– Допустим! – выкрикнул Парщиков. – Но вы же уже сказали: не будете судить меня за то, что я не заложил мальчишку.
– Нет, – спокойно сказал Пилипенко.
Жаров удивился. Только сейчас он понял, что друг вовсе не из милосердия заминает дело о недонесении, а по какой-то иной причине.
– Ответь-ка еще на один вопрос, – медленно проговорил следователь. – Зачем ты потом поехал туда, на Цветочную, на машине?
Парщиков вздрогнул.
– Твою машину видели там в тот вечер, – заметил Пилипенко.
Так вот оно что, – подумал Жаров. – Это и есть те самые новые детали, которые открылись следствию.
Парщиков явно был в замешательстве.
– Ну, я… Не счел нужным вам об этом рассказывать. Да, я сел в машину, поехал туда. Посмотреть, можно ли чего-то сделать для этого человека.
– Ты трогал труп?
– Да. Я хотел убедиться, что он на самом деле мертв.
– Ну и что? Труп был мертвый?
– Да, – чуть помедлив, сказал капитан.
И тут у Жарова будто бы шар прокатился в голове: ну, конечно! Парщиков действительно убил Лазарева. Потому что Лазарев был еще жив, когда он подъехал на Цветочную. И, увидев его, раненного, Парщиков хладнокровно добил его. Вот откуда взялась вторая пуля…
Но как он это сделал? Ведь других ранений у жертвы не было. Стоп! Первая пуля, которая застряла в дереве, была Митькина. Она прошла навылет и не задела сердца Лазарева. А вот вторую пулю афганский капитан положил точно в то же отверстие, разворотив сердце соперника.
Нет, не получается. Ведь Минин не нашел никакого выходного отверстия от первой пули…
Вся эта лавина мыслей пронеслась в голове Жарова за одно мгновенье, прежде, чем Парщиков произнес свое «да»…
– Ладно, – сказал Пилипенко. – Ты убедился, что он мертв, небось, удивился, что Митька застрелил именно Лазарева.
– Конечно! Очень удивился.
– Мы, признаться, тоже. И что было потом?
– Я поехал домой.
– Но ведь не сразу, да?
Парщиков вскинул встревоженные глаза.
– Почему не сразу? Сразу!
– Как почему? – искренне удивился Пилипенко. – Надо ж было труп в багажник положить.
Парщиков застыл, его лицо вдруг превратилось в белую неподвижную маску.
– Дело в том, – тихо сказал Пилипенко, – что человек, убитый Митькой, вовсе не был Лазаревым.
Жаров вздрогнул. В этот момент он был не менее потрясен, чем Парщиков. В одно мгновение в голове журналиста осветилась вся картина происшедшего, будто кто-то выхватил фонарем граффити на стене. И как это он сам раньше не догадался? Пилипенко тем временем продолжал, озвучивая эту картину:
– Хочешь, расскажу, как все было? Мальчишка действительно застрелил бомжа на Цветочной улице. Пуля прошла навылет, застряла в дереве. Ты завел машину и поехал туда, чтобы, может быть, помочь этому человеку. Но по пути у тебя возникла идея, которая показалась тебе гениальной. Бомж был мертв. Ты положил труп в багажник и позвонил Лазареву. Назначил ему встречу около его дома. Сказал что-нибудь вроде того, что тебе надо с ним срочно поговорить о Лиле, что Лиля сама просила поговорить, и тому подобное. Лазарев купился. Когда он вышел, ты хладнокровно убил его, засунул в свою машину, отвез на Цветочную и бросил в канаву, вниз лицом. А труп бомжа ты отвез на Бахчисарайскую трассу, спрятал в расщелине, облил бензином и сжег. Вот что ты сделал в ту ночь, и вот за что тебя будут судить.
* * *В этот вечер Жаров постарался на славу, раскочегарив свой редакционный камин настолько, что шум пламени и треск угольев заглушал барабанную дробь дождя за окном.
Привычным жестом Пилипенко забил трубку и, устроив ноги на каминном экране, начал свой традиционный рассказ:
– Парщиков был уверен, что Митьку рано или поздно допросят и разоблачат. Перед ним открылась единственная возможность убить Лазарева – ведь преступление было уже практически совершено, надо было его только художественно подправить. Он давно хотел сделать это, только не мог обеспечить себе алиби. Ведь совершенно ясно, что он окажется в первом круге подозреваемых. Собьет Лазарева машина – первым делом осмотрят «девятку» Парщикова. Нападет на Лазарева грабитель, спросят Парщикова – где он был в это время. А тут…
– Какой же мерзавец! – воскликнул Жаров. – Подставить, и кого? Мальчишку, школьника.
– По закону, он должен был сразу на него донести. В так называемых цивилизованных странах ни у кого даже и не возникает подобных вопросов. А мы не по законам живем, а по душе. И вот, совершенно естественно, что он мальчишку как бы покрыл. Честно говоря, если бы он его просто покрыл и оставил все, как есть – не убивал бы Лазарева, не прятал труп бомжа в горах, мы бы вряд ли вообще вышли на убийцу. Вся информация, которая у нас была бы в том случае – это «знакомый голос парабеллума», о котором показал пенсионер МВД. И некий бомж, убитый на Цветочной. И никакой связи бомжа ни с Парщиковым, ни с Косаревой…
– Мы и так были в тупике, – перебил Жаров. – А еще о каких новых деталях ты ему намекал?
– Одну раздобыл ты. Эта была пуля. Минину не давала покоя ее форма, и он провел более тщательную экспертизу. Так вот, выяснилось, восемьдесят против ста, что это пуля тоже проходила через тело человека, прежде чем застрять в древесине. Но мальчик-то стрелял только один раз, да и никаких следов второй пули в теле Лазарева обнаружено не было. Только та, фатальная, в сердце. Как будто, там рядом, на Цветочной, была еще одна какая-то жертва. И вот, вчера на Бахчисарайской трассе обнаружили обгоревший труп бомжа, и мне пришла в голову единственно верная мысль. Сгореть-то он сгорел, но явно был застрелен. Бомж был застрелен и спрятан. Зачем? Я повторно опросил жильцов дома на Цветочной, на предмет, не видели ли они какой-либо машины в ту ночь. И тот же дотошный пенсионер сообщил новую деталь: в вечер убийства, около двадцати трех часов, он слышал на Цветочной улице какую-то машину. И машина приезжала туда дважды. Но в этом месте тупик, дальше – забор военного санатория. Что там делать? Проехала туда, через пять минут – обратно. Затем старик лег спать. И тут снова услышал шум. Это был тот же самый шум, той же машины: у него тонкий слух, он ведь в оркестре МВД на трубе играл.
– Да уж, – прокомментировал Жаров. – Все эти факты могут сложиться в гипотезу, и причем только одну. Остается неясным последний факт. Правда, вряд ли это можно назвать фактом, но все же… Какое значение во всей истории имеет магия вуду, куколки эти?
– Это проще всего! – весело воскликнул Пилипенко. – Лиля Косарева обо всем догадалась. Таково было мое самое первое предположение, еще в театре. Контуженный офицер разговаривал во сне. По обрывкам слов она узнала, что на самом деле произошло в тот вечер на Цветочной. Она прекрасно понимала, что версия о том, будто мальчишка случайно застрелил именно Лазарева, у нас не пройдет. Мы будем копать дальше и дальше, пока не выроем истину.
– Что мы и сделали.
– Не совсем. Неизвестно, чем бы закончилось расследование, если бы труп на Бахчисарайской трассе не был найден, если бы ты не обнаружил пулю… И вот, эта суеверная женщина, для которой колдовство вуду – самая настоящая реальность, и придумала свой трюк с куклой.
Жаров усмехнулся.
– Да уж, чего, казалось бы проще? Колдовство и объясняет тот невероятный факт, что любовник любовницы был застрелен из оружия любовника.
– Только чужими руками. В тот день, когда мы посетили ее в театре и я заинтересовался куколкой вуду, и созрел ее бредовый план. Косарева изготовила куколку с пистолетом и затащила тебя к себе, чтобы ты куколку увидел. И вот, она еще врывается к нам в отдел с новым своим изваянием и делает официальное признание. Где-нибудь в Бенине, между прочим, этот трюк бы на самом деле сработал.
– В Бенине?
– В этой стране культ вуду имеет государственный статус. Там запросто могут судить за колдовство. Если бенинский следователь или судья так же свято верит в вуду, как наша Лиля, то колдовство может стать для него существенным аргументом. Но там же, в Бенине, нашелся бы цивилизованный адвокат, этакий очкастый негр в белом костюме, который провел бы процесс так, чтобы мнимых колдунов оправдали. И тогда была бы достигнута главная цель: их не могли бы судить по одному и тому же делу второй раз… А ведь по нему непременно бы открылись новые обстоятельства: ведь я бы не успокоился до тех пор, пока не разоблачил убийцу. Потому что я не верю, и никогда не верил ни в магию вуду, ни в карающую руку судьбы… Впрочем, мне уже пора: завтра рано вставать.
Они вышли на крыльцо. Шел редкий осенний дождь, опять и опять, словно компьютерная программа, автоматически запущенная в фоновом режиме. В желтом свете фонаря поблескивал мокрый памятник Лесе, издали маленький, словно какая-то куколка вуду.
– В этом Бенине, – сказал Жаров, – наверное, по осени гораздо более серьезные дожди, тропические.
