— Все готово, — сказал доктор, входя к Ямато. — Теперь дело за вами.
— Следовательно, остается принести корзину и спрятать принцессу, — воскликнул Ямато. — Корзина здесь… Только раньше всего необходимо удалить прислугу.
Когда камердинер и его жена были удалены, доктор и Ямато внесли в комнату Хризанты корзину из ивовых прутьев.
В комнате стоял удушливый слащавый аромат хлороформа.
Ямато с видимым озлоблением стал втискивать принцессу в довольно тесную корзину.
— Осторожнее! — крикнул доктор. — Вы ей сломаете ноги.
Доктор резким движением руки отстранил Ямато и осторожно уложил принцессу.
— Надо сверху положить что-нибудь мягкое, — обратился он к шпионам, — и нести корзинку очень осторожно.
Закрыв корзину, Ямато крикнул помощникам:
— Ну-ка, ребята, несите ее ко мне!
Принцесса была доставлена в квартиру Ямато.
Прибывший вслед за принцессой доктор и Ямато бережно открыли корзину.
Хризанта все еще спала.
Ее одели в дорожный ватерпруф, прикололи к ее волосам плоскую дорожную шляпу английского фасона и в этом виде внесли в карету, стоявшую у подъезда квартиры Ямато.
С нею рядом сел Ямато, а против них два шпиона.
Подъехав к вокзалу, принцессу вынесли на руках в общий салон первого класса и уложили в мягкое, обитое зелеными плюшем кресло.
— Однако, она крепко спит, — сказал Ямато доктору, также прибывшему на вокзал.
— Надо ее внести в купе, а там она от движения вагона сама проснется, если вы откроете окошко, — ответил доктор.
Поезд, отходивший по направлению к Тулону, быстро подкатил.
— Внесите ее! — скомандовал доктор.
Принцессу внесли в заранее заказанное купе.
— Помните же, — повторил доктор, — вы всем говорите, что везете сумасшедшую, у которой мания величия: и мания преследования! Обращайтесь с ней мягко, но в тоже время объясните ей, что сопротивление бесполезно.
Поезд ушел.
— Дай Бог, чтобы все прошло благополучно, — проговорил про себя доктор, возвращаясь с вокзала в посольство.
Между тем жена камердинера, ничего не подозревая, пожелала зайти к принцессе и немало удивилась, найдя дверь запертой.
— Что бы это значило? — всплеснула она руками. — Принцесса заперлась… Неужели проснулась?
Любопытная старуха заглянула в скважину.
— И ключа-то нет! — удивленно воскликнула она.
Она бросилась вниз сообщить о своем открытии мужу.
— Врешь, кому нужен ключ от комнаты принцессы? Она, верно, ушла куда-нибудь! — возразил муж.
— Давай-ка спросим швейцара, не видел ли он ее? Жак! — крикнул он тому. — Не видел ли ты, принцесса ушла, или нет?
— Почем я знаю, — окрысился швейцар. — Мало ли тут народу ходит. За всеми не усмотришь!
— Да чего отвиливать! Говори, коли знаешь!
— Да говорят вам, ничего не знаю.
Камердинер и старуха молча пошли в свою комнату.
Навстречу им попался сын истопника, мальчик лет одиннадцати, Альфред.
— Ну, что поделываешь, Альфред? Что папа? — спросил камердинер.
— А вот смотрел, как корзину выносили из коридора.
— Какую корзину? — удивленно спросила старушка.
— Какую, не знаю. Наверно, с бельем или с посудой. Доктор все кричал: осторожней, осторожней.
— Доктор?
— Да.
— А ты как все это видел?
— Да я спрятался за портьерой.
Камердинер и старуха молча подошли еще раз к комнате принцессы и взглянули в замочную скважину.
Но было поздно. Сумерки лишали возможности рассмотреть, что там делается.
— Очевидно, принцессу увезли. Это ужасно, ужасно! — сказал камердинер.
С минуту старуха стояла у дверей в глубоком раздумье, но затем решительной поступью вышла на улицу.
У подъезда стоял швейцар и балагурил с какой-то цветочницей.
Увидев камердинершу, он обернулся в ее сторону.
— Ты чего? Куда? — спросил он.
— А тебе-то что? — резко оборвала его старуха.
— Грустную весть принесу я бедному барону, — думала она про себя, направляясь на улицу Риволи.
Барон действительно был ошеломлен принесенным известием.
Он не ожидал такой развязки.
Видя охватившее барона волнение, старуха просила не выдавать ее.
— Вот вам двести франков за услугу, а вот двести франков на расходы.
Старуха удивленно глядела на кредитные бумажки.
— Берите, берите. Это — вам. Я вам очень благодарен за ваше доброе намерение.
Старушка, отвесив низкий поклон, вышла из номера.
Несмотря на раннее время, авеню Марсо была запружена любопытными, пожелавшими взглянуть на редкое зрелище — японские похороны.
Дорога, по которой должен был следовать траурный кортеж, была покрыта ковром из ельника и мирта.
Впереди показался бонза в парчовом белом одеянии. За ним на особых носилках несли малое изображение Будды.
Четыре носильщика, придерживающие шесты носилок, были одеты в черную парчу с серебряными блестками и в соломенных сандалиях с серебряными украшениями.
Вслед за Буддой с обнаженной головой шли двенадцать мальчиков, церковных служек, среди которых многие были чистокровные французы.
Мальчики были в белых балахончиках, походивших на японские кимоно.
Но вот из огромного подъезда вынесли какой-то странный предмет.
То был резной из черного дерева домик, который несли восемь человек.
Впереди домика было вырублено окно, в которое вставлены были зеркальный стекла.
То было погребальное кресло или, вернее, футляр-гроб с траурным креслом.
Принц сидел в кресле, так как но обряду шинтоистов человек должен быть похоронен в той же самой позе, в какой он находится в чреве матери.
Носильщики этого оригинального катафалка были одеты в черные кимоно.
За телом принца шел японский посол, рядом с ним французский министр иностранных дел.
На некотором расстоянии от него следовали представители дипломатического корпуса и некоторые члены французского министерства.
Затем двигалась пестрая толпа китайцев, японцев и просто любопытных.
Камло[3], не стесняясь торжественностью минуты, врывались в толпу, следующую за телом, и предлагали описание дуэли, на которой был убит принц.
Когда траурный кортеж добрался до кладбища Реге Lachaise, послышался монотонный звон, извещавший о новом покойнике.
В конце нового кладбища была уготовлена могила для вечного упокоения усопшего.
Палки носилок были вывинчены и на длинных полотенцах, подложенных под своеобразный домик, тело принца было опущено на значительную глубину.
Японцы-кавасы принялись руками забрасывать могилу землей.
В это время вокруг могилы с неимоверной быстротой вырос огромный костер.
Пламя должно было выражать радость о том, что принц соединяется с своими великими предками.
Оглашая воздух грустным пением, бонза обошел могилу. Его примеру последовали служки в черных масках.
Шаги стали учащаться и перешли в пляску.
На свежей могиле вырос маленький холм.
Ошеломленный ужасным известием, барон тотчас кинулся на набережную Орсе.
На его счастье, Канецкий оказался дома.
Рассказав в кратких чертах все происшествие, барон высказал предположение, что принцесса отправлена в Тулон.
— Я бы сейчас обо всем этом заявил префекту и одновременно газетам, — промолвил Канецкий.
— Нет, дорогой, я предпочитаю оставить их всех в полном неведении, — возразил барон.
— Так ты едешь вслед за принцессой?
— Конечно, я полагаю, что и ты на моем месте сделал бы то же самое.
— Желаю тебе полного успеха. Деньги есть?
— Есть пятьдесят тысяч франков, а этого хватит. Ну, а если не хватить, то дядя переведет мне из Померании требуемую сумму.
— Они, очевидно, выехали в Тулон с почтовым, в семь часов.
— Ну, а я выеду в десять с половиной с поездом-гармония.
— Я тебя пойду провожать.
— Нет, уж это, пожалуй, при всем желании видеть тебя, я должен отклонить.
Канецкий трижды перекрестил барона, пожелав ему еще раз полного успеха.
— Не ленись, пиши, — крикнул ему Канецкий вслед.
Но барон только махнул рукой. Он торопился заехать в гостиницу и захватить свой багаж.
— Как бы мне только не опоздать, — тревожился барон.
Ровно в десять с половиной часов барон уже сидел в своем купе.
Все его мечты, помыслы и стремления были там, где-то далеко, на берегах Средиземного моря, где громадные пассажирские пароходы англо-японской компании поджидали своих туристов.
Сердце барона учащенно билось.
Пережитые волнения наложили свою печать на прежде столь беспечное настроение этого жизнерадостного человека.
Когда барон садился в вагон на дебаркадере Лионского вокзала, за ним следили два скромно одетых брюнета. Они стояли в разных концах платформы, в стороне от сильного движения.
