Он выпрямился.
— Приведи немножко в порядок все, что на заднем сиденье. Разворошил малость аптеку твоего отца… Я отнесу ей сумку и вернусь.
Люсьен сложил разбросанные коробки. Почему, черт возьми, доктор такой невнимательный? Вечно все теряет. Не лучше ли всем этим лекарствам, футлярчикам с образцами покоиться в стеклянном шкафу врачебного кабинета? Он привел в подобающий вид сиденье, снова наклеил на стекло кадуцей, который Эрве из осторожности отклеил.
Вернулся приятель, проскользнул рядом на сиденье.
— Ну как, все в порядке, глупыш?
— Как она? — спросил Люсьен.
— Смирнехонька. Не колышется. Который час? Семь тридцать… Недурно, а? Когда твой отец вернется с работы, он найдет тебя за столом как ни в чем не бывало.
Люсьен уверенно вырулил на полосу главной магистрали и, твердо держа руль одной рукой, обнял друга за шею.
— Послезавтра заезжай ко мне к шести тридцати. Но не раньше — по воскресеньям прислуга выходная, и отец к вечеру уходит в свой клуб. Жизнь у него, у старика, — тоска зеленая. Домой возвращается часам к девяти-десяти.
— Все утрясется, — уверенно сказал Эрве. — Вот увидишь, нас оставят в покое. Спорим: она соберет вещички?
Люсьен не ответил, только спросил:
— Который час?
— Без десяти восемь. Что, поздно?
— Может, нет еще.
Люсьен нажал на газ, издалека с облегчением заметил освещенный фасад гаража, навес в виде раковины компании Шелл над бензоколонками. Фу, приехали. У входа в гараж маячили две фигуры.
— А, черт! Твой отец! — воскликнул Эрве.
Люсьен впился ладонями в руль, будто получил удар. Затормозил, перешел на другую скорость и оказался прямо перед носом подошедших доктора и мадам Корбино. Доктор открыл дверцу.
— Выходи! Соблаговоли объяснить, где вы были.
— Мы доехали до Лору-Ботро — посмотрели, хорошо ли работает система зажигания. В это время движение уже затихает. Машина работает отлично, — пришел на помощь другу Эрве.
Он разыгрывал опытного продавца, заранее отводя упреки в своевольной отлучке. Добавил, будто по секрету:
— Впрочем, Луи мог бы добиться большего. Машина чуть вяло набирает скорость.
— Исчезни! Дома поговорим, — сказала мадам Корбино.
— Хорошо, хорошо. Я только хотел помочь…
Он откланялся, быстро кивнул доктору, развел руками, глядя на товарища, словно хотел сказать: «Некоторые никогда ничего не поймут. И я тут ни при чем». Доктор кружил вокруг своей «504», разглядывая возможные царапины. От него не отставала мадам Корбино.
— Извините его. За ним не всегда уследишь. В этом возрасте мальчики невыносимы. Однако дело не в недостатке воспитания.
Он просто не слушается. Горе, когда отца уже нет.
— Пришлите мне счет, — отрезал доктор. — А ты садись!
Он сел за руль, опустил стекло.
— Ты не станешь мне сказки рассказывать, что вы ездили в Лору-Ботро. Принимаешь меня за дурака? Ты весь мокрый, и машина в грязи, словно вы шастали по полям. Ну?.. Я жду ответа… Собираешься играть в молчанку?.. Как угодно, но я ведь все равно узнаю. Пока не скажешь правду, не получишь карманных денег. С развлечениями распрощайся. И не смей брать взаймы у Марты… Ты это уже проделывал. Я в курсе. Ничего! Не получишь ничего.
Ужинали они молча, друг напротив друга, словно два пассажира, случайно присевшие за один столик. Старались производить как можно меньше шума. Доктор достал из кармана какие-то листки, сколотые канцелярской скрепкой, сложил их и приложил к бутылке. Видно было, как глаза бегают по строчкам. Что она сказала, мадам Корбино? «Горе, когда отца нет». А когда нет матери? Тогда как? Зазвонил телефон. Он вытер рот салфеткой, встал.
— Так куда вы ездили?
— В Лору-Ботро.
Доктор горько усмехнулся и вышел. А Люсьен, сам не зная почему, заплакал.
На следующий день Люсьен поднялся поздно. Суббота была самым любимым днем. В школу идти не надо. Он любил поваляться в постели, забившись под теплое одеяло, замкнувшись в себе, недосягаемый для критики. Он не думал ни о чем, не имея ни мыслей, ни желаний, ни потребностей, отдавшись на волю воображению. Теперь суббота наполнялась особенным смыслом. Это была первая значимая суббота. И вот доказательство; едва проснувшись, он встал, пометил крестиком страничку в своем еженедельнике. День святого Феликса![2]
Смогла ли она заснуть? Без простынь! Вдыхая спертый воздух! Во власти леденящего душу страха! Пытаясь разгадать, почему ее похитили! Опасаясь худшего! Он открыл ставни. Небо было неопределенного серо-голубого цвета. Даже если бы светило солнышко, она бы не увидела. «Мерзко!» — говорил он себе. Начинал осознавать чудовищность проступка. И ведь ни разу не пришло им в голову, что они покушались на женщину. В сущности, что такое «телка»? Училка! Воплощение власти, принуждения. Чучело, которое так забавно пихать! Но когда он схватил ее за ноги…
Люсьен снял пижаму, погасил свет и принял душ. Надо бы договориться, чтобы освободить ее сегодня же. Двое суток — это слишком. Представить только, в каком состоянии она выйдет из своей темницы! А если подаст жалобу в суд? Эрве уверен, что она ничего такого не сделает, но откуда он знает? Вот полиция действительно ловко работает. Она уже доказала, на что способна, когда занималась несколькими громкими делами! Озабоченный. Люсьен спустился в столовую. Нашел там Марту, которая, присев на корточки, что-то искала на полу. Опершись о кран стола, с трудом встала.
— Бедный месье, — сказала она. — Я не перестаю искать его зажигалку. Он вечно все теряет. Вы, случайно, не видели?
— Нет.
— Наверное, потерял ее в больнице. Что вы еще такое натворили, месье Люсьен? Он сердит на вас. А ведь, насколько я его знаю, он незлой. Вспыльчивый? Да. Но он вас любит. Что же вы его изводите?
— Я имел несчастье воспользоваться его машиной. Экое преступление!
— То одно, то другое, то третье, в один прекрасный день терпение лопается. — Она пощупала кофейник — не остыл ли? — Ешьте поживее. Могу вам только сказать, что ему очень тяжело. Вам бы не следовало так, месье Люсьен. Ему и без того нелегко живется! Вечно в бегах. Вокруг одни больные. Вы-то молоды. Не можете еще понять. Он мог бы заново построить свою жизнь. Сколько ему? Всего-то сорок два года.
— Сорок.
— Тем более. Иногда, случается, мы с ним беседуем. Я говорю ему: «Месье следовало бы жениться еще раз». И знаете, что он мне отвечает? «Не могу — из-за малыша». Он хороший отец.
Люсьен отодвинул чашку, вышел из-за стола. Надоело, надоело, с него довольно. Ну, конечно, хороший отец! Вечно угроза на кончике языка, наказание всегда наготове. О лучшем и мечтать не приходится. Он услышал телефонный звонок, крикнул:
— Не беспокойтесь! Я сам запишу больных на прием!
И вошел в кабинет, где пахло потушенной сигаретой.
— Алло… Слушаю, кабинет доктора Шайу… А, это ты?.. Ты откуда звонишь?
— Из автомата, — послышался далекий голос Эрве. — Как там все прошло?
— Ба! Как всегда… Головомойка. Он прекращает снабжение. Хочет любой иеной узнать, куда мы ездили. Как у тебя?
— Примерно то же самое. Разве что втроем меня облаяли. Знаешь, в таких случаях надо орать еще сильнее… Если тебе нужны бабки, не стесняйся.
— Спасибо. Обойдусь. Как завтра вечером, все без изменений?
— Без. Сестра и зять отправятся к друзьям, а мать усядется у телека. Слиняю потихоньку. Я тебе звякну, чтоб ты был при деньгах. Ты уверен, что твой отец уедет?
— Уверен. Сейчас мы в состоянии войны. Можешь не сомневаться, он не останется, чтобы мы, как две фаянсовые собачки, сидели, уставившись друг на друга.
— Так до завтра?
— Ладно.
Он повесил трубку. Старая Марта приоткрыла дверь:
— Что там?
— Ничего. Кто-то спросил доктора Пеллегрена. Ошибка.
Праздный, как обычно, но более уверенный в себе, с тех пор как услышал голос приятеля, Люсьен снова поднялся к себе в комнату. Полистал дневник: перевод и сочинение могут еще подождать; комментирование фразы Валери, вычурной, загадочной, как бы издевающейся над целым светом. Через несколько дней он к этому вернется, после того, как Элиана будет свободна. В планах Эрве была одна тревожащая деталь. Предположим, бельевой мешок сгодился в том направлении, но вот как в обратном? Люсьен выбрал пластинку Битлзов, дабы подстегнуть воображение, забрался с ногами в кресло, перекинув их через подлокотник, и попытался пояснее представить себе завтрашнюю сцену. Допустим, Эрве прикажет Элиане сдаться, сунув голову в мешок еще до того, как ей будет позволено выйти из комнаты. Затем ее втолкнут в машину, а позднее выбросят где-нибудь на дороге в Сюсе, стащив с головы мешок. «Ей будет приказано идти не оборачиваясь, — уточнил тогда Эрве. — Гарантирую, она повинуется». А если она откажется повиноваться? Если, несмотря на капюшоны и темноту, она их узнает? Не лучше ли удрать, пока она не снимет мешок? Но это значит оставить в ее руках страшную улику. Разве полиция не обнаружит торговца, продавшего мешок, а оттуда… Еще одна деталь, которую надо отрегулировать: место, где ее высадить. Дорога на Сюсе в воскресенье вечером, может, не очень подходящая. Если дождя не будет, появятся люди, возвращающиеся из загородной прогулки, и тогда риск возрастает. Лучше было бы отъехать подальше, параллельно шоссе на Анже, отпустить ее неподалеку от какого-нибудь известного ему бистро, где останавливаются автобусы. Нельзя же в самом деле наказать несчастную, заставить возвращаться домой пешком. Если у нее нет денег, можно подкинуть. Только надо с этим срочно кончать. Шутка чересчур затянулась.
