобрала это в церкви».
Ну, конечно: этот маленький листок был явно исписан чужим почерком. Наверное, кто-то его обронил. Было вполне естественно посмотреть — а вдруг это что-то важное?
Мисс Климпсон относилась к людям, которые говорят про себя: «Я не из тех, кто читает чужие почтовые открытки». Это несомненный признак для всех, кто как раз-таки относится к данной породе людей. При этом они не лгут; иллюзия является для них реальностью. Дело просто в том, что Провидение снабдило их предупреждающей погремушкой, подобно той, что имеет гремучая змея. Кроме того, если вы столь беспечны, что оставляете свою корреспонденцию на виду у таких людей, то это ваша вина.
Мисс Климпсон внимательно рассматривала бумажку.
В руководствах по самоанализу, которые предназначены для католически ориентированных христиан, часто включается маленький неблагоразумный пункт, свидетельствующий о том, что его составители невинны и не от мира сего. Верующим рекомендуется во время подготовки к исповеди составить маленький список своих прегрешений, чтобы один-два пустячных грешка не ускользнули у вас из памяти. Правда, вас предостерегают, что не следует записывать там имена других людей, показывать свой список друзьям или бросать его где попало. Но могут произойти разные непредвиденные случаи. Может быть, способ записывать грехи противоречит мнению церкви, которая предписывает вам быстро, на одном дыхании, прошептать о них на ухо священнику и велит последнему забыть о них в момент, когда он их отпустил, как будто он никогда о них и не слышал.
Как бы то ни было, кто-то недавно — может быть, в эту субботу — разрешился от грехов, перечисленных на этой бумажке, и этот документ незамеченным скользнул между стенкой исповедальни и подушечкой для коленопреклонений, и уборщик его тоже не заметил. И вот она здесь — история, которую не следовало рассказывать никому, кроме Бога. Лежит на круглом обеденном столе миссис Бадж перед глазами другого творения Божья.
Надо отдать справедливость мисс Климпсон: она, скорее всего, тут же разорвала бы листок, не прочитав, если бы ее взгляд не скользнул по одной фразе: «Ложь, на которую я пошла ради М.В.».
В эту же секунду мисс Климпсон поняла, что это почерк Веры Финдлейтер. «Эта догадка вспыхнула у меня в мозгу, как молния», — объясняла она впоследствии. Догадка о том, что означали эти слова.
Целых полчаса мисс Климпсон сидела в одиночестве, борясь со своей совестью. Ее природное любопытство говорило: «Читай», а религиозное воспитание убеждало: «Ты не должна это читать». Чувство долга перед Вимси, у которого она была на службе, приказывало: «Выясни все», а ее собственное чувство благопристойности требовало: «Не делай этого». Страшный, суровый голос скрипуче нашептывал ей: «Речь идет об убийстве. Ты хочешь стать сообщницей убийцы?» Мисс Климпсон, как Ланселот Гоббо, разрывалась между дьяволом и совестью. Но как можно было в данном случае отличить совесть от дьявола?
«Всегда говорить правду и смело сопротивляться злу».
Убийство.
Теперь предоставляется реальная возможность узнать об этом деле.
Однако насколько реальна такая возможность? Может быть, она вложила в эту фразу больше, чем она означала.
Но в таком случае, не является ли для нее почти что прямым долгом читать дальше и освободить свой ум от этого ужасного подозрения?
Мисс Климпсон хотела бы пойти к мистеру Тредгоулду и попросить у него совета. Скорее всего, он велел бы ей незамедлительно сжечь бумажку и изгнать из души подозрение молитвами и постом.
Мисс Климпсон встала и принялась искать спички. Лучше побыстрее избавиться от этой вещи.
Но что она, собственно, собирается сейчас сделать? Уничтожить ключ к разгадке убийства?
Что бы она там себе ни думала, это слово само отпечаталось в ее мозгу заглавными буквами, жирно подчеркнутое. УБИЙСТВО — прямо как на полицейской афише.
Потом ей пришла в голову новая мысль. Ведь Паркер полицейский! Наверное, он также не испытывает особого трепета перед священным таинством исповеди. С виду он похож на протестанта. А может быть, он вообще не принадлежит ни к какой религии. В любом случае служебный долг для инспектора наверняка превыше всего. Может, лучше послать ему эту бумажку, не читая, просто с кратким объяснением того, как она попала к мисс Климпсон? Тогда вся ответственность ляжет на него.
Однако, после зрелого размышления, мисс Климпсон в силу своей природной честности отвергла этот иезуитский план. Предав гласности эти записи подобным образом, она нарушила бы тайну исповеди не меньше, чем если бы сама прочла бумажку. Ветхий Адам в душе мисс Климпсон тоже поднял голову: уж если все равно кто-то должен был ознакомиться с этими признаниями, то почему бы ей и не удовлетворить свое умеренное любопытство? Кроме того, не исключено, что она вообще ошиблась. Наконец, «ложь» могла не иметь никакого отношения к алиби Мэри Виттейкер. Тогда получилось бы, что леди-сыщица безответственно и без всякого результата выведала чужой секрет. Если она решила это доказать, то прежде всего сама обязана прочитать записи — отдавая должное всем заинтересованным сторонам.
Может быть, если она взглянет еще на одно-два слова, то убедится, что это никоим образом не связано с УБИЙСТВОМ, И тогда она сможет уничтожить бумажку и забыть о ней. Мисс Климпсон знала, что если она разорвет ее, не читая, то уже никогда не сможет о ней забыть — до самой смерти. Она вечно будет носить в душе это мрачное подозрение. Она будет думать о Мэри как о возможной убийце. Глядя в холодные голубые глаза мисс Виттейкер, она будет невольно задумываться о том, какое выражение они принимали, когда душа, скрытая за ними, замышляла УБИЙСТВО. Конечно, это подозрение еще раньше поселилось в душе мисс Климпсон. Его посеял в ней Вимси. Но только теперь оно стало ее собственным подозрением. Оно «кристаллизовалось», стало для нее реальностью.
«Что же мне делать?»
Мисс Климпсон бросила на бумажку еще один быстрый, стыдливый взгляд. На этот раз она увидела слово «Лондон».
Она легонько ахнула, словно встав под ледяной душ.
«Ну ладно, — сказала себе мисс Климпсон, — если это действительно грех, то я его совершу, и да простит меня Бог».
Ее щеки покрылись густым румянцем, как будто она раздевала кого-то донага. Тем не менее, она сосредоточилась на записке.
Записи были короткими и неясными. Едва ли Паркер сумел бы много отсюда извлечь. Но для мисс Климпсон, натренированной в стенографии набожности, эта история была так ясна, будто ее напечатали жирным шрифтом.
«Ревность». Это слово автор записки написал заглавными буквами и подчеркнул. Далее шло упоминание о ссоре, злых обвинениях, гневных словах и о том, что в душе кающегося кто-то занял место между ним и Богом. «Кумир» — и рядом длинный росчерк.
По этому окаменевшему костяку мисс Климпсон не составило труда реконструировать одну из тех исполненных ненависти и страсти «сцен», с которыми она была слишком хорошо знакома по жизни. «Я все для тебя делаю, а ты нисколько обо мне не заботишься. Ты обращаешься со мной безжалостно, я тебе просто надоела, вот в чем дело!» А в ответ: «Не будь смешной. Нет, я больше не в силах это выносить. Ну прекрати же, Вера! Ненавижу, когда люди распускают слюни». Унизительные, разрушающие, изматывающие, гадкие сцены. Сцены из школы для девочек, из пансиона, из квартиры в Блумсбери. Отвратительный эгоизм, уставший от своей жертвы. Глупенькая schwarmerei, которая засасывает всякое подобающее самоуважение. Бесплодные перебранки, которые кончаются стыдом и ненавистью.
«Ужасная женщина, кровосос», — злобно подумала мисс Климпсон. — «Это ужасно. Она использует бедную девушку».
