Я сделала одну уступку мистрис Маколан: согласилась отложить на два дня свою поездку в Англию. Мистрис Маколан надеялась, что я за эти два дня могу изменить свое решение.
Отсрочка эта оказалась для меня очень полезной. На другой день начальник госпиталя посылал за почтой в ближайший город. Посыльный его привез мне письмо. Почерк на конверте показался мне знакомым, и действительно, это был ответ мистера Плеймора.
Если мне грозила опасность изменить своим планам, добрый адвокат спас меня от этого. Следующие строки докажут, насколько он ободрил и поддержал меня в ту минуту, когда я так нуждалась в друге и опоре.
«Теперь позвольте мне рассказать вам, — писал он, — что сделал я для проверки того заключения, к которому привело меня ваше письмо.
Я разыскал одного из слуг, стоявших на карауле у дверей комнаты мистрис Юстас Маколан в ночь ее кончины. Он помнит как нельзя лучше, что Мизеримус Декстер проехал мимо них в своем кресле, когда уже весь дом был погружен в сон. Декстер обратился к ним с вопросом: «Я полагаю, что не запрещено входить в кабинет? Я не могу спать после всего случившегося и несколько развлекусь чтением». Люди эти не получали приказания не допускать в кабинет. Они знали, что дверь в спальню покойной была заперта, и ключи находились у доктора Геля. Они позволили Декстеру войти в кабинет. Он запер за собой дверь, выходившую в коридор, и некоторое время оставался не в кабинете, как полагали слуги, а в спальне, как он признался вам. Теперь, каким образом он вошел туда? Не иначе как с помощью ключа от кабинетной двери. Долго ли он там оставался, неизвестно, но это пустяки. Слуга помнит только, что он вышел оттуда «бледный, как смерть» и проехал мимо, не говоря ни слова.
Вот факты. Вывод из них имеет очень важное значение и подтверждает высказанное вам мною мнение. Вы, вероятно, помните, о чем мы говорили.
Теперь обратимся к вам. Вы невинным образом возбудили в Декстере такое чувство, которое нет надобности определять. Действительно, в вашей фигуре и в ваших манерах есть что-то, напоминающее первую Юстас Маколан, я сам это заметил, и это должно было произвести впечатление на расстроенный мозг Декстера. Не распространяясь более об этом предмете, я только напомню вам, что он доказал, насколько велико ваше на него влияние; он так взволнован в вашем присутствии, что не в состоянии обдумывать своих слов. Весьма возможно и даже очень вероятно, что он еще более выдаст себя, если представится к тому случай. Ввиду ваших собственных интересов я должен говорить с вами совершенно откровенно. Я не сомневаюсь, что вы приблизились к своей цели со времени вашего отъезда из Эдинбурга. Я вижу это из вашего письма, и мое открытие еще более подтверждает, что Декстер находился в тайных сношениях с покойной, сношениях, совершенно невинных с ее стороны, не только в день смерти, но и за несколько недель перед тем. Я убежден и не могу скрыть от вас, что если бы нам удалось открыть, какого рода были эти сношения, то, вероятно, невиновность вашего мужа будет доказана открытием истины. Как честный человек я и не могу скрыть этого от вас и не могу по совести советовать рисковать тем, чем вы рискуете, това увидевшись с Декстером. В этом трудном и щекотливом деле я не могу и не хочу брать на себя ответственность. Вы должны сами решить. Я же прошу у вас одной милости, сообщите мне, на что вы решитесь».
То, что казалось величайшей трудностью для моего почтенного корреспондента, вовсе не представлялось мне препятствием. Мой ум вовсе не так был настроен, и, прежде чем успела окончить письмо, я уже решилась повидаться с Декстером.
На другой день отходила почта во Францию, было свободное место рядом с кондуктором. Ни с кем не посоветовавшись, по обыкновению своему быстро, очертя голову, я заняла это место.
Глава XVII. НА ОБРАТНОМ ПУТИ
Если бы я путешествовала в своем собственном экипаже, последующие главы, вероятно, не были бы написаны: после какого-нибудь часа пути я вернулась бы назад.
Кто может быть постоянно тверд? Задавая этот вопрос, я обращаюсь к женщинам, а не к мужчинам. Я быстро приняла решение, несмотря на сомнения и предостережения мистера Плеймора, несмотря на влияние моей свекрови, и заняла место в почтовом экипаже, отправляющемся во Франсино. Не прошло десяти минут после того, как мы отъехали из гостиницы, и мужество изменило мне. Тогда я сказала себе: «Несчастная, ты бросила своего мужа». В продолжение нескольких часов я готова была бы отдать все на свете, чтобы остановить экипаж. Я ненавидела кондуктора, добрейшего человека. Я ненавидела маленьких испанских лошадок, везших нас и весело звеневших своими бубенчиками. Я ненавидела светлый день, так оживлявший все в природе, и животворный воздух, которым я дышала. Никогда не испытывала я такого мучительного путешествия, как эта спокойная и безопасная поездка к границе. В сердечном горе моем было у меня одно утешение — это похищенная мною прядь волос Юстаса. Мы отправились в предрассветный час, когда он спал еще крепким сном. Я прокралась в его комнату, поцеловала его, вдоволь наплакалась над ним и отрезала у него прядь волос, не боясь быть замеченной. Как у меня хватило духу расстаться с ним тогда, я и сама не знаю. Помнится мне, что свекровь моя помогала мне в том совершенно бессознательно. Она вошла в комнату, твердая, холодная, и надменно сказала мне: «Если вы решились ехать, Валерия, то экипаж готов». При таких обстоятельствах поступила бы так же каждая женщина с характером, как я. Я решилась — и уехала.
И потом я же сожалела о том! Бедное создание — человек!
Время, как известно, великий целитель всяких печалей и скорбей. Но, по моему мнению, ему приписывают уж слишком много чести в этом деле. Пространство и перемена впечатлений гораздо полезнее и действеннее в этом случае. На железной дороге к Парижу я была уже в состоянии проанализировать свое положение. Я теперь сознавала, что уверенность моей свекрови могла быть ошибочна насчет приема, который бы оказал мне муж мой после первой вспышки изумления и радости. Предположим, что я рисковала, возвращалась к Мизеримусу Декстеру, но разве не было бы опрометчиво и безрассудно с моей стороны явиться незваной к мужу, который объявил, что супружеское счастье для нас невозможно и семейная жизнь наша кончена. К тому же кто мог знать, что будущее не оправдает меня не только перед собой, но и перед ним. Может быть, я со временем услышу от него: «Она занималась расследованиями, до которых ей не было никакого дела; она была упрямая и не слушала никаких доводов; она бросила меня, когда другая женщина не сделала бы этого, но она все это загладила и доказала, что она была права».
Я прибыла в Париж через день и написала оттуда три письма: одно к Бенджамину, которого уведомляла, что приеду на следующий день вечером, другое — к Плеймору, желая вовремя дать ему знать, что решилась сделать последнюю попытку проникнуть в гленинчскую тайну; третье — к Юстасу, очень короткое. Я признавалась ему, что ухаживала за ним все это время, пока он был в опасности, объясняла ему причину, заставившую меня его покинуть, и умоляла не думать обо мне дурно, пока время не докажет ему, что я любила его нежно и горячо. Это письмо я вложила в другое, адресованное к моей свекрови, ей предоставляла я отдать его сыну, когда она найдет это своевременным. Я положительно запрещала ей сообщать Юстасу о новых узах, соединявших меня с ним. Хотя он сам бросил меня, я не хотела, чтобы он услышал эту весть из чужих уст. Почему? Есть вещи, о которых я позволяю себе умалчивать, и эта принадлежит к числу их.
Написав письмо, я исполнила свой долг.
Теперь я была совершенно свободна поставить последнюю карту в своей игре — в темном сомнительном деле, в котором шансы были одинаковы, как против меня, так и за меня.
Глава XVIII. ПО ДОРОГЕ К ДЕКСТЕРУ
— Клянусь небом, Валерия, сумасшествие этого чудовища заразительно, и вы подверглись этому бедствию, — заявил Бенджамин, когда я, возвратившись к нему в дом, сообщила ему о своем намерении посетить Декстера.
Решившись добиться своего, я старалась воздействовать нежными убеждениями и умоляла доброго моего друга иметь терпение.
— Помните, что я уже говорила вам, как для меня важно увидеться с Декстером еще раз? — прибавила я.
Я только подлила масла в огонь.
— Увидеться с ним еще раз? — вскричал он в негодовании. — Увидеться после того, как он оскорбил вас под моей кровлей, в этой самой комнате! Не может быть, чтобы я слышал это наяву!
Я поступила несправедливо, я знаю, но негодование Бенджамина было так велико, что возбудило во мне непреодолимое желание поддразнить старика, высказав чересчур снисходительный взгляд на это дело.
— Полноте, друг мой, не волнуйтесь! — сказала я. — Мы должны быть снисходительны к человеку, который ведет такую жизнь и подвержен таким страданиям, как Декстер, и скромность никогда не должна переходить за границы благоразумия. Я начинаю думать, что я чересчур строго отнеслась тогда к нему. Женщину, уважающую себя и любящую своего мужа, не должна оскорблять глупая выходка несчастного урода, вздумавшего обнять ее. Не следует приходить в такое негодование из-за таких пустяков. К тому же я простила его, и вы должны сделать то же. Нечего бояться повторения подобной сцены, если вы будете со мною. Его дом настоящая диковинка; я уверена, что он вас заинтересует, одни картины стоят того, чтобы их съездить посмотреть. Я напишу ему сегодня, а завтра мы поедем к нему. Мы должны сделать этот визит для себя самих, если не для мистера Декстера. Бенджамин, вы увидите, что снисхождение друг к другу — величайшая добродетель настоящего времени. Бедный Декстер имеет право воспользоваться настроением. Полноте, полноте! Пойдемте вместе с веком! Примиритесь с новыми идеями!
