— Как он смеет переходить через улицу, когда видит меня?
— Все вы, женщины, одинаковы. Вечно повторяете одно и то же. Сестрица Айми тоже устроит охоту с ружьем — на тебя, если я не ошибаюсь.
— Она уже меня ненавидит, — сказала Джоанна. Она говорила задумчиво, но с оттенком злорадства.
— Мы приехали сюда, — сказал я строго, — в мирный и тихий уголок, и я надеюсь, что мы не нарушим его покой.
Но если чего и не было впереди, так это мира и тишины.
Примерно через неделю я, вернувшись домой, обнаружил Меган, которая сидела на ступенях веранды, уткнув подбородок в колени.
Она встретила меня со своей обычной бесцеремонностью.
— Привет! — сказала она. — Вы, наверное, думаете, что я явилась к обеду?
— Конечно, — сказал я.
— Если там отбивные или что-нибудь подобное и на всех их не хватит, вы мне скажите сразу, — предупредила Меган, пока я огибал дом, чтобы известить Патридж, что за столом нас будет трое.
Мне показалось, что Патридж фыркнула. Она, по обыкновению, без слов умудрилась выразить, что не слишком-то высокого мнения об этой мисс Меган.
Я вернулся на веранду.
— Все в порядке? — озабоченно спросила Меган.
— Вполне в порядке, — ответил я. — Ирландское рагу.
— О, это вроде кормежки для собак, да? Я хочу сказать, что это в основном картошка и приятный запах.
— В этом роде, — согласился я.
Мы молчали, пока я курил свою трубку. Это была в высшей степени приятельская тишина.
Меган разрушила ее внезапно и эгоистично:
— Я полагаю, вы думаете, я такая же ужасная, как все.
Я был настолько поражен, что у меня трубка вывалилась изо рта. Это была пенковая трубка, весьма приятного цвета, — и она разбилась.
Я сердито сказал Меган:
— Смотрите, что вы натворили!
Это странное дитя, вместо того чтобы расстроиться, откровенно усмехнулось:
— Я поступаю, как вы.
Ответ ее прозвучал яростно. Можно вообразить, что так ответила бы собака, умеющая говорить, — хотя это может оказаться заблуждением относительно собак. Мне пришло в голову, что Меган, несмотря на свое сходство с лошадью, имеет собачий характер. И уж конечно, она была не вполне человеком.
— Что вы сказали перед тем, как она разбилась? — спросил я, тщательно собирая осколки заветной трубки.
— Я сказала, что полагаю — вы считаете меня ужасной, — повторила Меган, но уже совсем другим тоном.
— Почему бы я должен так считать?
Меган серьезно объяснила:
— Потому что я ужасная.
Я резко сказал:
— Не будьте дурочкой.
Меган тряхнула головой:
— Все точно. Я не дурочка. Хотя многие так обо мне думают. Они не знают, что я прекрасно понимаю, чего они хотят, и что я постоянно ненавижу их.
— Ненавидите их?
— Да, — отрезала Меган.
Ее глаза — недетские грустные глаза — смотрели на меня пристально, не мигая. Это был долгий, внимательный взгляд.
— Вы бы тоже ненавидели людей, если бы были похожи на меня, — сказала она. — Если бы вы были нежеланны.
— Вам не кажется, что вы слегка нездоровы? — спросил я.
— Да, — сказала Меган. — Это самое говорят все, когда слышат правду. А это правда. Меня не хотят видеть в доме, и я понимаю почему. Мамуля ничуть не любит меня. Я думаю, я напоминаю ей отца, а он был жесток с ней, ужасно жесток, судя по тому, что я слышала. Только матери не могут сказать, что им не нужны их дети, и сбежать от них. Или съесть их. Кошки ведь съедают тех котят, которых не любят. Мне кажется, это благоразумно. Ни пустой траты времени, ни неприятностей. А вот человеческие матери не оставляют своих детей, даже присматривают за ними. Пока я жила в школе, все было не так уж плохо, но вы же видите, что мамуле хотелось бы остаться с моим приемным отцом и мальчиками.
Я медленно произнес:
— Мне все же кажется, что вы нездоровы, Меган, но если допустить, что кое-что из того, что вы говорите, — правда, то почему вы не уедете и не начнете жить самостоятельно?
Она улыбнулась мне странно, не по-детски.
— Вы хотите сказать, заняться делом? Зарабатывать на жизнь?
— Да.
— Чем?
— Я полагаю, вы могли бы чему-нибудь научиться. Стенографии, машинописи, книжной торговле…
— Не уверена, что могу. Я мало понимаю в делах. Зато…
— Ну?
Она перед этим отвернулась от меня, а сейчас медленно повернула голову. Ее лицо покраснело, на глазах были слезы. И когда она заговорила, детство вновь звучало в ее голосе:
— Почему я не уезжаю? Или хотя бы не попытаюсь это сделать? Они меня не хотят, но я останусь. Я останусь, и пусть они об этом пожалеют. Пусть они все об этом пожалеют! Ненавистные свиньи! Я ненавижу всех в Лимстоке! Они все думают, что я глупая и безобразная. Я им покажу! Я им покажу! Я…
Это был детский, необычайно трогательный гнев.
Я услышал шаги по гравию за углом дома.
— Быстро! — свирепо рявкнул я. — Бегите в дом через гостиную! Пойдите в ванную. Умойтесь. Быстро!
Она неловко вскочила на ноги и мгновенно забралась в дом через окно, пока Джоанна огибала угол.
Я сказал ей, что к обеду пришла Меган.
— Хорошо, — кивнула Джоанна. — Мне нравится Меган, хотя я все-таки думаю, что она немножко слабоумная. Ребенок, подброшенный на порог феями. Но она интересная.
Похоже, я до сих пор не уделил внимания преподобному Дан-Кэлтропу и миссис Дан-Кэлтроп.
А ведь оба они, викарий и его жена, были оригинальными персонами. Дан-Кэлтроп, наверное, был самым далеким от жизни человеком, какого я когда-либо знал. Его существование заключалось в его книгах и ученых штудиях. Его жена, напротив, отличалась тем, что всегда все знала. Хотя она редко давала советы и никогда ни во что не вмешивалась, она все же взывала к совести жителей деревни, словно олицетворяя самого Господа.
Миссис Дан-Кэлтроп остановила меня на Верхней улице на другой день после того, как Меган приходила к обеду. Я, как обычно, изумился — потому что миссис Дан-Кэлтроп двигалась так, словно она не гуляла, а гналась за кем-то, и оттого приобретала потрясающее сходство с борзой; а поскольку ее взгляд был постоянно сосредоточен на горизонте, вы были уверены, что ее цель находится в полутора милях отсюда.
— О! — сказала она. — Мистер Бартон!
Она произнесла это немного торжествующе, тоном человека, разрешившего особо хитрую загадку. Я подтвердил, что я действительно мистер Бартон, и миссис Дан-Кэлтроп, оставив в покое горизонт, попыталась сосредоточить свое внимание на мне.
— Для чего, — спросила она, — я хотела вас увидеть?
Я ничем не мог ей помочь. Она стояла, хмуря брови, пребывая в глубоком замешательстве.
— Что-то очень гадкое, — сказала она.
— Прошу меня извинить за это, — пораженный, сказал я.
— А! — вскрикнула миссис Дан-Кэлтроп. — Анонимные письма! Что за историю с анонимными письмами вы привезли к нам?
— Я не привозил ее, — возразил я. — Это здесь уже было.
— Никто ничего подобного не получал, пока вы не приехали, — сказала миссис Дан-Кэлтроп обвиняюще.
— Письма приходили и до нас, миссис Дан-Кэлтроп. Этот ужас начался давно.
— О боже! — сказала миссис Дан-Кэлтроп. — Мне это не нравится.
Она помолчала, и ее взгляд вновь убежал вдаль. Потом она сообщила:
— Я не могу избавиться от чувства, что это нечто дурное. Мы не такие здесь. Зависть, конечно, и злоба, и мелкие стычки с давних пор, — но я не думала, что есть некто, способный на такое. Да, никогда не думала. И это огорчает меня, видите ли, потому что я должна была бы знать.
Ее прекрасные глаза вернулись с горизонта и нашли меня. Во взгляде было беспокойство и искреннее замешательство.
— Почему вы должны были бы знать? — спросил я.
— Я всегда все знаю. Я просто чувствую, что это моя обязанность. Кэйлеб проповедует правильные идеи и отправляет требы. Это обязанность священника, но я думаю, что обязанность его жены — знать, что думают и чувствуют люди, даже если жена ничего не может сделать. А я не имею ни малейшего представления, чей ум оказался…
Она внезапно прервала свою речь, уклончиво добавив:
— К тому же это очень глупые письма.
— А вы… э-э… вы тоже что-то получили?
Я задал вопрос с известной долей робости, но миссис Дан-Кэлтроп ответила совершенно естественным тоном, лишь ее глаза стали чуть шире:
— О да, два… нет, три. Я забыла, что именно в них говорилось. Что-то очень глупое о Кэйлебе и школьной учительнице, так, кажется. Совершенная ерунда, потому что Кэйлеб не имеет склонности к флирту. Он никогда этим не занимался. Он вполне доволен церковной работой.
— Конечно, — сказал я. — О, конечно.
— Кэйлеб стал бы святым, — сказала миссис Дан-Кэлтроп, — если бы не был слишком уж умным.
