– Вы сказали, что, услышав выстрел, вы тотчас отрезали бы путь врагу при помощи электрического тока, – объяснил священник. – Должно же вам было прийти в голову, что выстрел мог убить вашего патрона раньше, чем ток остановил бы его врага? Я не хочу сказать, что вы не стали бы защищать мистера Мертона, если бы имели возможность, но это у вас как-то на втором плане. Охрана здесь самая строгая, и установлена она, по-видимому, вами. Но во всем видно скорее желание поймать убийцу, чем спасти человека.
– Патер Браун, – сказал секретарь своим обычным спокойным тоном, – вы очень наблюдательны, но в вас есть и нечто большее. Вы человек, от которого не хочется ничего скрывать. Надо мной уже подшучивают, называют маньяком из-за того, что я гоняюсь за этим преступником; возможно, что я и в самом деле маньяк. Но открою вам то, чего никто не знает: мое полное имя – Джон Уилтон Хордер.
Патер Браун кивнул, будто это ему все разъяснило, но секретарь продолжал:
– Человек, который называет себя Роком, убил моего отца и моего дядю, разорил мою мать. Когда Мертону понадобился секретарь, я предложил ему свои услуги, так как считал, что где чаша, там рано или поздно окажется и преступник. Но я не знал, кто он; надо было выждать. Мертону же я всегда служил верой и правдой.
– Понимаю, – мягко сказал патер Браун. – Кстати, не пора ли нам пройти к нему?
– О да, разумеется! – отозвался Уилтон, будто внезапно вернувшись к действительности. – Входите!
Патер Браун направился во внутреннюю комнату. Никто не приветствовал его. Мертвое молчание. Спустя мгновение он снова появился в дверях. И в тот же миг сидевший подле дверей молчаливый телохранитель шевельнулся. Впечатление было такое, будто ожил крупный предмет мебели. Казалось, что-то в самой позе патера Брауна вызвало эту перемену – лицо священника оставалось в тени.
– Я думаю, вам следует нажать ту кнопку, – сказал он, вздохнув.
Уилтон точно очнулся от оцепенения и бросился вперед.
– Выстрела не было! – срывающимся голосом крикнул он.
– Смотря по тому, что называть выстрелом, – возразил патер Браун.
Они оба вошли во внутреннюю комнату, сравнительно небольшую, но изящно обставленную. Прямо напротив дверей было открытое окно, выходившее на сад и долину. У самого окна стояли кресло и небольшой столик. Казалось, в те короткие минуты, когда Мертон оставался в одиночестве, он хотел насладиться светом и воздухом.
На маленьком столике у окна стояла коптская чаша – хозяин, видимо, хотел полюбоваться ею в самом выгодном освещении. Да, она того стоила. Но Брандер Мертон не смотрел на нее: он откинулся головой на спинку кресла, и в горле его торчала длинная, темная стрела с красными перьями на конце.
– Бесшумный выстрел, – вполголоса сказал патер Браун, – я как раз думал о новых достижениях в этой области. Но данное изобретение довольно старое, хотя тоже бесшумное. – И прибавил, помолчав: – Боюсь, он умер! Что вы намерены делать?
Побледневший секретарь наконец собрался с мыслями и, видимо, принял решение.
– Да, я нажму кнопку, – сказал он, – и если это не поможет, то я стану преследовать Даниэля Рока, пока не найду его, даже если мне придется гнаться за ним на край света.
– Берегитесь, как бы не пострадали наши друзья, – заметил патер Браун. – Они не могли уйти далеко. Вы бы окликнули их.
– Они знают устройство этой системы, – успокоил его Уилтон, – никто из них не вздумает перелезать через стену, разве что в сильной спешке…
Патер Браун подошел к окну, через которое, очевидно, влетела стрела, и выглянул наружу. Сад с его плоским цветником лежал далеко внизу, напоминая раскрашенную нежными тонами карту мира. А башня вытянулась так высоко, что патеру Брауну вдруг вспомнилась странная фраза.
– «Гром среди ясного неба…» – прошептал он. – Кто это говорил? «Гром среди ясного неба…» Взгляните, как все далеко. Непонятно, как могла залететь сюда стрела, если только это не была небесная стрела… Наводит на мысли об аэропланах. Надо потолковать с молодым Уэйном…
– Они тут часто кружат, – сказал секретарь.
– Оружие либо очень новое, либо очень старое, – заметил патер Браун. – Кое-какие сведения по этому поводу есть, должно быть, у дядюшки Крейка. Надо расспросить eгo o стрелах. Похоже на стрелу краснокожего. Не знаю, откуда краснокожий мог пустить ее. Но вы помните, что рассказывал старик? Я еще сказал, что из этого можно вывести некоторую мораль.
– О, мораль! – с готовностью отозвался Уилтон. – Краснокожий может пустить стрелу с большего расстояния, чем предполагают, – вот вам и вся мораль! Бессмысленно проводить параллель.
– Не думаю, что вы вполне правильно уяснили себе мораль, – сказал патер Браун.
Хотя в последующие дни маленький священник будто растворился среди многомиллионного населения Нью-Йорка и не стремился быть кем-либо иным, кроме как человеком, проживающим на улице номер такой-то, но на самом деле он в течение двух недель был всецело поглощен возложенным на него поручением, потому что сильно боялся ошибки правосудия. Он пользовался всяким удобным случаем, чтобы переговорить с двумя-тремя своими новыми знакомыми, причастными к этому таинственному делу. Разумеется, не подавая вида, будто он в чем-либо их подозревает.
Особенно любопытный разговор у священника состоялся со старым Гикори Крейком. Дело происходило на скамейке в Центральном парке, где сидел ветеран, опершись костлявыми руками и заостренным подбородком на странной формы набалдашник своей трости красного дерева – набалдашник, чем-то напоминающий томагавк.
– Да, расстояние большое, – говорил он, покачивая головой, – но я советовал бы вам не быть чересчур категоричным насчет того, с какого расстояния может попасть в цель стрела индейца. Помню несколько случаев, когда стрела летела так же прямо, как пуля, и попадала в цель удивительно метко, принимая во внимание дальность расстояния. Конечно, сейчас ничего не слышно ни о каких краснокожих с луками и стрелами, тем более не слышно, чтобы краснокожие бродили поблизости. Но если предположить, что кто-нибудь из славных индейских стрелков со старинным луком в руках скрывался в перелеске, в нескольких сотнях ярдов от стен, окружающих дом Мертона… Одним словом, я не поручусь, что доблестный дикарь не сумел бы послать стрелу через стену в самое верхнее окно дома Мертона, даже в самого Мертона. В былые времена я видел и не такие чудеса.
– И не только видели, но и совершали, вероятно? – непринужденно осведомился патер Браун.
Крейк поперхнулся и угрюмо проворчал:
– О, это старая история!
– Люди не прочь иногда покопаться в прошлом, – продолжал патер Браун. – Я полагаю, в вашем послужном списке нет ничего такого, что могло бы дать им повод для неприятных разговоров?
– Что вы хотите этим сказать? – спросил Крейк, и глаза его забегали на красном, словно деревянном лице, чем-то тоже напоминающем томагавк.
– Ну, раз вам так хорошо знакомы уловки и приемы краснокожих… – медленно начал патер Браун.
Крейк только что сидел, скорчившись и тяжело опираясь на свою трость с диковинным набалдашником, но при этих словах он вскочил и выпрямился во весь рост, с воинственным видом потрясая зажатой в руке тростью.
– Что такое? – сиплым голосом закричал он. – Какого черта? Вы смеете подозревать меня в том, что я убил своего шурина?
Люди, сидевшие на соседних скамейках и на расставленных вдоль дорожки стульях, повернулись и уставились на споривших: на лысого, энергичного старика, который размахивал своей тростью, как дубинкой, и на кругленького человечка в черном, который смотрел на него, не шевеля ни единым мускулом. В первый момент казалось, что человечек будет уложен с чисто индейской быстротой, и на горизонте уже появилась массивная фигура полицейского-ирландца, который направлялся к группе. Но священник сказал самым мирным тоном, будто отвечая на простой вопрос:
– Я сделал кое-какие выводы, но не собираюсь говорить о них, пока не найду им подтверждения.
Трудно сказать, что повлияло на Гикори – взгляд ли патера Брауна или звук шагов полицейского, но старик, ворча, сунул трость под мышку и нахлобучил шляпу. Патер Браун кротко простился с ним, не спеша вышел из парка и направился в холл того отеля, где рассчитывал найти молодого Уэйна.
Молодой человек вскочил с места, здороваясь с ним; вид у него был еще более усталый и измученный – казалось, его снедает тревога. Патер Браун заподозрил, кроме того, что его юный друг только что нарушал последнюю поправку к американской конституции[7]. Однако при первом упоминании о занимавшем их обоих трагическом случае Уэйн оживился и весь превратился во внимание. А патер Браун начал с того, что как бы невзначай спросил, часто ли летают аэропланы в тех местах, где находится дом Мертона, и упомянул, что в первый момент принял его обиталище за аэродром.
