Фрэнк Эббот увидел, как природный цвет исчез с лица леди Джослин. Остались два пятна румян и алый рот, нарисованный губной помадой. Макияж был нанесен так умело, что до этого было трудно сказать, где заканчивалось естество и начиналось искусство. Теперь даже искусства не осталось. Пятна цвета выделялись на обесцвеченной коже точно грубая мазня на восковой маске. Фрэнк увидел не только это свидетельство шока, но и то, как напряглись ее шейные мышцы. Из-за этого она смогла твердо произнести единственное слово, которое ей требовалось:
– Нет.
– Вы не знали мисс Коллинз?
– Нет.
– Никогда о ней не слышали?
Фрэнк Эббот быстро посмотрел на лежащие на коленях руки Анны Джослин. Обычно руки подводили больше всего. Он повидал много женских рук, которые выдавали то, что скрывало лицо. Но руки Анны Джослин не выдавали совершенно ничего. Они не цеплялись одна за другую и не сжимались в кулаки, а спокойно лежали на коленях – либо непринужденно, повинуясь превосходному контролю.
– Да, слышала – она мне написала.
Главный инспектор Лэм сидел, как изваяние, тоже положив руки на колени. Свою шляпу-котелок он оставил на сундуке в прихожей, но пальто просто расстегнул, не снимая. Взгляд его так и прирос к лицу леди Джослин, но при этом оставался ничего не выражающим. С него можно было бы делать фотографический портрет – один из тех бесстрастных снимков, на которых глава семьи сидит, уставившись в камеру пустыми глазами, с полным отсутствием мыслей.
– Можете вы мне сказать, почему она это сделала? – спросил он.
– Она хотела со мной увидеться.
– Какую причину она привела в обоснование своего желания с вами увидеться, леди Джослин?
Та сделала долгий, глубокий вдох. Если до этого у нее был шок, то он проходил. Краски возвращались на ее лицо.
– Простите… я веду себя глупо… вы действительно меня испугали. На самом деле все очень просто. Я полагаю, вы читали в газетах, что моя семья считала меня погибшей. Под моим именем была похоронен другой человек – женщина по имени Энни Джойс. Она была моей незаконнорожденной родственницей – собственно говоря, кузиной, – и мы были очень похожи. Мисс Коллинз знала Энни, когда та была маленькой девочкой. Она написала и сообщила, что очень ее любила, и спросила, не может ли приехать и повидаться со мной. Она хотела узнать о ней побольше.
– Понимаю. Какой ответ вы ей дали?
– Ну, боюсь, что я не ответила на письмо.
– Вы на него не ответили?
– Нет. На самом деле оно пришло только несколько дней назад, и я была очень занята переездом. Мы только что вселились в эту квартиру.
– Когда вы вселились, леди Джослин?
– Вчера.
– Вчера? И вы переехали из…
– Из Джослин-Холта – это в графстве Суррей. Мой муж служит в военном министерстве. Он считал, что дорога в город и обратно занимает у него слишком много времени.
– Вчера… – Лэм застрял на этом слове. – В таком случае где вы были вчера днем?
– Утром я следила за тем, как наши вещи перевозятся из Джослин-Холта, и после раннего ленча сама поехала вслед за ними. На эту квартиру я приехала около трех часов и провела остаток дня и вечер, разбирая вещи.
– Кто-нибудь был с вами?
– Я привезла из Джослин-Холта одну из своих горничных. Я не держу ее здесь, потому что это молодая сельская девушка, но она помогала мне вчера и оставалась на ночь. Я отослала ее сегодня днем.
– Будьте любезны назвать нам ее имя и адрес.
– Айви Фоссетт. Она сейчас в Джослин-Холте.
Фрэнк Эббот записывал вопросы и ответы. Он записал и имя служанки.
Лэм продолжал:
– Вы выходили из квартиры после того, как приехали сюда… во сколько, вы сказали?..
– Без десяти три. Нет, я больше не выходила.
– Вы не ездили на вокзал Ватерлоо, чтобы по договоренности встретиться с мисс Коллинз?
– Нет, конечно, не ездила… у меня не было с ней никакой договоренности. Я вообще не выходила.
– Может кто-нибудь, помимо Айви Фоссетт, подтвердить это?
Краска сильнее прилила к щекам Анны Джослин. Вид у нее был озадаченный.
– Я не понимаю, что вы имеете в виду. Прямо около трех приехала моя кузина миссис Перри Джослин. Она осталась на чай и помогла мне распаковаться.
– Как долго она пробыла?
– Почти до семи часов.
– Можете вы сообщить мне ее адрес?
Эббот записал адрес.
Внезапным жестом Анна Джослин протянула руки вперед.
– Почему вы задаете мне все эти вопросы? Какое имеет значение, выходила я или нет? У меня не было с мисс Коллинз никакой договоренности, но что, если бы даже и была?
Лэм продолжал бесстрастно смотреть на нее.
– Мисс Коллинз находилась под впечатлением, что у нее была договоренность встретиться с вами под часами на вокзале Ватерлоо вчера без четверти четыре дня.
– Но это бессмыслица…
– Она приехала из Блэкхита, чтобы прийти на эту встречу, леди Джослин.
– Но она не могла… меня там не было. Я была здесь, в этой квартире, распаковывала вещи. Я даже ей не писала. Как она могла иметь со мной договоренность?
– Существуют другие способы договориться, кроме как по почте. Существует телефон, леди Джослин. Мисс Коллинз указала свой номер телефона в верхней части того письма, которое она вам написала, не так ли?
– Я не знаю… могла указать… я, право, не заметила.
– Могу я взглянуть на письмо?
– Ну… боюсь, я его не сохранила.
И вновь на лице инспектора не отразилось никакого выражения.
– Вы его не сохранили. Но вы на него не ответили… не так ли?
Последовал еще один из ее жестов – легкий, грациозный, немного иностранный.
– Ну, понимаете, она держит магазин. Я запомнила название… я могла написать и позднее. Сказать вам правду, я отнюдь не была уверена, что хочу ей писать. Право, мне было нечего ей сообщить об Энни. Все это родство с Джойсами было… неприятным. И я подумала, что мисс Коллинз, возможно… ну, просто ищет сенсаций. Если бы вы знали, сколько писем мы получили от людей, вовсе нам не знакомых!
– Значит, вы уничтожили это письмо. Можете вспомнить его содержание?
– Думаю, да. Это была, в сущности, пустая болтовня – все о том, как она любила Энни, и не могла бы она приехать и увидеться со мной, потому что хочет узнать все о ее скорбной кончине, – в таком духе.
– Письмо содержало какие-то особые сведения об Энни Джойс?
– Я не понимаю, о чем вы.
– Были ли там намеки, что автор может опознать Энни Джойс?
На миг ее глаза встретились с его глазами – холодные, исполненные удивления.
– Нет… конечно, нет. Какое странное предположение! Как могла она опознать Энни Джойс? Ведь она мертва.
– Вы имеете в виду, что Энни Джойс мертва? Или вы хотите сказать, что мертва мисс Коллинз, которая могла бы ее опознать?
Она перевела дыхание.
– Почему вы так говорите?
– Потому что я хотел бы знать, леди Джослин.
– Энни Джойс мертва, – ответила она гораздо тише, чем говорила до этого.
– И Нелли Коллинз тоже, – очень серьезно прибавил Лэм.
– Я говорил вам, что у нее окажется несокрушимое алиби.
Откинувшись на стуле, Фрэнк Эббот ожидал реакции мисс Сильвер. Реакция эта была едва различима. Мисс Сильвер начала второй чулок для Джонни и почти уже завершила резинку в верхней части. Не останавливая движения спиц и не меняя выражения лица, она ответила:
– Вы, естественно, спешите дать мне знать, что были совершенно правы.
Он забавным жестом раскинул руки.
– Достопочтенная наставница!
Мисс Сильвер позволила едва заметной улыбке тронуть ее губы.
– Когда прекратите болтать чепуху, Фрэнк, быть может, продолжите рассказывать мне о леди Джослин. Все это очень интересно.
– Ну, когда мы вышли от нее, шеф спросил меня, как я ее расцениваю. Он имеет обыкновение это делать, и когда ты ему рассказываешь, он не проронит ни слова. Он может считать твое мнение вздором или думать, что оно первый сорт, но ни за что не признается – только спрячется за своим каменным выражением, а потом воспользуется случаем, чтобы основательно тебя осадить. Мне кажется, что этот нагоняй находится в прямой зависимости от того значения, какое он придает твоему мнению, – по сути, чем больше пренебрежение, тем, значит, выше комплимент. Я выслушивал начальственные замечания по поводу опасностей самомнения все время, пока мы спускались по лестнице.
Мисс Сильвер кашлянула.
– Пожалуйста, ответьте, как вы расценили леди Джослин.
– А… так вот это очень интересно. Мне кажется, шеф тоже так подумал – отсюда и его морализаторство. Она сама открыла нам дверь, и будь мы гестаповцами с вываливающимися из всех карманов смертными приговорами, она не могла бы в большей степени быть захваченной врасплох.
Мисс Сильвер снова кашлянула.
– В конце концов, она прожила при гестапо более трех лет.
– Она так нам и сказала. Взяла быка за рога, объяснила, что мы ее ужасно напугали, и провела нас в комнату, где едва не потеряла сознание, когда шеф упомянул, что мы пришли задать вопросы о мисс Нелли Коллинз, которая умерла. Не помню, чтобы кто-то был так близок к обмороку, но удержался. А удержалась она только потому, что так пожелала. Она сделала над собой такое усилие, что больно было смотреть, – это было похоже на то, как сжимается стальная пружина. И у нее это получилось. Но по-настоящему удивительным было разделение усилий – мышцы шеи были сильно напряжены, но лежавшие на коленях руки оставались вполне расслабленными. Только вот что это значило? Она была ужасающе испуганна, когда нас увидела, но успешно преодолела этот испуг. Потом шеф сообщил ей, что Нелли Коллинз мертва, и это едва ее не свалило. Я присягну, что она этого не знала и что это явилось для нее ужасным ударом. Почему? Она была испугана еще до того, как узнала о смерти Нелли Коллинз. Затем она слышит о ее смерти и едва не теряет сознание. Я хочу знать почему. Если она заранее не чувствовала вины, откуда этот первоначальный испуг? Если чувствовала вину уже заранее, почему этот последующий шок? Что ей с того, что Нелли Коллинз погибла на дороге? Что ей Гекуба, что она Гекубе[20]?
