Валерий Фурса
Десятая заповедь
Неожиданный выстрел расколол предрассветную тишину. Расколол безжалостно, властно и неумолимо. Он разорвал ночь пополам, будто гнилую мешковину, резко отделив прошлое от будущего, перечеркнув это прошлое и остановив стрелки чьих-то часов в серости наступающего утра.
Напуганное выстрелом воронье стремительно взлетело в небо, неистовым криком оповещая мир об очередном злодеянии против него. О злодеянии, учиненном наиболее совершенным творением Господним — человеком. И самым неудачным его творением тоже.
В этом зловещем вороньем крике слышался резкий протест против содеянного насилия. Не так! Вовсе не так должно начинаться летнее утро! Один только жаворонок может разбудить солнце. Только его неповторимая песня вправе оповестить все живое о наступлении нового дня. Песня летнего рассвета, а не безжалостный гром беды, имеет право на существование в этом лучшем из миров! Но лучший ли он на самом деле?…
Только немые свидетели этого ужасного злодеяния — уже чуть пригасшие предрассветные звезды равнодушно тускнели в небесной выси, невозмутимо наблюдая за тем, что творится на грешной Земле. Лишь они, далекие и холодные, видели что-то, пока еще недоступное никому другому. Но еще ни одна из них никогда и никому не открыла своих тайн. Ни своих собственных, ни тех, невольными свидетелями которых им пришлось стать только по причине своего высокого положения в этом мире. Наверное, никогда и не откроет…
Застучали двери домов. Заспанные, встревоженные неожиданным громом, люди начали выходить в свои дворы, тихо приветствуя соседей, и переспрашивая друг друга о причине неожиданной тревоги. Самые смелые из них вышли на улицу, тщетно пытаясь увидеть хоть что-то в рассветном сумраке.
Звук выстрела разбудил Галину. Какая-то непонятная, неопределенная и никак не осознаваемая тревога холодными тисками охватила ее сердце. Услышало, наверное, беду, вот и затрепетало тревожно и испуганно, будто пойманная в руки перепелка. Такого с ней еще никогда не случалось.
— Вася!..
Но мужа рядом не было. Знала, что собирался на рассвете поехать с товарищем на рыбалку. Говорил, что какой-то экзотики для своих прудов раздобыть желает. Несколько сомиков, окуньков и плотвичек. Да и на уху что-то домой привезти обещал. Он и раньше, время от времени, баловался удочками, но Галина довольно спокойно относилась к такому увлечению мужа. Пусть отдохнет! Ведь работает от зари и до зари. А с домашними хлопотами она и сама управится.
Если бы не тот, неосознанный еще, звук выстрела, не неистовое карканье растревоженной стаи ворон и не тревожный стук собственного сердца, то и уснула бы себе снова, как это и раньше бывало, никуда не спеша в это теплое воскресное утро. Но уснуть больше не могла. Наверное, впервые в жизни почему-то так тревожно заныло сердце, и душа, казалось, вот-вот вырвется из груди и легкокрылой чайкой полетит туда, за порог, где случилось что-то лихое, что-то злое и неотвратимое, такое, чему нет ни объяснения, ни возврата.
Набросив на себя легкий халатик, босая и непричесанная, выбежала она в сени и открыла дверь.
Ой! Лучше бы она ее не открывала! Лучше бы не видела той беды, которая так неожиданно свалилась на дружную семью Степанчуков. Но разве кто-то сумел спрятаться от беды за закрытой дверью? Не придумали еще такой двери. И замков, которые уберегли бы от зла, еще никто не сделал…
Открыла дверь, и сразу остолбенела от ужаса. На какое-то мгновение онемела на месте в каком-то странном оцепенении. Ее Васенька, ее муж и отец ее детей, лежал лицом вниз, упав с крыльца на заросшее спорышом подворье, а над его левой лопаткой зловеще краснело кровавое пятно…
— Васенька!!! — будто не губами, а самой мгновенно осиротевшей душой прокричала, и упала без чувств на тело своего любимого.
Соседи, услышав крик убитой горем женщины, бросились в ее двор и, растеряно посматривая друг на друга, молча обступили тела двоих молодых людей, которые так неожиданно для всех нашли свое последнее пристанище на ухоженной ими земле своего собственного двора. Безусые юнцы и поседевшие мужчины в одночасье будто окаменели, не зная, что делать. Только более импульсивные женщины, которые вслед за мужиками прибежали к дому супругов Степанчуков, пытались хоть что-то посоветовать.
— Пропустите! Разойдитесь немедленно! — резкий голос местного фельдшера Марии Михайловны вывел из оцепенения притихшую толпу. Сама же Михайловна быстро присела возле Галины и уложила ее на спину.
— Потеряла сознание. Отнесите ее быстренько в кровать и дайте понюхать вот это, — ткнула пузырек в руки ближайшей женщины.
— Он еще живой, — быстро проговорила Михайловна, прислушиваясь к еле слышным ударам сердца и пытаясь уложить Василия на спину. — Помогите! А вы, Семенович, немедленно звоните на «скорую»! И в милицию позвонить не забудьте!
Семидесятилетний Семенович, услышав утешительные для всех слова фельдшера, молодым козликом посеменил к своему дому выполнять данное ему чрезвычайное поручение.
— Сердце, кажется, не задето, — будто сама себе промолвила Михайловна. — Легкое, вне сомнения, пробито. Необходимо остановить кровь…
Казалось, независимо от нее самой, ее умелые руки уже доставали из сумки бинт и перевязывали раненого. Оно и не удивительно. Почти сорок лет на этой работе. Всякое в ее практике случалось. Но таких ранений ей видеть еще не приходилось. Движения ее были быстрыми и уверенными. Казалось, что эти руки сами знали, что и как им делать.
— Еще сделаем обезболивающий укол, и будем дожидаться «скорой помощи». Будем надеяться на лучшее.
— Васенька!!! — снова израненной чайкой бросилась к мужу Галина. — На кого же ты нас покинул?… Кто же тот вражина проклятый? Кто зло нам такое содеял?… — закричала-заголосила женщина-чайка над телом своего любимого.
— Не голоси, Галинка! — нежно обняла ее Мария Михайловна. — Не умер твой Васенька! Живой еще… А тревожить его не надо. Тяжело он ранен. Но наш Петр Федорович и не таких с того света возвращал. Помолись лучше за мужа своего. Будем надеяться, что «скорая помощь» быстро приедет.
— Уже приехала, — натужно прохрипел Семенович, забегая во двор. — Я и в милицию позвонил, и участковому нашему сообщил.
Василий неожиданно шевельнул губами, чуть-чуть приоткрыв глаза.
— Колька… — будто шелест листвы под легким ветерком, сорвалось с его уст, и он снова упал в тяжелое забытье, ступив на тоненькое лезвие между жизнью и смертью.
Только минут через десять после того, как «скорая помощь» помчалась с раненым в местную больницу, возле двора Степанчуков остановился милицейский УАЗик. Василий, наверное, уже и на операционном столе лежал.
— Так… — еле выполз из машины и, переваливаясь с ноги на ногу, двинулся к людям немолодой уже милиционер.
— А чего это вас так много здесь собралось? — сурово и чуть самонадеянно обратился он к толпе. — Все следы затоптали! Как мне теперь прикажете преступника искать? Или, может, сами найдете? Кого здесь убили?
— Не убили, — вышла вперед Мария Михайловна. — Ранили только. Тяжело ранили Василия Степанчука.
— Это бизнесмена-то нашего новоявленного? — будто обрадовался неожиданной новости, зачем-то переспросил милиционер. — Того, который лесопилку в лесничестве устроил? Кто бы мог подумать?… Но если его только ранили, то нам тут и делать нечего. Когда в себя придет, то сам своего обидчика найдет. Сам же его и накажет. За ним не заржавеет…
— Ты, Макар, меньше языком молол бы! Лучше делом займись, если ты на хоть какое-то дело вообще способен, — обрезала его Михайловна.
— Но, но, но! — сердито цыкнул на нее представитель закона. — Должностное лицо при исполнении обижаешь! В «кутузку» захотела?
— А ты не нокай на меня! Не запряг! И кутузкой своей меня не пугай. Я уже настолько пугана, что теперь ничего не боюсь. А тебя — тем более. Приехал дело делать, так делай! Или ты только со мной ругаться будешь?
— Ты поговори еще у меня, колючка будяковая! Почему раненого забрали, нас не даждавшись?
— Да ты, никак, с дуба упал, лейтенант?!. Пьян ты, или температура вдруг поднялась, что глупости такие несешь?… Дитя малое знает, что раненого спасать надо, а не твоего приезда дожидаться. Вот здесь он лежал. Лицом вниз. Пуля в грудь, чуть выше сердца попала, и со спины вышла.
— Ты, Михайловна, так хорошо все объяснила, будто сама в него и стреляла…
— Объяснила, потому что кровь останавливала, рану его перевязывала. Да что с тобой говорить? Неужели в вашей милиции кого-то более понятливого не нашлось? Один полицай-Макар в милиции штаны протирает?
Михайловна даже сплюнула в сердцах. А стоявшие вокруг люди тоже сердито заговорили, поминая нерадивого милиционера не совсем добрыми и далеко не тихими словами.
