— Ох, — озабоченно сказал он. — Я совершенно забыл о своем обещании. Но, к сожалению, моя машина не пригодна к использованию. Каролина, ты позволишь мне отвезти мисс Дороти на одной из машин, принадлежащих Мандалай-хауз?
Был вечер. Они сидели за столом в огромной мрачной столовой Мандалай-хауз.
Они молчали. Лишь после того, как Джейн, подав кофе, закрыла за собой тяжелые дубовые двери, Паркер поднял голову и посмотрел в глаза друга. Эти глаза были спокойны и светились светом, какого комиссар никогда раньше в них не видел.
— Радуешься?
— Да. Очень.
— Ну, конечно, — Паркер вздохнул. — До сих пор не пойму, как это мог оказаться Джоветт, хотя знаю, что так и было. Но я все равно ничего не понимаю. Ведь он не мог убить генерала и сделать все остальное: отравить кофе, писать и получать письма… Нет, не понимаю, Джо. Конечно, все так и было, но я не вижу логики. Да, я знаю, сейчас ты расскажешь, каким образом ты дошел до истины, но я по-прежнему не могу разгадать… Понятно, что ты радуешься. Меня бы тоже раздирала гордость, если бы… — он умолк и махнул рукой.
— Но я вовсе не радуюсь тому, что разоблачил Джоветта! Это-то было для меня ясно почти сразу, с первой минуты! У меня есть другой повод для радости…
— Говори же, ради бога! — взмолился Паркер. — Я думаю обо всем этом с утра и не могу ни на шаг продвинуться вперед в следствии, словно мы его только-только начинаем…
— А все потому, что ты неправильно применяешь слово логика. Когда я сказал тебе о моей абсолютной уверенности, что без глушителя никто не мог застрелить Сомервилля между 8.50, когда я видел его живого, и 9.30, когда Хиггс укрылся на скале поблизости от павильона, ты сделал вывод, что раз генерала застрелили между девятью и десятью часами, как утверждает медицина, то либо Хиггс, либо я, либо мы оба не услышали выстрел, так как наш слух ненадежен. И хоть я объяснял тебе, что тихим утром грохот от кольта 45 калибра разбудит даже мертвого и слышен за десятки ярдов, ты мне не поверил…
— А как я мог тебе поверить?
— Прибегнув к логике, естественно. Если выстрел был громкий, а я находился вблизи от павильона и не услышал его, то… ну, Бен!..
Минуту Джо с улыбкой ждал ответа.
Паркер наморщил брови, думал, но наконец беспомощно развел руками.
— Нет, Джо. Это невозможно. Если выстрел был громкий, а ты, будучи рядом с павильоном, не услышал его, это значит, что тебя либо подвел слух, либо раздалось нечто более громкое, что помешало тебе услышать тот звук. Другого быть не может.
— Разве?
Снова минута тишины.
— Сдаюсь, — тихо промолвил Паркер.
— Помнишь, я сказал тебе, что знаю, кто убил Сомервилля, но все доводы говорят в пользу невиновности убийцы? Я был измучен, но не настолько, чтобы после заявления доктора О’Флаэрти, что смерть генерала наступила между девятью и десятью часами, не быть уверенным, что я обязательно услышал бы отзвук выстрела, если бы генерала Сомервилля застрелили в павильоне.
— Что?! — спросил Паркер хриплым шепотом. — Ты хочешь сказать, что его застрелили не в павильоне? Но… боже! Какой я идиот!
— Нет, Бен. Не хочу хвастаться, но разгадать все было не так-то легко. При виде простой, очевидной правды мы всегда склонны считать, что кого-то подвел слух, или зрение, или внимание. Но я знал, что ни на минуту не могла возникнуть ситуация, в которой я не услышал бы выстрел. Не менее точно я знал: что бы ни произошло, оно могло иметь место между девятью часами, когда я медленно возвращался вместе с Джоветтом от барьера, отгораживающего парк от пропасти, и девятью тридцатью, пока Хиггс не встал на пост, после чего никто не мог незаметно пройти по перешейку к павильону. Это удалось лишь Дороти, когда Хиггс на минуту отлучился со своего поста. Но тогда генерал был уже мертв не менее получаса. Значит, он должен был погибнуть между девятью часами и девятью тридцатью, то есть в тот промежуток, когда я обязательно услышал бы выстрел. Но раз он погиб в каком-то другом месте, значит это произошло не на открытом пространстве. Это было бы для убийцы хуже, чем убийство в павильоне, который имеет какие-никакие, но все же стены. Но к этому времени мы уже знали, что кофе был отравлен, а генерал находился без сознания. Значит, любой физически сильный нормальный взрослый мужчина мог бегом перенести генерала в другое место, принимая во внимание его малый вес и бессознательное состояние. Единственным местом, куда убийца мог быстро перенести генерала, застрелить, чтобы никто не слышал выстрел, а потом возвратить труп в павильон, был подпол мастерской Джоветта и Коули, выложенный из толстых кирпичей, не имеющий окон и закрывающийся сверху металлической крышкой. Тот, кто убил генерала Сомервилля, не прибегнув к глушителю, мог сделать это только там: я говорю так, естественно, учитывая, что генерала нужно было вынести из павильона, принести в подпол, убить, отнести назад, инсценировать самоубийство, вымыть термос и чашку, налить из приготовленной бутылочки другой кофе. Все это вместе, учитывая, что мастерская удалена от павильона приблизительно на двадцать шагов, потребовало бы около пятнадцати минут, а поскольку фактор времени имел для убийцы огромное значение, даже несколькими минутами меньше…
— Но… — начал Паркер.
— Сейчас. Я знаю, что ты хочешь сказать. Поначалу и мне мои предположения показались абсурдными. Если убийцей был Коули, почему, раз он отравил кофе и застал генерала погруженным в сон, он просто не украл двести тысяч фунтов и не спрятал их? Даже проснись Сомервилль, он не знал бы, кто был злоумышленником. Если же он не проснулся бы, никто в мире не мог предъявить Коули обоснованное обвинение в краже и отравлении кофе. Кофе приготовила Каролина. Его мог отравить и Чанда. Коули надо было лишь выждать время и не пускать в оборот эти деньги. А мы знаем, что он был педантичным человеком, имел в банке определенную сумму и ожидал гонорара от Сомервилля. Кроме того, если Коули узнал статую Будды (только человек, который либо выдавал себя за Пламкетта, либо был с ним в сговоре, мог знать, что в этот день генерал возьмет с собой в павильон столь большую сумму) и принимал участие в шантаже, то он мог, отравив кофе, рассчитывать на то, что полиция предположит самоубийство в силу тех причин, которые и нам приходили в голову в течение последних двадцати четырех часов. Так ради чего Коули стал бы бегать со спящим глубоким обморочным сном генералом по парку, пусть даже так густо заросшему, как этот, и рисковать столь многим, не приобретая ничего, более того, теряя, ибо тем самым Коули исключил вероятность инсценирования самоубийства и направлял следствие на поиски убийцы?
И еще один очень важный вопрос оставался без ответа: как мог Коули, продумавший столь хитрый план шантажа, отравления кофе и так далее, не принять во внимание такое простое обстоятельство, как то, что мастерскую с ним делил Джеймс Джоветт, который мог войти туда в любую минуту? Ты понимаешь меня?
— Понимаю… С минуты, когда ты понял, что генерал мог погибнуть только в мастерской, ибо он не мог быть застрелен ни в каком другом месте, ты сразу предположил, что Джоветт является сообщником Коули. Иначе Коули не мог бы разработать такой план…
— Ба! — Алекс рассмеялся. — Да ведь Коули вообще не разрабатывал такой план!
Комиссар резко вскинул голову.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Вот что: Коули не продумывал этот план и не мог в нем участвовать. Неужели ты считаешь, что Коули согласился бы с планом, по которому клок его рубашки оставался в руке умершего, а саму рубашку подкинули в его спальню, чтобы полиции легче было найти и исследовать ее? С планом, по которому он, Коули, должен бы таинственно исчезнуть, навлекая на себя подозрения и уверенность полиции, что именно он является автором убийства, а господин Джеймс Джоветт спокойно сидел бы тут, издевался бы над ним и бахвалился, что сразу распознал его как низкого человека? Не считаешь же ты, что кто-то может согласиться участвовать в таком союзе?
— Ты прав… Теперь мне все ясно, — буркнул Паркер. — Но эта маленькая идиотка Перри…
— А эта, как ты правильно заметил, маленькая идиотка Перри не только стала их жертвой, но и добровольно внесла несколько своих пенсов дани. Признаюсь, что когда я обнаружил Сомервилля с пулей в сердце и намеками на самоубийство, я не мог этому поверить. Я знал, что его убили в мастерской, что преступников было двое или только Джоветт, ибо именно он был довольно долго со мной, потом расстался и пошел в мастерскую, а вскоре поднял крик, что понапрасну ждал там Коули. Следовательно, он мог убить генерала, а также невиновного Коули. Но узнав об отравлении кофе, чего не мог сделать Джоветт и мог Коули, который к тому же ездил в Лондон, я понял, что они действовали сообща. Но почему так бессмысленно?
