— Так почему же, мадам? — настаивал адвокат. — Вы же поступили так с большим риском для себя. Если не сможете обосновать ваше заявление — вы погибли, не только с финансовой, но и с общественной точки зрения. Вам, может быть, даже угрожает уголовное преследование за клевету. Вы сделали очень серьезное утверждение и широко его распространили.
— Да, но вряд ли есть смысл делать такое заявление втихомолку и частным образом, — съязвила женщина, широко раскрыв глаза.
— И все же, зачем вы вообще его сделали?
— Для того, чтобы заставить ее защищаться, конечно. Неужели это не очевидно?
— Но это вам придется защищаться. Это вы обвиняемая.
— На взгляд закона — да, но я ее тоже обвинила, и, чтобы остаться невинной в глазах мира, она должна будет доказать, что я лгунья.
Зора, по-видимому, считала, что ничего разумнее нельзя и придумать и что это должно быть ясно всякому.
— Нет, Гизеле ничего этого не потребуется, — возразил Рэтбоун. — Ей просто надо доказать, что вы все это измыслили и что сказанное нанесло ущерб ее репутации. Бремя необходимости доказать свою правоту лежит на вас. Если вы оставите хоть малейшее сомнение, Гизела выиграет процесс. Ей не нужно и доказывать, что ваши слова не соответствуют действительности.
— Перед законом не нужно, сэр Оливер, а перед миром она обязана это сделать. Вы можете представить, что она или кто другой сможет оставить зал суда, когда вопрос еще не закрыт?
— Признаю, что это вряд ли случится, но возможность такая существует. Однако она почти обязательно ответит ударом на удар и сразу же объявит о том, что вы обвиняете ее из личных мотивов, — предупредил графиню Рэтбоун. — Вы должны приготовиться к очень некрасивой схватке, которая затронет вашу личность в той же мере, в какой вы затрагиваете ее. Вы к этому готовы?
Фон Рюстов глубоко вздохнула и выпрямилась.
— Да, готова.
— Зачем вы это делаете, графиня? — не мог не спросить адвокат. Дело это представлялось странным и опасным. У Зоры было необыкновенное, бесстрашное лицо, и ее нельзя было назвать неумной. Она могла не знать юридических законов, но, конечно же, ей были известны пути мира и законы общественного мнения.
Женщина сразу стала серьезна, ее смешливость и самодовольство враз исчезли.
— А затем, что она привела к гибели человека, а он, при всех своих безумствах и потакании собственным желаниям, должен был быть нашим монархом. И я не позволю, чтобы весь мир считал ее одной из величайших героинь любви, когда на самом деле это честолюбивая, эгоистичная женщина, которая больше всех и всего любит самое себя. Я ненавижу лицемерие. Если вы не верите в мою любовь к справедливости, тогда поверьте хоть в это.
— Я верю, мадам, — ответил Оливер без всяких колебаний. — Я тоже ненавижу лицемерие, и рядовой английский присяжный — я глубоко в это верю — тоже его ненавидит.
Рэтбоун сказал это с глубоким чувством и совершенной искренностью.
— Тогда, значит, вы возьметесь меня защищать? — настойчиво спросила графиня. Это был вызов, вызов его спокойному положению, корректности, годам блестящего и такого безукоризненного и приличествующего поведения.
— Возьмусь, — ответил юрист не задумываясь. С моральной точки зрения, нельзя было не учитывать, что если дело станет рассматриваться в английском суде, то тогда — в интересах Гизелы, если она невиновна, и, что было для него важнее, в интересах закона — обе стороны должны были располагать самыми лучшими защитниками. Иначе в общественном мнении дело никогда не будет улажено. Его призрак будет являться снова и снова.
Да, разумеется, дело таило в себе определенную опасность, но это был риск такого рода, который заставлял кровь быстрее бежать по жилам и острее сознавать бесконечную ценность жизни.
* * *
В этот вечер Рэтбоун сопровождал одну свою приятельницу в театр на Шафтсбери-авеню, а потом — на обед, где присутствовало довольно много знакомых и все было в высшей степени приятно и пристойно. Пьеса оказалась очень увлекательной, полной остроумия и многозначительных реплик, игра актеров — очень хорошей, а декорации и костюмы — элегантными и оригинальными. Обед тоже был превосходным и доставил адвокату полное удовольствие. В какой-то степени это было празднование совсем недавно случившегося посвящения его в рыцарский сан, и Рэтбоун оказался в центре всеобщего внимания. Его поздравляли, было много смеха и доброго веселья, сопровождаемого немалым количеством шампанского.
Вокруг искрился и сверкал оживленный разговор.
— Замечательная пьеса, — сказала леди Уикэм, сидевшая справа от Оливера, наклонившись над столом, так что ее полные руки сияли белизной в свете канделябров. — Ужасно умная. Клянусь, я совершенно не догадывалась, какой будет конец!
— И все же несколько искусственный, если хотите знать мое мнение, — отрывисто заметил полковник Ког, и его седые бакенбарды несколько ощетинились. — Ведь ни один человек, у которого есть хоть на грош ума, не стал бы вести себя подобным образом. Этот мужчина был просто сумасшедший. Всем понятно, что поверить ему может только глупец.
— Но мне кажется, в этом и заключается весь смысл, — сказала миссис Лейси, посмотрев сначала на одну из собеседников, а потом на другого с выражением веселого любопытства на своем некрасивом лице. На ней было коричневое платье, и этот цвет не шел ей, но Рэтбоуну всегда нравилась ее искренность и то, что она никогда не стремилась завоевать чье-то расположение, подольщаясь к собеседнику. Муж этой дамы был очень хорошим адвокатом и служил в Канцлерском суде.
— Да, но видите ли… — и полковник Ког тоже подался вперед с намерением более пространно изложить свое понимание природы человека.
Оливер слушал рассеянно. Сюжет пьесы, конечно, иногда был несколько натянут — зависел от случайностей, совпадений и чрезмерных эмоций. И все же он был прост по сравнению с тем, что сегодня днем адвокат услышал от графини Зоры фон Рюстов у себя в конторе. Да, героиня пьесы была ослепительно красива и великолепно одета в соответствии с новейшей модой. Юбка у нее была такой огромной, что требовалось немалое умение двигаться по сцене, не задевая мебель. Но рядом с Зорой она бы несколько поблекла и показалась пресной; черты ее лица были слишком правильными, волосы — подчеркнуто золотистыми, голос — искусно поставленным, а интонация — заученной. Ее роль была очень эмоциональна, но при всем этом героиня пьесы казалась не такой живой, как Зора, и несравненно более понятной для анализа. Не было в ней настоящего огня, убыстряющего бег крови, и ощущения риска, который заставляет дорожить жизнью.
— Вы не согласны, сэр Оливер? — спросила леди Уикэм.
Рэтбоун и понятия не имел, что она сейчас сказала, и поэтому поспешно согласился:
— Вы совершенно правы.
— Вот так, поняли? — И его собеседница повернулась к миссис Ког, которая тоже ничего не слышала. — Все это сплетни и слухи.
— Я никогда не повторяю сплетни, — самодовольно констатировал полковник Ког. — Это опасная привычка.
— И неудивительно поэтому, что вы такой скучный, — едва слышно промолвила миссис Лейси.
— Прошу прощения? — обернулся к ней военный.
— Не понимаю, для чего все это, — ответила она и глазом не моргнув, после чего посмотрела на него ничего не выражающим взглядом.
— Что для чего? — Ког смутился и начал раздражаться. Свет канделябров освещал его голову с редкими, но еще черными волосами.
— А вы знаете самые последние скандальные новости? — спросила леди Уикэм, посмотрев на всех поочередно. — Это будет процесс века по обвинению в клевете — если, конечно, дело дойдет до суда. Но не думаю, чтобы дошло до этого. Они замолчат дело. Она извинится, или ее объявят сумасшедшей, или сделают еще что-нибудь в том же роде.
— Да о чем ты говоришь? Объясни, ради всего святого! — потребовал лорд Уикэм, держа в руке бокал с шампанским и с некоторым беспокойством глядя на жену.
— Ну конечно, о том, что графиня Зора фон Рюстов расхаживает кругом и просто-напросто твердит всем и каждому, будто бедняжка принцесса Гизела Фельцбургская убила экс-кронпринца Фридриха. Что же еще?
— Боже милостивый! — Уикэм выронил бокал, и тот, опрокинувшись, залил скатерть шампанским. — Как чудовищно! Эта женщина просто безумна. И опасна! Полагаю, они принимают против нее какие-то меры предосторожности?
— Да, ей, разумеется, предъявили обвинение, — ответила его жена.
— Кто? Герцог… как его там зовут? — осведомился лорд с нетерпеливо.
— Нет, конечно, нет. — Леди Уикэм сразу отвергла это предположение. — Нет, сама эта бедняжка, леди Гизела, и никто ей в этом не помогает. Семья герцога давным-давно отвергла ее.
— Вряд ли они ее отвергли, — возразил Рэтбоун. — Если пользоваться вашим выражением, то, скорее, это Фридрих отверг свой долг и свою страну. И он поступил так из-за нее. Сознательно или нет, но она стала причиной его отречения.
