V
Рассказ директора Дэвидсона
— Я в состоянии рассказать и очень много, и очень мало, как мне представляется. Мне не известно ничего, что могло бы навести хотя бы на след убийцы, но я знаю очень много о самом Винси и его отношениях с людьми.
— Может, для начала вы попробуете набросать нам его психологический портрет, хорошо? — тихо заметил Паркер. — Мне все это хотелось бы как-то собрать воедино… — с извиняющейся улыбкой добавил он. — Первым делом мне надо знать, что он был за человек, затем, что вам известно о его личной жизни и, наконец, как складывались его отношения с коллегами и дирекцией здесь, в театре, договорились?
— Хорошо. Тогда начну с первого пункта: что за человек был Стивен Винси… — Директор задумчиво помолчал. — Очень трудно ответить на этот вопрос. Я не знаю, можно ли вообще применительно к Винси говорить об определенном психологическом типе, то есть о том, обладал ли он сложившимся, твердым характером, хотя вроде бы и должен уже был им обладать, ведь ему вот-вот стукнуло бы пятьдесят. Очень самонадеянный, даже надменный, но такое вообще свойственно многим актерам, это скорее их профессиональная, а не его личная черта. Она вырабатывается как реакция самозащиты. Человек, которому постоянно устраивают очную ставку с сотнями зрителей, чью благосклонность он всю жизнь всякий раз стремится завоевать заново, должен верить, что стоит большего, чем другие, что он незаменим, что он неповторим. Только наиболее интеллигентные актеры знают о собственных недостатках, хотя и они признаются в них неохотно. Но Винси интеллигентен — в расхожем смысле этого слова — не был. По-актерски хитрый, он умел разговаривать с людьми, очаровывать, когда хотел кого-нибудь привлечь к себе. Но мне кажется, вряд ли можно было бы его назвать глубокой натурой. Откровенно говоря, я считал его человеком весьма ограниченным. У него не было также того, что мы называем этикой поведения. То, что могло принести ему выгоду, было для него важнее всего, и он всякую минуту был готов на любое свинство, чтобы только поправить свои дела. Знаю, что лет пятнадцать назад он был замешан в каком-то карточном скандале, правда, его замяли. Жулил за покером, и его схватили за руку. И еще я знаю, что его содержала жена одного очень богатого человека, с которой он жил исключительно из-за денег. Она давала ему большие суммы, но он промотал их, как промотал полученные от нее «роллс-ройс» и дом в пригороде. Но это тоже старая история. Примерно десятилетней давности. Самое паршивое во всем этом то, что Винси, не таясь, направо и налево рассказывал всем, кто хотел и кто не хотел его слушать, об этой женщине во всех подробностях. Ему, по-видимому, казалось, что она подобным образом воздает должное его красоте и актерскому искусству. Он, кстати, был очень способный, тут спору нет, но не гениальный артист. По-настоящему великим он так и не стал. По-моему, ему мешали как раз его тщеславие и неумение подчиняться хорошим, думающим режиссерам. Он был актер старой школы, куда более старой, чем того позволяла дата его рождения. Эдакая звезда прошлого века, те ни во что не ставили автора пьесы и ее текст, партнеров и целостность представления, а также его главную мысль, их занимала лишь собственная персона на сцене. Винси крайне болезненно воспринимал малейшую попытку хоть чуточку затмить его в какой-нибудь мизансцене, в которой выдвижение его на первый план было бы бессмыслицей. Он не любил подчиняться режиссерской концепции, что во второй половине двадцатого века вряд ли позволит ему когда-нибудь сыграть великие роли, ибо никому не хочется, чтобы актер не вписывался в общий замысел, мешал нормально вести репетиции. Может, потому он и не попал ни в один крупный театр и никогда не войдет в историю английской сцены, хотя, как знать, у него были к этому определенные основания, поскольку талантом он обладал незаурядным. В «Стульях» он великолепен, хотя если бы вы спросили мистера Дарси, он порассказал бы вам, как с ним намучился. Вся концепция этой роли принадлежит не ему, а Дарси. Но вернемся к психологическому портрету Винси, я думаю, человек он был слабый, ограниченный и бессовестный. Но в обаянии ему не откажешь, особенно в отношениях с женщинами, которые очень много помогли ему в жизни и, полагаю, много принесли ему бед, испортив его… Скандалов и скандальчиков с дамами у него было хоть отбавляй.
— Так, — Паркер задумался. — Не думаете ли вы, что у Винси были какие-нибудь связи с преступным миром?
— Пожалуй, нет. Не думаю. У него к этому не было никаких причин. Ну, разве что… Но и это никакая не улика…
— Что? — заинтересовался Паркер.
— В последнее время, примерно с неделю, Винси превзошел самого себя. Многим поначалу показалось, что он спятил. Он всем и каждому рассказывал, что собирается открыть собственную киностудию, благодаря которой наконец-то предстанет перед всем миром как Лоуренс Оливье. Когда допытывались, откуда он возьмет деньги, Винси загадочно улыбался и пожимал плечами, говоря, что это, мол, пустяки. Естественно, когда мне об этом рассказали (как вы догадываетесь, господа, в театре директору всегда обо всем рассказывают), я рассмеялся. Никто лучше меня не знал о состоянии его дел. Мне надо быть в курсе всех этих вещей, я ведь постоянно имею дело с актерами и должен знать, чего каждый из них «стоит», как говорится. Но Винси менялся со дня на день, и вот наконец приходит он сегодня ко мне утром сюда, в кабинет, и, всем своим видом выказывая презрение и ко мне, и к самой идее Камерного театра, который, как вы знаете, привержен исключительно современной драматургии и ее пропаганде, требует прямо-таки астрономическую сумму за свою игру, заявляя, что в нынешних условиях за меньшие деньги выходить на сцену в подобного рода вздорных пьесах ему неинтересно. В противном случае он разрывает контракт. Я сдержался, хотя вел он себя совершенно идиотски, и спокойно сказал, что он вправе разорвать с театром контракт, вправе уйти хоть завтра, но, разумеется, ему придется покрыть все убытки, а это кругленькая сумма, поскольку я потребую от него компенсировать все, что было затрачено на постановку пьесы и вознаграждение актерам, техническому персоналу и т. д., а также заплатить за неизбежный простой, связанный с необходимостью подыскать ему равноценную замену и подготовить ввод нового актера в спектакль. Однако сейчас, после начала сезона, после подписания контрактов во всех театрах, сделать это не так просто. Кстати, и теперь, когда он погиб, я ломаю себе над этим голову — с той самой минуты, как мне сообщили ужасную новость. Актеры суеверны. Не знаю, согласится ли кто ввестись в спектакль, чтобы заменить убитого коллегу…
— Да. Разумеется… — Паркер откашлялся.
— Прошу прощения! Я отдалился от темы. Так вот, мой ответ немножечко охладил его, но тем не менее Винси заявил об уходе из театра и сказал, что, отыграв «Стулья», будет считать себя свободным от обязательств сотрудничать с нами, на что, впрочем, в соответствии с контрактом, он имел бесспорное право и о чем он вообще мог мне не говорить. Но это были не единственные симптомы того, что люди за глаза поначалу легкомысленно определяли покручиванием пальца около виска, но во что спустя несколько дней все, не исключая меня, поверили. Ведь актер никогда не заявляет, да еще таким тоном, директору театра о своем отказе работать, если у него нет значительно лучшей перспективы. Ну, я учинил тайное расследование и могу с полной уверенностью утверждать, что ни одна киностудия, ни один театр не вели с ним никаких переговоров. В таком случае дело это для меня совсем непонятное. Не знаю, откуда он собирался взять необходимые средства. Разумеется, не с доходов, связанных с актерской работой.
— А не афишировал ли Винси свое будущее богатство или радужные перспективы еще как-нибудь? — спросил инспектор.
— Ну конечно же! Атмосфера в театре уже давно очень тяжелая. Эва Фарадей до знакомства с Винси была чуть ли не невестой Генри Дарси, который отыскал ее в одном из любительских коллективов и сделал из нее актрису. Однако потом она, видимо, влюбилась в Винси, а может, он просто вскружил ей голову, во всяком случае, Эва порвала с Генри и стала бывать всюду только с Винси. Произошло это недели через две после начала репетиций «Стульев», три месяца назад. Винси на женщин производил огромное впечатление. Она, наверное, все-таки полюбила его, хотя Генри один из самых лучших и талантливых людей в театральном мире. Если бы она вышла за него замуж, была бы счастлива и знаменита. Но кто поймет женщину? Так или иначе, Дарси, что называется, и бровью не повел, хотя ему приходилось ежедневно видеть их вдвоем, ибо судьбе было угодно, чтобы они оба играли в пьесе, где заняты только два актера. Дарси поставил спектакль и играет в нем эпизодическую роль Оратора. Ему пришлось постоянно быть с ними, учить их, встречать их дважды на дню… Но я и не такое в театре видел! С Эвой он по-прежнему был очень сердечен. Наверное, все еще любит ее. А у нее свет клином на Винси сошелся. Судя по всему, Винси обещал жениться, предлагал Эве свить семейное гнездышко и говорил, что остепенится. Впрочем, кто может знать, что он ей обещал и как на нее воздействовал? Думаю, он прямо и родился с тем страшным свойством, которым обладает клейкая бумага от мух. Женщины липли к нему, а потом оторваться не могли. Он же бросал их без колебаний, как только они ему наскучивали или переставали быть нужны. Так и с Эвой. Несколько дней назад они крупно поссорились в театре. Вернее, Эва вроде бы не принимала участия в скандале, один он, Винси. Кричал на нее и обзывал самыми последними словами, говорил, что она виснет на нем, мешает ему жить, что у нее нет на него никаких прав, что она словно гиря у него на ногах. Произошло это через день или два после того, как он начал распускать слухи о своем богатстве. Посчитал, видно, что брак с молодой, уже известной, но не самой знаменитой артисткой никакого смысла для него теперь не имеет. Голова его была забита фантастическими проектами, в которых ей не находилось места… После скандала он порвал с Эвой и перестал с ней разговаривать, общались они только на сцене. Там он вел себя так, будто имел дело со змеей. Кстати, во время скандала случилось и еще кое-что. Когда Винси стал орать на Эву, Дарси в театре еще не было. Ах да, полагаю, Винси сам выбрал такой момент. Ему хотелось публично унизить Эву и вместе с тем не получить по зубам. Ведь Дарси уж точно не позволил бы Винси так вести себя по отношению к Эве, независимо от того, бросила она его ради Винси или нет… Так вот, есть у нас в театре помощник режиссера, Джек Сэйер, молодой, довольно хилый паренек, студент, подрабатывающий, чтобы получить медицинское образование. Помреж был тогда недалеко, и когда Винси обозвал Эву каким-то непарламентским словом, Сэйер подошел к нему и сказал, что мужчина не имеет права вести себя таким образом с женщиной. Вам следует знать, господа, что Стивен Винси служащих театра вообще за людей не считал. Он относился к ним, как феодал к своим подданным, а скорее, и того хуже, он их вообще не замечал. Винси и Генри Дарси мужчины рослые, статные, а помреж замухрышка. Ну, Винси, не раздумывая, и съездил его по лицу. Оскорбленный паренек схватился за топорик, который наш пожарный положил на стол в коридоре, и, наверное, долбанул бы им Винси, если бы люди не вмешались и не удержали его. Дело, естественно, могло для Винси кончиться очень скверно, но по моей просьбе Сэйер согласился принять письменные извинения Винси, которому я пригрозил, что тот может за это попасть на несколько месяцев за решетку. В тюрьму бы, разумеется, он не сел, но штраф ему заплатить пришлось бы. Я хотел как-нибудь все сгладить. В театре подобные споры и скандалы чудовищно осложняют работу и моментально сказываются на игре актеров и качестве спектакля. Но и это еще не все. Эва, конечно, повалилась в обморок, и ее пришлось полчаса приводить в чувство, после чего она впала в истерику, и спектакль мы начали с опозданием на пятнадцать минут. А когда пришел Дарси, который появляется на сцене лишь в самом финале, и сразу же обо всем узнал, он в антракте отправился в уборную Винси и спокойно объявил ему, что если еще раз он скажет Эве Фарадей хотя б одно грубое слово, он, Дарси, прибьет его, как собаку. И, не дожидаясь ответа, вышел. Костюмер Раффин, который при этом присутствовал, — ему постоянно надо находиться во время спектакля в артистической Винси, хотя он и боится его больше всего на свете, поскольку тот относится к нему по-свински, — так вот, Раффин рассказал мне, что Винси побелел как полотно и еще долго прямо-таки трясся от страха, только объявление по радио об окончании антракта и приглашение на сцену заставили его прийти в себя. Тотчас же после этого он формально извинился перед Эвой, но их отношения, как выяснилось, были разорваны окончательно…
