Вскоре подошло время лесной земляники. Он собирал ее и продавал в маленьких корзинках из листьев. Рультабий уверял меня, что сохранил бы самые светлые воспоминания об этом периоде своей жизни, если бы его не мучила мысль, что дама в черном считает его вором. Настойчивость и природная смелость помогали ему продолжать это путешествие, которое тянулось целые месяцы. Куда он шел? В Марсель! Попасть туда было его мечтой!
В учебнике географии ему нередко попадались пейзажи юга, и он всегда тяжело вздыхал при мысли, что ему, наверно, никогда не придется увидеть этот роскошный край. Вынужденный бродяжничать, он познакомился с небольшим табором цыган, направлявшимся той же дорогой в Сен-Мари-де-ла-Мер, чтобы выбрать там своего нового короля. Мальчик оказал этим людям несколько услуг, сумел им понравиться, и они, не имея привычки спрашивать у прохожих документы, удовлетворились этим, решив, что ребенок убежал от каких-нибудь акробатов, которые с ним дурно обращались. Таким образом, он добрался до юга.
В окрестностях Арля он расстался со своими спутниками и попал, наконец, в Марсель. Здесь был рай, вечное лето и… порт! Порт был настоящей сокровищницей для маленьких бездельников. Рультабий черпал из нее, сколько ему хотелось, по мере своих потребностей, которые были, впрочем, невелики. Так, например, он сделался «ловцом апельсинов». В одно прекрасное утро, как раз в то время, когда он занимался этой достойной профессией, он познакомился на набережной с парижским журналистом Гастоном Леру. Знакомство оказало такое влияние на судьбу Рультабия, что я считаю не лишним привести здесь статью, в которой сотрудник газеты «Матен» увековечил эту незабвенную встречу:
Маленький ловец апельсиновКогда солнце пронзило наконец тучи и заиграло лучами на стенах марсельского собора Нотр-Дам — де-ла-Гард, я спустился на набережную. Ее большие плиты были еще влажными, в них отражались дрожащие силуэты прохожих. Матросы и грузчики возились около бревен, привезенных с севера, устанавливали домкраты и натягивали канаты. Пряный ветер с открытого моря проскальзывал между башней Сен-Жан и фортом Сен-Николя и бороздил зыбью воды Старого порта. Борт о борт покачивались в такт небольшие баркасы, протягивая друг к другу реи с подобранными парусами. Рядом с ними, вознося к разорванным облакам неподвижные мачты, степенно отдыхали тяжелые шхуны, утомленные долгими скитаниями по неведомым морям. Через лес рей и снастей я различил башню — живого свидетеля того, как двадцать пять веков назад дети древней Фокеи бросили якорь в этой счастливой бухте, приплыв из далеких вод Ионии. Затем я перенес внимание на набережную и увидел маленького ловца апельсинов. Он стоял, утопая в оборванной куртке, которая покрывала его до пят, без шапки, босой, с белокурыми волосами и черными глазами; на вид ему можно было дать лет девять. На веревке, перекинутой через плечо, висел холщовый мешок. Левую руку он заложил за спину, а правой опирался на палку, раза в три длиннее его, с пробковым кольцом на конце. Мальчуган стоял неподвижно и задумчиво. Тогда я спросил его, что он делает, и услышал в ответ: «Вылавливаю апельсины!»
Он, по-видимому, очень гордился своей профессией ловца апельсинов и не стал выпрашивать у меня несколько су, как это делают другие портовые оборванцы. Я заговорил с ним опять, но он не соблаговолил мне ответить, внимательно глядя на поверхность воды. Мы стояли как раз между кормой судна «Фидес», пришедшего из Кастелламаре, и легким трехмачтовиком из Генуи. Дальше виднелись две баржи, пришедшие утром и под завязку набитые апельсинами, которые вываливались отовсюду. Апельсины плавали на воде, покачиваясь на волнах и приближаясь к нам. Мой мальчуган прыгнул в лодку, подбежал к корме и остановился в ожидании, вооруженный своей палкой, увенчанной петлей. Затем он принялся за ловлю. Кольцом на своей палке он подцепил один апельсин, два, три, четыре. Они быстро исчезали в мешке. Он поймал еще пятый, вылез на набережную и снял кожу с золотистого фрукта. Затем его зубы жадно вонзились в сочную мякоть…
— Приятного аппетита, — сказал ему я.
— Ничего так не люблю, как фрукты, — ответил он, весь перепачканный сладким соком.
— А чем ты питаешься, когда нет апельсинов?
— Тогда подбираю уголь.
И, запустив руку в мешок, он вытащил огромный кусок угля. Сок апельсина попал на борт его куртки. Мальчуган вытащил из кармана не поддающийся описанию платок и старательно вытер куртку. Затем с гордостью спрятал платок в карман.
— Чем занимается твой отец? — спросил я.
— Он беден.
— Но чем он занимается?
Ловец апельсинов пожал плечами:
— Он ничем не занимается, потому что беден.
По-видимому, мои вопросы о его генеалогии не особенно ему понравились. Он двинулся вдоль набережной, и я последовал за ним. Так мы подошли к месту, где стояли небольшие прогулочные яхты, сверкавшие безупречной белизной. Мальчуган рассматривал их с видом знатока и, по-видимому, находил в этом созерцании невероятное наслаждение. Подошла хорошенькая яхта, распустив свой белоснежный парус, ослепительный под лучами солнца.
— Ничего себе судно, — заметил мой новый знакомый.
С этими словами он нечаянно наступил в лужу, забрызгав грязью куртку, которая, похоже, занимала его больше всего на свете. О, ужас! Он готов был заплакать. Быстро вытащив из кармана платок, он принялся оттирать куртку. Затем, умоляюще взглянув на меня, спросил:
— Я не грязный сзади?
Я заверил его, что нет. Тогда он доверчиво кивнул и снова спрятал платок в карман. В нескольких шагах от нас, на тротуаре, тянувшемся вдоль ряда старых желтых, красных и синих домишек, в окнах которых развевалось сохнувшее тряпье самых разнообразных цветов, сидели за прилавками торговки мидиями. На каждом маленьком столике были разложены ракушки, заржавевший нож и бутылка с уксусом. Мы подошли к столикам, моллюски были свежи и соблазнительны, и я остановил ловца апельсинов:
— Если бы ты не сказал, что любишь фрукты больше всего, я предложил бы тебе дюжину ракушек.
Черные глазенки паренька заблестели, и мы вдвоем принялись за моллюсков. Торговка открывала их; ее предложение воспользоваться уксусом мой спутник отверг повелительным жестом. Порывшись в мешке, он с триумфом вытащил оттуда лимон. Лимон, побывав в соседстве с углем, стал совершенно черным. Но его владелец, не смущаясь, достал все тот же платок. Затем он разрезал лимон пополам и любезно предложил мне половину, но я предпочитаю ракушки без ничего, поэтому, поблагодарив, отказался.
Позавтракав, мы вернулись на набережную. Ловец апельсинов попросил у меня сигарету и прикурил ее с помощью спички, находившейся в другом кармане его куртки.
С сигаретой в зубах, пуская в небо клубы дыма, как взрослый мужчина, оборванец уселся на парапете, свесив над водой ноги и устремив взгляд вверх, на собор Нотр-Дам‑де-ла-Гард. Он сидел, выпрямившись, с необычайно гордым видом и, казалось, хотел наполнить своей фигуркой весь порт.
Гастон ЛеруНа другой день Жозеф Жозефен вновь встретил в порту Гастона Леру, который искал его с газетой в руках. Мальчуган прочел статью, и журналист дал ему монету в сто су. Рультабий не затруднился взять ее. «Я принимаю деньги, — сказал он Гастону Леру, — за свое сотрудничество». На эти сто су он купил себе великолепный ящик со всеми принадлежностями для чистки сапог. В течение двух лет в его владение попадали ноги всех, кто приходил в ресторан «Брегальон», чтобы съесть там традиционный паштет. В перерывах между чистками он усаживался на свой ящик и читал. Он получил слишком хорошее воспитание и первоначальное образование и понимал, что если он не закончит самостоятельно того, что так хорошо было начато другими, то лишит себя единственной возможности добиться положения в обществе.
Клиенты заинтересовались этим маленьким чистильщиком, у которого постоянно лежали на ящике учебники по истории или математике, и один судовладелец взял его прислуживать в свою контору.
Вскоре Рультабий дослужился до звания клерка и смог сделать кое‑какие сбережения. В шестнадцать лет, с небольшой суммой денег в кармане, он сел в поезд до Парижа. Зачем он туда ехал? Искать даму в черном. Ни на один день не переставал он думать о таинственной посетительнице; хотя она ни разу не говорила ему, что живет в столице, он был уверен: никакой другой город в мире не был достоин дамы, которая распространяла вокруг себя такой чудесный аромат. К тому же разве не говорили маленькие школьники, которым удавалось заметить ее, когда она входила в приемную: «Смотри! Парижанка приехала!»
