— За все про все, — объяснил он, — в разгар сезона с нее брали, почитай, минимум шестьдесят франков в сутки. Сущее разорение! Наверняка она жутко задолжала.
Молодой инспектор ожидал их в гостиной.
— Менго, — представил его Флешель, — помощник комиссара.
Лоб представился сам, желая побыстрее покончить с формальностями.
— Ну и как? — спросил Флешель.
— О-о! — ответил Менго. — Ничего особенного. Предполагаю только один мотив, да и тот кажется не вполне ясным. Ее никогда не видели с мужчиной… Она никого не принимала у себя, никуда не ходила по вечерам — словом, будем считать… часам к одиннадцати-двенадцати она уже поднималась к себе.
— И долго она проживала в этом отеле? — спросил Флешель.
— Недели две… Судя по записи в журнале, она родилась в Страсбурге 23 июля 1941 года… Дата точная, я сверился с удостоверением личности.
— Нам она сказала, что ей двадцать три года, — уточнил Флешель. — А выходит — двадцать шесть.
— Француженка. Должно быть, ее родители обосновались во Франции после Первой мировой войны. Маковски… Это имя ассоциируется у меня с художником или композитором, а у вас?
— Погодите-ка, — сказал Лоб. — Да ведь это же фамилия физика, и даже знаменитого. Возможно, однофамилец.
— Наверняка, — сказал Менго. — Не представляю себе, чтобы дочь известного ученого работала гидом на туристических автобусах Гугенхейма [1]… А впрочем… В конце концов, это не существенно. Такая уж у нее профессия. Сейчас я звякну в Страсбург и запрошу подробности… Может, она находилась в отпуске, хотя сейчас разгар сезона, и меня бы это весьма удивило. Скорее она бросила работу по причине, нам пока неизвестной.
— А где ее постоянное местожительство? — поинтересовался Флешель.
— В Страсбурге.
— И как все это произошло?
— У нее оказалась безопасная бритва. Она вскрыла себе лезвием вены на обоих запястьях, а при этом еще и порезала пальцы. Ей потребовалось большое мужество. Дело это нелегкое и болезненное. Потеряв сознание, она потянула за провод, и телефонный аппарат отключился. Дежурный послал горничную поглядеть, в чем дело; та открыла дверь запасным ключом. Кровотечение было не особенно обильным, но все-таки… Если желаете, мы могли бы подняться в номер.
Он находился на пятом этаже. Неубранная кровать. Палас, в мокрых от чистки пятнах, уже начал подсыхать. Личные вещи аккуратно сложены на столике у двери. Возможно, днем номер сдавали какой-нибудь парочке, которая на этой же кровати… «Все мы кочевники», — промелькнуло у Лоба.
Менго открыл дорожную сумку из искусственной кожи.
— Немного белья, как видите… Туалетный несессер… сандалеты, купальник…
Лоб отвернулся. Если бы тут распоряжался он сам, он не разрешил бы рыться в ее вещах.
— В сумочке, — продолжал инспектор, — всех денег три франка тридцать сантимов. Она осталась совсем без средств.
— Счет, конечно, не оплачен, — заявил Флешель.
— Оплачен. Вчера вечером. По-моему, она поистратила здесь все свои сбережения, и хоп!… Вы передадите ей эти вещи, или же мне переправить их в клинику самому?
— Беру на себя, — поспешил бросить Лоб. — Я располагаю временем.
Он еще толком не знал, почему принял такое решение, но чувствовал, что, начиная с какого-то момента, стал на сторону Зины, как если бы смертельная опасность грозила им обоим. Из открытого окна веяло запахом влажной травы, теплой земли. Перед ним росла пальма, которую вечером, должно быть, освещали фонари бульвара. Лоб обвел взглядом казенную мебель, сероватые обои. Комната, навевающая мысли о смерти. Да и сам город навевал такие мысли. Лоб подхватил чемодан и сунул под мышку сумочку.
— Пойду навещу ее, — сказал он.
— Постарайтесь узнать причину ее поступка, — напутствовал его Менго. — Нам недостает только этой детали. Так или иначе, случай вполне заурядный!
— Я угощаю, — предложил Флешель. — Теперь, когда все обошлось, я чувствую себя разбитым. Перейдем на террасу. Там нам будет приятнее.
Он заказал три кофе. Еще одна вещь, отвергаемая Лобом, — болтовня в бистро, переливание из пустого в порожнее в тот момент, когда дел по горло! Но в Ницце это больше, чем обычный ритуал. Он оставил вещи в приемной.
— Один звонок, — извинился он.
Он вызвал клинику. Ему пришлось вести долгие переговоры, вновь и вновь объяснять одно и то же…
— Да… Маковска или Маковски, как вам угодно… Это малышка, которая вскрыла себе вены…
Наконец к телефону подошло именно то административное лицо, которое могло сообщить ему новости…
«Состояние здоровья удовлетворительное… большая слабость и нервный шок… Придется еще несколько дней держать ее под наблюдением врача… Да, она содержится в общей палате…»
— В том-то и проблема, — сказал Лоб. — Я хочу, чтобы ее перевели в отдельную палату.
— Но дело в том…
— За мой счет.
— Вы являетесь ее…
— Нет. Ни мужем, ни любовником. Я заеду в течение дня, чтобы уладить формальности.
Он сухо прервал разговор. Разумеется, ему было плевать на мнение других, но как бы по милости этой дурочки его, чего доброго, не приняли бы за олуха какого-нибудь. Тем не менее он позвонил знакомому продавцу цветов, раз уж она такая их любительница!… Он в деталях описывал желаемый букет — не потому, что цветы его очень трогали, просто букеты являлись элементом его воспитания. Он преподносил их без счета и четко различал нюансы — свадебные, на день рождения, на Новый год или просто в качестве знака внимания, — и ему доставляло удовольствие вперемежку с возмущением составлять букет для девушки, вознамерившейся умереть.
— Никакой карточки, — распорядился он. — Направьте счет мне.
Он вернулся к честной компании в тот момент, когда Флешель объяснял инспектору, как он спас пожилую даму, потерявшую все свои сбережения в лопнувшем банке недвижимости. Он все-таки перебарщивал с рассказами из личной практики. Лоб пил кофе стоя, давая понять, что ему некогда.
— Подождите! — сказал Флешель. — Подождите! Я вас подвезу.
«Подождите» — ключевое слово, употребляемое здесь к месту и не к месту. А еще: «Да у вас уйма времени!…»
Лоб спросил себя, следует ли объявить им о своем намерении нанести визит мадам Нелли. Это стало бы новым поводом для болтологии, а ему не терпелось остаться наедине с самим собой. Он потянулся к карману, чем сразу вызвал бурю протестов, — чего и опасался. Менго тоже пожелал расплатиться. Флешель сделал вид, что обижается. Лоб закурил сигарету и повернулся к ним спиной. Единственное средство поставить эту девушку после выздоровления на прочные рельсы, — конечно же, подыскать для нее интересную работу, и Мари-Анн Нелли не откажется принять участие в ее судьбе… На ее парфюмерной фабрике заняты десятки женщин. Наверняка найдется возможность пристроить и Зину.
Эта идея осенила его в тот момент, когда он звонил в цветочный магазин, и показалась ему лучшим выходом из сложившейся ситуации. Он глянул на часы и прикинул время. Пожалуй, он сможет заехать на фабрику около десяти, что придало бы его визиту характер срочности и лучше всяких объяснений подчеркнуло бы драматический характер происшествия. Требуется безотлагательное решение. А когда он появится в клинике, у него уже будет что предложить Зине — нечто определенное и надежное. Словом, проект для обсуждения! Таким образом, девушка не удивится, не станет делать неуместные предположения. Только не это!
Менго откланялся, а Флешель с Лобом вернулись в машину по тенистому тротуару. Голубые горы уже заволакивало знойное марево.
— В этом сезоне у нас тут прямо вторая Африка! — сказал Флешель.
Потом заговорил о Менго. Но Лоб его не слушал. Ему не терпелось попасть в Зинин номер, чтобы рассмотреть фото на удостоверении личности. В годы студенчества он сталкивался с польками. Как правило, они довольно красивые, живые, развязные, полноватые, на его вкус, немного простоватые, что ли, и слишком фамильярные с первых минут знакомства. Он сторонился крупных особ с пышными формами, про себя называя их «мясистыми». В этом было нечто сродни его отвращению к молоку, ко всему липкому. Кузов его малолитражки раскалился на солнце, и Лоб вытер вспотевшие ладони. Чего он не прощал этим местам, так именно этого свойства — делать липким все, чего ни коснешься. Каждое рукопожатие становилось для него пыткой. Что же тогда говорить о любви?..
В тот момент, когда они уже были готовы расстаться, Флешель удержал Лоба за рукав.
— Не проговоритесь, что вы были прошлой ночью в дежурке, — попросил он. — Вранье не по мне. Уж лучше скажите, что вас послала мадам Нелли.
— Именно это я и собирался сказать. Разумеется, я стану держать вас в курсе.
Флешель все еще пребывал в растерянности. Лоб догадывался, что старик ощущал себя обделенным, так как в известном смысле эти жертвы кораблекрушения принадлежали ему и он не хотел бы уступать свое право на них постороннему. «Я несправедлив к старику, — попрекнул себя Лоб. — Благодарность — вот и все, что остается на долю этого бедняги!»
