— Алексис говорил, что он — русский царь?
— О, нет, он только говорил, что его пра-пра-бабка или кто-то там еще была замужем за кем-то, кто, возможно, был высокопоставленным. А я спросила: «Что хорошего говорить „если бы“»? Во всяком случае, сказала я, теперь все они свергнуты вместе со всеми своими царскими привилегиями… И ты все-таки собираешься во что бы то ни стало подробно разузнать об этом? Поль утомил меня рассказывая о своей знаменитой пра-прабабке, а в конце концов замолчал и больше вообще ничего не рассказывал. Наверное, понял, что девушку не могут очень-то заинтересовать чьи-то прабабки.
— Кем же все-таки была его прабабка, как он считал?
— Точно не знаю. Он без умолку болтал об этом. Однажды он даже написал мне все это, однако я сказала ему: «У меня от тебя головная боль, и, кроме того, из того, что ты рассказываешь, видно, что никому из твоего народа не стало лучше, чем могло бы быть, поэтому я не понимаю, чем ты хвастаешься. Значит, по-моему, уважать здесь некого, а если всякие там принцессы с огромными деньгами не стоят уважения, сказала я, то не понимаю, для чего кто-то будет обвинять и не уважать девушек, которым приходится самим зарабатывать себе на жизнь». Вот что я ему сказала.
— Конечно, вы абсолютно правы, — проговорил Уимси. — У него, наверное, была какая-то мания по этому поводу.
— Ахинея, — небрежно произнесла мисс Гарланд, позволив своей рафинированности на какое-то время улетучиться. — Я хочу сказать, что он был немного глуповат, когда касался этой темы.
— Очевидно, он придавал этому большее значение, чем оно заслуживало. Вы говорите, он записал вам все это?
— Да, записал. А потом, однажды, опять явился, очень взволнованный. Спросил, сохранилась ли у меня та бумага, которую он написал. «Точно не знаю, — ответила я. — Меня совсем не интересует это. Ты что, считаешь, я храню каждый обрывок бумаги с твоим почерком? Как героини романтических историй? Поэтому, — сказала я, — позволь-ка сказать тебе, что не храню. Любое, что представляет ЦЕННОСТЬ, я буду хранить, а не всякие ерундовые кусочки бумаги».
Уимси вспомнил, что Алексис ближе к концу их отношений с Лейлой оскорбил ее, попрекнув несомненным отсутствием благородства.
— «Если ты хочешь сохранить свои вещи, почему бы тебе не отдать их этой старухе, которая так прилипла к тебе? Если ты собираешься жениться на ней, то она как раз тот самый человек, которому можно отдать на сохранение свои вещи, если она, конечно, захочет их хранить». А он сказал, что ему не очень-то нужна бумага, на что я ответила: «Ну, тогда чего ты так беспокоишься?» А он ответил, что если я не сохранила ее, то все в порядке, а я сказала, что не знала, сохранять мне ее или нет. И он сказал: «Да, я хотел сжечь эту бумагу, и хотел, чтобы ты никому ничего не рассказывала»… он имел в виду об его прабабке. И я сказала:«Если ты считаешь, что мне больше нечего делать как рассказывать своим друзьям о тебе и твоей прабабке, то ты ошибаешься». Подумать только! Ну, разумеется, после этого мы уже не были такими близкими друзьями как прежде, по крайней мере я, хотя скажу, что он всегда обожал меня. Но я не смогла без конца переносить его болтовню. Глупости, назову это так.
— А вы СОЖГЛИ эту бумагу?
— Не уверена, я просто точно не знаю. Не помню я! Вы почти такой же приставучий, как и он; все настаиваете насчет этой бумаги. Так или иначе, какое значение имеет эта глупая бумага?
— Ну, — ответил Уимси, — я очень интересуюсь всякими документами. Тем не менее, если вы ее сожгли, то сожгли, ничего тут не поделаешь… Жаль. Если бы вы отыскали эту бумагу, она могла бы стоить…
При упоминании о деньгах прекрасные глаза Лейлы Гарланд направили свое сияние прямо на Уимси, словно сверкающие прожектора, освещающие уголок в темной ночи.
— Да? — выдохнула Лейла.
— Да, могла бы стоить, если взглянуть на нее, — ответил Уимси холодно. — Наверное, если бы вы покопались среди вашего хлама, знаете ли…
Лейла пожала плечами.
— Не понимаю, зачем вам нужен этот старый клочок бумаги? — с волнением спросила она.
— Не нужен, пока я не увижу его. Однако мы могли бы мельком взглянуть на него, а? Как вы на это смотрите?
Она улыбнулась. Лейлу осенила мысль:
— Как? Вы и я? О, ХОРОШО! Но не знаю, как я могу привести вас ко мне домой? НЕ ТАК ЛИ? Я хочу сказать, что…
— О, все будет в порядке, — быстро проговорил Уимси. — Вы абсолютно не бойтесь МЕНЯ. Видите ли, я стараюсь ДЕЛАТЬ что-то, и мне нужна ваша помощь.
— Уверена, что-то я смогу, при условии, что в этом нет ничего такого, против чего сможет возражать мистер да Сото. Знаете, он очень ревнивый молодой человек.
— На его месте я был бы точно таким. Может быть, он захочет тоже прийти и помочь нам искать бумагу?
Лейла улыбнулась и ответила, что она не считает это необходимым, и беседа окончилась там, где в любом случае она должна была бы завершиться в неубранной и битком набитой всевозможными вещами квартире мисс Гарланд.
Выдвижные ящики шкафа, сумки, коробки, переполненные интимным и разнообразным хламом, который громоздился на кровати, свисал со спинок стульев и завихрялся по щиколотку на полу! Находившаяся в не менее завихренном состоянии Лейла утомилась от поисков примерно через десять минут, однако Уимси, шутливо запугивая, умасливая и решительно упрашивая ее, предлагая при этом свои золотые наживки, беспощадно заставлял ее продолжать работу. Внезапно появившийся мистер да Сото застал Уимси сидящим на охапке нижнего белья, а тем временем Лейла шарила среди стопки скомканных счетов и почтовых открыток с картинками, которые были наспех свалены на дне дорожного сундука. Да Сото сначала подумал, что их действия были связаны с некоего рода утонченным мелким шантажом, и начал было угрожать. Уимси коротко сказал ему, чтобы он не делал глупостей, и подтолкнул стопку белья к его, в возмущении, поднятым рукам, а затем начал рыться в кипе журналов и граммофонных пластинок.
Довольно курьезным оказалось то обстоятельство, что нужную бумагу обнаружил именно мистер да Сото. Интерес Лейлы к поискам несколько охладел с появлением ее приятеля — наверное, у нее были иные замыслы по отношению к лорду Питеру, что и было прервано несвоевременным вторжением Луиса, когда да Сото, напротив, внезапно остановился на мысли, что искомая бумага могла бы оказаться кое для кого ценным документом и по ходу поисков становился все более и более заинтересованным.
— Я не удивился бы, сладкая моя, — заметил он, — если бы ты запихнула ее в один из этих романов, которые ты всегда читаешь, так же, как ты делаешь с автобусными билетами.
— А это мысль, — горячо сказал Уимси.
Они обратили внимание на полку, загроможденную дешевой беллетристикой и грошовыми брошюрами. В них находились удивительные коллекции разнообразных предметов, и не только автобусные билеты, но и корешки от билетов в кинотеатры, счета, обертки от шоколада, конверты, почтовые открытки с изображениями, пустые сигаретные пачки и многое, многое другое. И наконец-то да Сото рывком снял с полки «Девушку, которая отдавала все», быстро встряхнул ее и выбил из ее страстных страниц сложенный листок писчей бумаги.
— Ну, что вы скажете об этом? — спросил он, быстро взяв листок. — Если это не почерк того парня, вы можете назвать меня глухонемым слоном с четырьмя левыми ногами.
Лейла выхватила у него бумагу.
— Да, это он, точно! — воскликнула она. — Если спросите меня, тут множество чепухи. Я никак не могла разобраться, но если это представляет для вас какую-то ценность, то я могу только приветствовать.
Уимси быстрым взглядом оценил линии фамильного древа, простиравшиеся от верха до низа листка.
— Так вот, оказывается, что он думал по поводу того, кто он такой! Да, я очень рад, что вы не вычеркнули это, мисс Гарланд. Это может совершенно прояснить наше дело.
Тут мистер да Сото намекнул что-то о долларах.
— Ах да, — произнес Уимси, — Вам повезло, что это я, а не инспектор Умпелти, не так ли? Он мог бы задержать вас за утаивание такой важной улики. — Милорд ухмыльнулся в озадаченное лицо да Сото. — Но я ничего не скажу. Ведь я видел, как старалась мисс Гарланд, переворачивая свою симпатичную квартиру вверх дном, чтобы сделать мне такое неоценимое одолжение. Она перевернула квартиру до такой степени, что теперь не сможет достать свое новое платье, а она хорошая девочка и его заслужила… Теперь слушайте меня, дитя мое. Когда, вы сказали, Алексис дал вам это?
— О… очень давно. Когда мы с ним поначалу были друзьями. Не могу вспомнить точно. Но знаю, что прошла целая вечность с тех пор, как я читала эту глупую старую книгу.
— Значит, говорите, целая вечность. И, как я понимаю, эта целая вечность гораздо меньше, чем год — если, конечно, вы не были знакомы с Алексисом до его приезда в Уилверкомб.
