Рене Бурдье - Четвертая пуля

Разбуженный телефонным звонком, Роберт Клид протянул руку к аппарату и, поморщившись, снял трубку. Прозвучал любезнейший голос.

— 14 часов, месье Клид.

Клид с трудом удержался от крепкого словца.

— Уже? — проворчал он.

Голос с легкой усмешкой повторил:

— Да, уже…

Клид взглянул на часы, стоявшие рядом с телефоном. Часовая стрелка действительно замерла на цифре 2. Не поблагодарив, он повесил трубку, чувствуя себя разбитым, одуревшим от усталости и сна. Лег он в 8 утра, проведя ночь за составлением отчета по делу Дербле. Исключительно мерзкое дельце, в котором ему в довершение всего едва удалось уберечь собственную шкуру.

Он вновь с благодарностью вспомнил о своем учителе дзюдо. Роланд Дербле был упрямым типом, но зато как забавно он стал гримасничать, когда затрещала его рука! Мигом отбросил свой стилет, прекрасную антикварную вещь, которой не иначе как собирался восхитить Клида, приставив к его горлу. Нет, прекрасная вещь — дзюдо! Без него частное сыскное агентство Роберта Клида на Елисейских полях, 121 не имело бы сегодня директора.

Клид молниеносно вскочил, отбросив покрывала, и уселся на полу спиной к деревянной кровати. Задравшаяся тонкая шелковая голубая пижама оголила нежнейшую кожу — «прямо девичью», как умильно говаривала некогда его матушка. Матери иногда говорят совершенно непонятные вещи, но со временем Клид сам оценил ее слова.

Обладатель этой «девичьей» кожи был на самом деле весьма мужественным: рост метр восемьдесят, квадратные плечи, объемные мускулы, накачанные занятиями три раза в неделю у старого Чанга… Клид был гордостью клана самцов, и Создатель его во всех отношениях баловал. Непослушные черные волосы падали на крутой высокий лоб. Темные глаза, тонкий нос и полные чувственные губы придавали его лицу безусловную привлекательность. Поэтому, как бы ни старался он казаться циничным, очень мало людей, особенно женщин, оставались безучастными к его обаянию. Интерес, проявляемый к нему противоположным полом, можно было оценить по степени мужской враждебности.

Вот таким был сыщик, глупо и несправедливо названный «Шерлоком Холмсом романтических старых дев».

Роберта Клида такое определение только веселило. Он плевал на то, что о нем говорили или думали другие. Ему нравилось его дело и он надеялся однажды доказать, что работает не хуже прочих, прошедших полицейскую школу или нет.

Он, во всяком случае, школу прошел. Лучшую из всех — школу Сопротивления: на счету у него четыре года игр с гестапо. Четыре года практического курса, за которой младший лейтенант с 1940 года получил пять нашивок на рукаве. Париж освобожден, салоны, входить в которые ранее ему воспрещалось, распахнули двери перед молодым героем. Салоны и политика. Ничто из этого не соблазняло «полковника Шарло».

Сама атмосфера столицы вызывала у него отвращение — все эти «бравые вояки», осыпающие проклятиями, плевками и ударами бедных женщин, согрешивших не с тем, с кем надо. Какой жалкий «триумф»! Не дожидаясь прибытия генерала де Голля, второго «Спасителя», которому Франция отдалась за четыре года, он уехал в Первую армию, где вновь стал младшим лейтенантом Робертом Клидом.

Утренние газеты лежали на леопардовой шкуре возле кровати. Клид погладил рукой прекрасную кошачью голову, скользнул пальцами в необъятную пасть и взял, наконец, первую из пачки — «Эклер-Пари». Тут дело Дербле было вынесено на первую страницу в пятую колонку.

НЕТ БОЛЬШЕ ТАЙНЫ ДЕРБЛЕ

РОБЕРТ КЛИД РАЗОБЛАЧАЕТ УБИЙЦУ

«ДАМЫ С ЗЕЛЕНЫМ КОЛЬЕ»,

что была убита собственным сыном,

пожелавшим уплатить карточный долг.

Начиналась статья приятно: «Роберт Клид, подобно фокусникам, вытягивающим на глазах у изумленной публики из рукава кролика великолепных пропорций…»

Клид оценил. Он ненавидел публикации подобного рода, но эта, несомненно, пойдет агентству на пользу. Он сказал сам себе, что при случае можно будет пропустить стаканчик за своих друзей-журналистов. Давно уже это ему не удавалось. Он закурил первую за день сигарету и принялся за чтение.

Статья была весьма хвалебная. Журналист больше с пылом, чем с талантом, преподносил «диалоги» Клида с убийцей, не скупясь на соответствующие комментарии. Затем журналист пустился в описание того, как блуждала в потемках полиция.

«Может быть, никогда, — писал он, — наша полиция не представит уже столь убедительного доказательства своей неспособности, как это было в случае бесконечно долгих заблуждений ведущего следствие комиссара Винсена. По прошествии тринадцати дней после обнаружения трупа богатейшей „дамы с зеленым колье“ этот хмурый Винсен все еще не отказался от своей первоначальной версии: убийство с целью ограбления».

«То, что мадам Дербле была заколота ножом в своей собственной ванне — то, что априори, казалось, исключает версию простого воровства и убийства в состоянии аффекта — его ни в коей мере не убедило. Судья Ребель, поддерживая обвинение, казалось, согласился с этой идеей фикс. Не заявил ли он нам вчера утром, выслушав в своем кабинете семью потерпевшей, а, следовательно, и ее сына, что „…никоим образом не позволительно интерпретировать результаты расследования в ином направлении. Дело будет затяжным, — добавил он, — но нужно рассчитывать на терпение и способности комиссара Винсена, преследующего убийцу. В такого рода делах, — заключил он убежденно (наши читатели знают, что мы далеки от того, чтобы эту убежденность разделять), — время — лучший помощник справедливости“.

Таким образом, убийство могло бы остаться безнаказанным, если бы дочь покойной не обратилась в отчаянии к Роберту Клиду. Всего за три дня он — а это его первое криминальное дело — расставил все по местам, нашел причину и разоблачил убийцу — „неуловимого“ убийцу, по утверждению комиссара Винсена. Месье Ребель не счел возможным дать свою оценку столь благополучного исхода на проходившей спустя несколько часов пресс-конференции. Мы его понимаем. Что касается комиссара Винсена, то он просто-напросто исчез. Стыдливо — да простят нас читатели, — подобно кошке, которая знает, чье мясо она съела…»

Клид криво ухмыльнулся. Этот тип зашел слишком далеко. Сверхлюбезен в его адрес и чрезвычайно суров по отношению к Винсену. Статьи подобного рода не способствуют налаживанию отношений с полицией.

Задребезжавший телефон подтвердил это. Клид отбросил газету, прежде чем снять трубку. Раздался все тот же приятнейший голос, голос Веры, его секретарши.

— Некая мадам Дравиль срочно просит соединить с вами. Перевести разговор на ваш аппарат?

Какое-то время Клид раздумывал. Он не знал никакой мадам Дравиль и к тому же чувствовал крайнюю необходимость разрядиться. Сердито бросив сигарету, начавшую обжигать губы, в пепельницу из оникса, он резко бросил:

— Послушайте меня внимательно, Вера. Вы, конечно, воспитанная девушка, в противном случае вы не стали бы секретаршей Клида. Ясно? Потому ответьте, что меня нет в агентстве, что я долго буду отсутствовать, что я нахожусь в провинции, на другом конце света, если так вам больше нравится; ну придумайте что-нибудь, неважно что, лишь бы меня на сегодня оставили в покое.

Вера ничуть не удивилась, но ответила:

— Эта дама очень настаивает, месье Клид. Она говорит, что это очень важно, что речь может идти о жизни ее мужа. Она утверждает, что он исчез.

Клид прервал ее, прорычав:

— Но Боже мой, что вы от меня хотите? Мало ли что она говорит или о чем может думать. Я провел всю ночь на ногах! Или вы думаете, что я много спал в две предыдущие ночи!

Потом несколько мягче продолжил:

— Знаете, не ломайте голову, моя бедная Вера. Я знаю этот трюк. Муж удрал от своей жены, потому что сыт ею по горло. Это классический случай.

Вера была шокирована:

— О! Месье Клид, вы не знаете…

Клид занервничал, он не чувствовал себя в состоянии продолжать эту дискуссию, и потому опять сорвался:

— Ну да, я знаю! Это мое ремесло — знать то, что пустышки вроде вас, дурехи чертовы, не знают и не будут знать всю свою жизнь. Я вам говорю, что муж ей изменил и бросил; вы меня слышите: бросил! Это, я думаю, ясно?

Вера ответила не сразу. Она тяжело вздохнула. Клид слышал, как она высморкалась. Затем заставила себя извиниться.

— Вы правы. Я не знала… Но она кажется такой несчастной…

Клид был тронут столь непривычным для Веры тоном, и это решило все.

— Хорошо, — сдался он, буркнув: — переведите разговор на меня.