Картер Браун - Том 22. Коварная красотка. Обуреваемый страстями. Рыжая-бесстыжая. Клоун

Даже сидя на другом конце комнаты, я мог слышать журчание голоса Уолкера. Грета широко зевнула. Когда Уолкер наконец иссяк, она сказала:

— Я могла бы привезти колье сегодня. Мистер Гроссман посмотрит его и назовет свою цену, если оно его заинтересует… Нет, спасибо, мистер Уолкер, я не боюсь. Кому придет в голову, что я везу колье? Да. Хорошо, я буду у вас примерно через полчаса. — Она повесила трубку и опять улыбнулась мне: — Ну что? Видел? Никаких проблем! Слышал, как он пускал слюни?

— Ты ведь не собираешься и в самом деле продавать колье?

— Конечно нет. В конце концов я откажусь от его предложений. Но сегодня вечером скажу, что мне нужно двадцать четыре часа, чтобы все хорошенько обдумать.

— Грета, ты просто гений! — почтительно проговорил я.

— За это, — она присела в реверансе, и брюки ее натянулись так, что готовы были лопнуть, — тебе придется еще раз меня поцеловать.

Следующие пять минут были потрачены на поцелуй. Потом она схватила футляр и стала отбиваться, пинками и толчками отгоняя меня всякий раз, как я приближался.

— Если мы не отправимся сейчас же, Эл, — сказала она мягко, — то не попадем туда никогда!

— Ты права, — сдался я. — Но почему преступление вечно сопутствует любви и мешает ей?

— Одна любовь, без преступления, не доставляет никакого удовольствия, — серьезно ответила она.

Я потрясенно уставился на нее, и она спокойно пошла к выходу.

— Ты шутишь! — взмолился я. — Скажи, что ты шутишь!

Она остановила свой «кадиллак» в четверти мили от дома Гроссмана. Я вышел и, обойдя машину, встал позади. Грета открыла багажник, подняла крышку, и я с сомнением глянул внутрь.

— Давай, малыш, — с нетерпением проговорила она, — лезь обратно в материнскую утробу!

— Как бы она не оказалась могилой, — ответил я. — А ты точно не забудешь открыть замок, когда мы доберемся туда, а?

— Если я забуду, то пошлю тебе почтовую открытку, — сказала она. — Ну, в чем дело? Ты трусишь?

— Конечно трушу.

Я залез в багажник, который и правда оказался достаточно просторным. Здесь вполне можно было разыгрывать массовые сцены эпического театра. Грета с шумом захлопнула крышку, погрузив меня в зловещую темноту. Машина опять двинулась вперед и через минуту остановилась. Я неясно слышал голоса, различая мужской, спрашивающий, и грудное контральто Греты в ответ. Следующий переезд был совсем коротким, по подъездной аллее, как я понял. Потом машина остановилась, мотор затих. Через десять секунд лязгнул ключ, и крышка багажника, открывшись, поднялась на несколько дюймов.

— Все в порядке? — прошептала Грета.

— Похоже, я должен заново родиться, — тоже шепотом ответил я. — У тебя есть диплом акушерки?

— Достаточно будет штампа «Брак», — огрызнулась она, — мне лучше уйти, вдруг кто-нибудь смотрит из окна. Ни пуха, Эл!

Стук ее каблуков, пока она шла по мощеному двору, становился все слабее, затем приобрел иной оттенок, когда она стала подниматься по мраморным ступеням. Я с трудом разобрал голос дворецкого, а затем щелчок закрывшейся двери.

Медленно сосчитав до тридцати, я поднял крышку багажника, уперевшись в нее руками. Она откинулась, обнажив нутро до самого основания, и я почувствовал себя таким же голым и беззащитным, какой была леди Годива[2], когда порыв ветра откинул ее длинные волосы. Я выбрался и закрыл крышку. Мгновение я прислушивался, но не уловил ни звука. И слава Богу: если бы кто-нибудь крикнул в этот момент, Уилер рухнул бы на месте и умер от разрыва сердца.

Сбоку от мраморных ступенек рос большой куст. За три секунды я добрался до него и спрятался. Затем, перебегая от куста к кусту, будто насекомое, спасающееся от инсектицидной обработки, я стал огибать дом. Это отняло довольно много времени; я ведь не шутил, когда называл дом Гроссмана дворцом. Его хватило бы и на два дворца — для «него» и для «нее», короля и королевы, уже переживших первый царственный расцвет своего брака. Все окна, мимо которых я пробирался, имели одну общую деталь — на них были массивные металлические решетки.

Удача сопутствовала мне: когда я завернул за последний угол, то увидел охранника, но он направлялся в другую сторону и шел спиной ко мне. Я бросился на землю возле ближайшего куста и замер. Кровь застыла в моих жилах, готовая к предстоящему переливанию. Охранник дошел до дальнего конца дома, повернул и двинулся обратно.

Все громче и отчетливее слышались его шаги по мере того, как он приближался к кусту. За четыре шага до меня он остановился. Мои нервы трепетали, словно струны на гитаре Пресли, пока я наблюдал, как этот человек достает из кармана сигареты и засовывает одну себе в рот. Когда он стал шарить в поисках спичек, я прыгнул на него сзади, молотя кулаками, как заводной кролик, бьющий по барабану. Он рухнул на землю, и я забеспокоился, уж не сломал ли я ему шею., но он дышал, и я решил, что ничего страшного не произошло.

Связка ключей из его кармана перекочевала в мой. Я достал оружие из его кобуры, а затем мне пришла в голову мысль получше: я снял с него форму и ремень, к которому пристегивалась кобура.

Форма пришлась мне как раз впору, разве что была немного широковата в талии, но все это легко убиралось под ремень. Фуражку я натянул на голову так низко, что козырек нависал над самыми глазами. Теперь осталась одна задачка: что, черт возьми, делать с этим охранником?

Трудность заключалась в том, что для ее решения требовался мой костюм, а он был почти совсем новый. Но, как сказал один грабитель, стоит ли плакать по снятой одежде?

Брюки пошли на то, чтобы крепко связать ноги охранника; а пиджаком я замотал его руки, заведя их за спину. Из носового платка получился превосходный кляп. После этого я оттащил охранника в кусты.

Медленно шагая вдоль задней стены дома, я добрался до противоположного угла, повернул назад и двинулся в обратном направлении. Рядом была дверь, наполовину открытая, и я гадал, повезет ли мне еще раз, как вдруг внутри зажегся свет.

До двери мне оставалось пройти еще футов десять, когда голос из комнаты позвал неожиданно:

— Эй, Джо!

Если бы не ремень, то я, пожалуй, выпрыгнул бы из формы.

— Да? — осторожно отозвался я.

— Кофе на плите, — сказал женский голос. Он был густым, повелительным, привыкшим отдавать распоряжения. — Выпьешь его, когда захочешь, а я пошла спать.

— О’кей, — прорычал я.

Женский голос принадлежал, наверное, кухарке, и поскольку это была лишь информация, а не приглашение выпить с ней кофе, то все сошло гладко.

Какое-то время, показавшееся мне очень долгим, я стоял не двигаясь. Но все было спокойно, поэтому я набрался храбрости и открыл дверь. За ней находилась кухня, по размерам не уступающая всей моей квартире. Она была пуста. На плите стоял кофейник — молчаливый знак солидарности кухарки и охранника, но у меня не было времени на кофе.

Из кухни дверь вела в коридор, и здесь пришлось выбирать — повернуть направо или налево. Я пошел налево и в конце коридора наткнулся на еще одну дверь — запертую. Но к этому я был готов: достав из кармана связку ключей, я опробовал их по очереди, четвертый подошел. Дверь медленно открылась, и я с дьявольской отчетливостью почувствовал, просто физически ощутил, как вылезают из орбит мои глаза. Мне показалось, что я открыл дверь в прошлое и ступил прямо в Историю.

Комната была обставлена пышно, стены обиты и затянуты роскошной шелковой парчой, которая тускло поблескивала в приглушенном свете. Потолок заменял огромный прямоугольник отполированного зеркала, которое добросовестно отражало картины «Тысячи и одной ночи» внизу.

Центр комнаты занимала гигантская кровать. Прекрасно исполненные деревянные змеи, свернувшиеся кольцом, украшали изголовье, глаза их были из настоящих изумрудов, светящихся глубоким чистым светом. Черное атласное покрывало ниспадало по обе стороны до самой поверхности белоснежного шерстяного ковра с очень густым и толстым ворсом. А в углу восседала сама Клеопатра, великолепно выделявшаяся на этом фоне.

Ее светлые, отливающие медью волосы свободно рассыпались по спине, спускаясь почти до талии. Весь ее наряд ограничивался драгоценностями, начиная с усыпанной бриллиантами диадемы на голове и кончая литым золотым браслетом на лодыжке.

Крошечные золотые шишечки отмечали кончики маленьких торчащих грудей. Один-единственный бриллиант блистал на месте пупка, узкие полоски золоченой парчи обвивали ее округлые бедра, на ногах плотно сидели тонкие золотые обручи с изящными серебряными колокольчиками. И только мрачные и печальные глаза на почти детском, кукольном личике никак не вписывались в общую фантастическую картину.

Я поморгал, все еще не веря в реальность увиденного. Быстрым движением она спустила ноги с постели и встала, сделав мне навстречу пару шагов, сопровождавшихся мелодичным звоном.