– Мой милый мальчик! – отмахнулась она, а затем ободряюще взглянула на брата. – Теперь, когда мы одни, Майлс, расскажи своей маленькой сестренке все как есть.
– Мне нечего рассказывать! Я встретился с этой девушкой, мне понравилось, как она держится. Я убежден, что ее оклеветали…
– Но ты ей не сказал, что уже слышал о ней?
– Я не сказал ей об этом ни слова. И она не упоминала о прошлом.
– Разумеется, она представила рекомендации?
– Я их не просил. Почему это так тебя интересует?
– Майлс, Майлс! – Марион покачала головой. – Ни одна женщина не в силах устоять перед твоим шармом в духе Карла Второго, а то, что ты сам своего обаяния величественно не сознаешь, только усиливает впечатление. Ну не дуйся! Ты не выносишь, когда я проявляю малейшую заботу о твоем благополучии!
– Я только имел в виду, что твое беспрестанное копание в моем характере…
– Когда я слышу о женщине, которая, судя по всему, поразила твое воображение, с моей стороны совершенно естественно проявить к ней интерес! – В глазах Марион была непреклонность. – В чем она замешана?
Майлс отвел взгляд от окна.
– Шесть лет назад она приехала в Шартр как личная секретарша одного богача, владельца кожевенной мануфактуры по фамилии Брук. Она обручилась с его сыном…
– О!
– …молодым неврастеником Гарри Бруком. Потом разразился какой-то скандал. – Слова застревали у Майлса в горле. Он не мог, физически не мог рассказать Марион о решении Говарда Брука откупиться от девушки.
– Что за скандал, Майлс?
– Никто не знает, по крайней мере я не знаю. В один прекрасный день отец Гарри поднялся на крышу старинной башни, и… – Майлс прервал рассказ. – Кстати, ты ведь не станешь упоминать об этом при мисс Ситон? Не намекнешь ей, что тебе что-то известно?
– Ты считаешь, Майлс, что я могу быть настолько бестактной?
– День был ужасный, лил дождь, начиналась гроза, все это напоминало сцену из готического романа о привидениях. Мистера Брука закололи его собственной шпагой-тростью, причем на него напали сзади. И здесь начинается самая поразительная часть этой истории. Из показаний свидетелей явствовало, что в момент убийства он находился в полном одиночестве. Никто не приближался к нему и даже не мог этого сделать. И чуть ли не получалось так, что убийство – если это было убийство – совершил кто-то, умеющий летать…
Он снова замолчал. Потому что Марион как-то странно, испытующе смотрела на него широко раскрытыми глазами, едва удерживаясь от смеха.
– Майлс Хэммонд! – вскричала она. – Кто напичкал тебя этими чудовищными бреднями?
– Я всего лишь, – процедил он сквозь зубы, – привожу факты, которые выяснились во время официального полицейского расследования.
– Ладно, дорогой. Но кто рассказал тебе об этом?
– Профессор Риго из Эдинбургского университета. Человек очень известный в научных кругах. Неужели тебе не попадалась его «Жизнь Калиостро»?
– Нет. А кто это – Калиостро?
Почему, частенько размышлял Майлс, при спорах с самыми близкими людьми выходишь из себя от вопроса, который, будь он задан посторонним, только позабавил бы тебя?
– Граф Калиостро, Марион, – это знаменитый маг и шарлатан, живший в XVIII веке. Профессор Риго считает, то Калиостро, во многих отношениях отъявленный мошенник, тем не менее действительно был наделен определенными сверхъестественными способностями, которые…
И в третий раз он умолк на полуслове, услышав возглас Марион. И, представив, как должна звучать его собственная речь, Майлс, еще в достаточной мере обладавший чувством реальности, вынужден был признать, что нашел не самые удачные слова.
– Да, – согласился он. – Это действительно кажется довольно странным, не так ли?
– Именно, Майлс. Я смогу поверить в нечто подобное, только если увижу своими глазами. Но Бог с ним, с графом Калиостро. Перестань морочить мне голову и расскажи о девушке! Кто она? Какая она? Какое она производит впечатление?
– Ты увидишь все это сама, Марион.
Не отводя взгляд от окна, Майлс встал из-за стола. Он смотрел на один из зеленых указателей, расположенных напротив ворот, ведущих на платформу; туда уже поодиночке и парами стягивались пассажиры, ожидавшие поезд, отходящий в пять тридцать на Винчестер, Саутгемптон-Сентрал и Борнмут. И Майлс слегка повернул голову в сторону этого указателя.
– Вот она.
Серые сумерки окутали Нью-Форест и Грейвуд в тот столь памятный для его обитателей вечер.
От главной автострады на Саутгемптон ответвляется другая автомагистраль. Проехав по ней, вы должны углубиться в лесную чащобу, где молодые побеги объедены оленями. Свернув вскоре налево, проехав в широкие деревянные ворота и спустившись по извилистой, посыпанной гравием дорожке, на которой царит полумрак даже в середине дня, вы пересекаете по простому деревенскому мостику ручей, и перед вами на поляне, окруженной огромными буками и дубами, предстает Грейвуд.
Еще идя по примитивному мостику, вы уже видите узкий торец этого небольшого, вытянутого в длину здания. Одолев несколько каменных ступеней, вы доходите по каменным плитам террасы до главного входа. Этот бело-коричневый дом из дерева и кирпича стоит посреди залитого солнцем леса. Он выглядит приветливо, и в нем есть какое-то волшебное очарование.
В тот вечер в окнах горели одна-две лампы. Это были керосиновые лампы, поскольку электростанция, дававшая энергию во времена Чарльза Хэммонда, еще бездействовала.
Казалось, свет в окнах разгорался ярче по мере того, как сгущались сумерки и становилось холоднее. Теперь был хорошо слышен заглушаемый дневным шумом плеск воды у маленькой плотины. В сумерках неясно вырисовывались очертания качелей под ярким навесом, плетеных стульев и стола для чаепития, поставленных на лужайке западнее излучины ручья.
Майлс Хэммонд стоял, держа над головой лампу, в пришедшейся ему по сердцу узкой и длинной комнате, расположенной в задней части дома.
– Все в порядке, – твердил он сам себе. – Я не совершил никакой ошибки, привезя ее сюда. Все в порядке.
Но в глубине души он понимал, что далеко не все в порядке.
Пламя маленькой лампочки с крошечным стеклянным цилиндрическим абажуром изгнало почти все тени из книжного царства, подобного царству мумий. Разумеется, эта комната не заслужила того, чтобы ее именовали «библиотекой»: то было книгохранилище, склад, где громоздились пыльными грудами две или три тысячи томов, скопленных – как скапливается пыль – его покойным дядей. Старые и поврежденные книги, относительно новые и яркие книги, книги ин-кварто, ин-октаво и ин-фолио, книги в красивых суперобложках и книги в поблекших темных переплетах; Майлса возбуждал затхлый запах этих сокровищ, на которые он еще не успел толком взглянуть.
Книжные полки доходили до потолка, окружая ведущую в столовую дверь и ряд выходящих на восток створчатых окон. Книги на полулежали рядами, образовывали насыпи и неустойчивые башни разной высоты, создавая лабиринт, по узеньким дорожкам которого почти невозможно было пройти, не задев какого-нибудь фолианта и не подняв клубы пыли.
Майлс стоял посередине этого книжного лабиринта, высоко подняв лампу, и осматривался.
– Все в порядке! – с горячностью произнес он вслух. Дверь открылась, и вошла Фей Ситон.
– Вы звали меня, мистер Хэммонд?
– Звал вас, мисс Ситон? Нет.
– Извините. Мне послышалось, что вы меня зовете.
– Должно быть, я разговаривал сам с собой. Но, возможно, вам будет интересно взглянуть на эту неразбериху.
Фей Ситон стояла в дверном проеме, по обе стороны которого громоздились книги самых разных форматов и цветов. Довольно высокая, тоненькая, изящная, она немного наклонила голову набок. Она тоже держала керосиновую лампу, и, когда девушка подняла ее, осветив свое лицо, Майлс испытал нечто вроде шока.
При свете дня, в «Беркли», а потом в поезде она показалась ему… не то чтобы старше, хотя, разумеется, она стала старше, не то чтобы менее привлекательной… но ее облик неуловимо отличался от образа, запечатлевшегося в памяти, и это почему-то вызывало в нем тревожное чувство.
Сейчас при смягчающем свете лампы ее лицо было точно таким же, каким оно предстало перед ним впервые на фотографии прошлым вечером. Он только мельком увидел ее глаза, щеки, рот, когда она подняла лампу, желая оглядеться. Ее отрешенное лицо с застывшей вежливой улыбкой казалось неживым, и это сбивало с толку, мешая судить о ней.
Майлс тоже высоко поднял свою лампу, и свет обеих ламп создал изменчивую, неторопливую, но причудливую игру теней на стенах книжных башен.
– Ужас, правда?
– Далеко не так плохо, как я ожидала, – ответила Фей. Она говорила тихо, почти не поднимая глаз.
