Все время до темноты они потратили на поиски управляющей компании, название которой Джек выпытал – с помощью вранья и хитрости – у жалкого маленького мистера Пенроуза. Но ничего так и не нашли и вынуждены были вернуться домой без каких-либо результатов.
Шарлотта собиралась рассказать Питту обо всех событиях этого дня, но когда тот вернулся домой с серым от усталости и испещренным морщинами лицом и с озадаченным выражением на нем, она отставила в сторону свои сообщения и осведомилась, что удалось узнать ему.
Томас сел за кухонный стол, взял кружку с чаем, которую она автоматически поставила перед ним, но вместо того, чтобы отпить хоть глоток, сжал ее в ладонях, стараясь согреть руки, после чего начал рассказывать:
– Мы сегодня ходили к адвокатам Шоу и ознакомились с завещанием Клеменси. Все имущество завещано доктору, как нам уже говорили, – все, за исключением нескольких вещиц, отписанных друзьям. Самая примечательная вещь – это ее Библия, которую она завещала Мэтью Олифанту, младшему священнику.
Шарлотта не видела в этом ничего странного. Любой может оставить свою Библию своему священнику, особенно если это такой искренний и заботливый человек, как Олифант. Она почти совершенно точно не подозревала о тех чувствах, которые он к ней испытывал; он их отчаянно старался прятать, держать при себе. Она вспомнила тонкое, худое лицо легкоранимого человека, вспомнила так четко, как будто виделась с ним всего пару минут назад.
Интересно, почему Томас так обеспокоен? Все это казалось ей вполне нормальным. Шарлотта смотрела на него, ожидая объяснений.
– Конечно, Библия погибла в огне. – Он чуть наклонился вперед, положив локти на стол, лицо его собралось в складки от сосредоточенности. – Но адвокат ее видел – это была совершенно замечательная вещь, в кожаном переплете, с золотым обрезом, с застежкой и замочком… похоже, бронзовым, но он не уверен. – Глаза у него засверкали при этом воспоминании. – А внутри все первые заглавные буквы каждой главы выполнены в цвете и украшены миниатюрными золотыми листьями, чрезвычайно изящно. – Томас улыбнулся. – Она производила такое впечатление, что художник заглянул в рай сквозь освещенную замочную скважину и потом изобразил увиденное. Миссис Шоу показывала ему однажды эту книгу, так что он знал, с чем имеет дело, тут не может быть никакой ошибки. Библия принадлежала ее деду. – На его лицо на минутку упала тень неудовольствия. – Не Уорлингэму, деду с другой стороны. – Тут Питт наконец вернулся в настоящее со всеми его утратами и разрушениями. Лицо стало бесстрастным, в глазах угас огонек. – Видимо, это была превосходная вещь, и стоила она немало. Но, конечно же, она пропала, как и все остальное.
Он посмотрел на жену, озабоченный и обеспокоенный.
– Но почему она завещала ее Олифанту? Он ведь даже не викарий, всего лишь младший священник. Он почти несомненно не останется здесь, в Хайгейте. Если ему дадут место, то где-то еще, вполне возможно, даже в другом графстве.
Шарлотта уже знала ответ на этот вопрос, ей даже не нужно было что-то себе доказывать. Ей это было совершенно ясно, как было бы ясно любой женщине, которая любила, но не осмеливалась это показать, как это было с нею самой, давным-давно, задолго до Питта. Она была без ума от Доминика, мужа своей старшей сестры Сары, когда та еще была жива и все они проживали на Кейтер-стрит. Конечно, все это уже умерло, когда ее несбыточные мечты разбились о реальность, а невозможная, болезненная любовь перетекла в обычные простые и дружеские отношения. Но ей казалось, что в случае с Клеменси Шоу это чувство осталось пугающе реальным. В Мэтью Олифанте не было ничего от притворщика и обманщика, ничего поддельного, что могло бы произвести на нее такое впечатление, как когда-то Доминик очаровал Шарлотту. Олифант не был ни красавцем, ни удальцом, не производил эффектного впечатления; он был по меньшей мере лет на пятнадцать моложе ее, бедный младший священник, едва сводящий концы с концами, и даже при самом добром к нему отношении все равно смотрелся несколько простовато и не так уж привлекательно.
И тем не менее в нем горел внутренний огонь высокой духовности. Викарий Клитридж перед лицом боли и несчастий других людей был совершенно не способен ни на что, ни на какую помощь, бездарен и нем; он всегда пребывал где-то в стороне, его словно бы ничто не касалось. А вот в случае Олифанта сочувствие и сострадание лишали его всякой застенчивости и робости, потому что он чувствовал эту боль, как свою собственную, и жалость давала ему слова и заставляла действовать.
Ответ был вполне понятен. Клеменси любила его точно так, как он любил ее, и оба они не могли никоим образом эту любовь показать, ни малейшим намеком; разве что когда она умерла, то оставила ему вещь, представлявшую для нее бесконечную ценность, но тем не менее не столь заметную и не настолько ценную, чтобы повредить его репутации. Библия, а отнюдь не картина, или украшение, или что-нибудь в том же роде, что могло бы выдать их неуместные чувства; просто Библия – младшему священнику. Лишь те, кто эту Библию видел, могли что-то понять; возможно, это был адвокат. И Стивен Шоу.
Питт напряженно смотрел на нее через стол.
– Шарлотта?
Она подняла на него глаза, чуть улыбнулась, вдруг почувствовав, как у нее перехватило горло.
– Он тоже любил ее, понимаешь? – произнесла она, с трудом сглотнув. – Я поняла это, когда он вызвался помочь мне искать Бесси Джонс в тех ужасных трущобах. Он знал, куда она ездит.
Томас поставил кружку на стол и протянул руку, чтобы взять ее ладонь. И погладил ее пальцы, один за другим. Не было никакой нужды говорить что-то еще, да ему этого и не хотелось.
Только на следующее утро, перед самым уходом Питт рассказал ей еще об одном, что его тревожило. Он сидел и зашнуровывал свои ботинки перед входной дверью, а она держала наготове его пальто.
– Адвокаты уже разобрались с наследством. Там все просто. Денег нет – после нее осталась всего пара сотен фунтов.
– Что-что? – Шарлотте показалось, что она его неправильно поняла.
Он выпрямился, и она помогла ему надеть пальто.
– После нее не осталось почти никаких денег, – повторил он. – Все деньги Уорлингэма, которые она унаследовала, пропали, за исключением двухсот четырнадцати фунтов и пятнадцати шиллингов.
– Но я думала, что их у нее много… Я хочу сказать, разве Теофилиус не был богат?
– Чрезвычайно богат. И все это пошло двум его дочерям – Пруденс Хэтч и Клеменси Шоу. Но после Клеменси почти ничего не осталось.
У Шарлотты тут же возникла скверная мысль, которую требовалось немедленно высказать вслух, иначе она будет преследовать ее до бесконечности.
– Их истратил Шоу?
– Нет. Адвокат в этом абсолютно уверен. Клеменси сама снимала огромные суммы и раздавала их разным людям – и обществам.
– Для чего? – спросила Шарлотта, хотя ответ уже начал зарождаться у нее в голове и, насколько она могла судить, в его голове тоже. – Для реформы жилищного законодательства?
– Да. По большей части для этого, насколько это известно адвокату. Но там были и другие суммы, которые он не в состоянии отследить. Переданные отдельным людям, о которых он никогда не слыхал.
– Ты намерен их отыскать?
– Конечно. Хотя, думаю, к пожару это не имеет никакого отношения. Я по-прежнему считаю, что целью покушения был Стивен Шоу, хотя у меня пока что нет никаких доказательств того, за что и почему.
– А как насчет Эймоса Линдси?
Томас пожал плечами.
– Наверное, потому что он что-то знал или о чем-то догадывался, подозревал, кто мог это сделать; возможно, сделал выводы из того, о чем обмолвился Шоу, сам не понимая значения сказанного. Или же все еще более гнусно, но и более вероятно: тот, кто это сделал, по-прежнему охотится за Шоу, а пожар был лишь неудачной попыткой убить и его. – Он снял с крючка шарф и обернул им шею, оставив концы свободно болтаться на груди. – И, конечно же, по-прежнему остается возможность, что оба пожара устроил сам Шоу: первый, чтобы покончить с Клеменси, а второй, чтобы избавиться от Линдси, потому что каким-то образом выдал себя, а тот все понял, чего Шоу и опасался.
– Но это же дико, ужасно! – с чувством воскликнула Шарлотта. – Ведь Линдси был его ближайшим другом! И зачем? Зачем Шоу было убивать Клеменси? Ты же сам только что сказал, что у нее не осталось никаких денег. Ему нечего было наследовать.
Питту очень не хотелось это говорить, отвращение было ясно написано у него на лице, когда он это говорил.
– Именно потому, что денег там никаких нет. Если все они куда-то делись, а ему нужно много денег, тогда его может выручить Флора Латтеруорт – юная, очень красивая, единственная наследница огромного состояния. А она, несомненно, очень к нему привязана, и Шоу ей очень нравится – настолько, что это уже стало предметом местных сплетен.
– Ох! – очень тихо произнесла Шарлотта, не в силах найти хоть что-то, чтобы возразить ему, хотя сама она по-прежнему отказывалась верить в подобную возможность, если ей не будут представлены неопровержимые доказательства.
