При неверном свете керосинки он на ощупь отыскал на полу еще теплую гильзу, дрожащими от волнения, негнущимися, непослушными пальцами вытащил из графина пробку и перевернул его верх дном.
Из горлышка скатились несколько запоздалых капель и смешались с лужей черной крови, в которую уткнулась голова Никанора. Бриллиантов не было и в помине.
- Обманул, гад ползучий. Не заплатил за проезд и оставил ни с чем, - со злобой думалось Левше. – Никому нельзя верить на слово.
Вытерев руки полотенцем, он принялся лихорадочно обыскивать лежавшего на полу, с неестественно запрокинутой головой, Катсецкого.
- Зря я впутался в эту историю. Нет мне фарта и не видать Джоконды, как своих ушей. Эх, если бы камушки мне достались, разыскал бы черноглазую и, наверняка, она бы не устояла.
Перерыв нехитрые Катовы пожитки, его преемник мокрым полотенцем тщательно протер графин и керосиновую лампу, завернул в него парабеллум и стреляную гильзу, и столкнув на пол сидящего на подоконнике, ничего не понимающего, ошалевшего Золотого, выпрыгнул в окно.
Вопреки Никаноровым пожеланиям, хоронили его не на Залютовском кладбище, а на первом городском. Родных и близких у заслуженного чекиста не отыскалось, и все хлопоты взяла на себя тюремная администрация. От кладбищенских ворот гроб с телом покойного сослуживцы несли на руках. Первым с левой стороны под днище домовины подставил плече корпусной Степан-Быкголова. Он был значительно выше остальных, несущих Никанора в последний путь, отчего гроб передвигался над землей с заметным уклоном, и Левше казалось, что Катсецкий вот-вот окажется на земле.
- Ты, Степа, не тянись вверх, – недовольно тронул Быкголову за плече начальник тюрьмы. – А то как бы не вывалить Никанора.
Корпусной укололся о геморроидально-злобный взгляд начальника, виновато крякнул, свободной рукой смахнул с лица капли начинающего моросить холодного дождя и оставшуюся часть пути прошел на согнутых ногах.
Когда четверо не совсем трезвых на вид краснолицых могильщиков опустили гроб на дно могилы и стали сноровисто забрасывать рыхлым грунтом, Левша бросил в яму горсть земли и отошел в сторону.
- У тебя рука в крови, – указывая на его ладонь, заметила медсестра, лечившая Никанора от воспаления легких, и протянула носовой платок.
От неожиданности Левша вздрогнул и сжал ладонь в кулак.
- Это красная глина, - ответил он, вытирая руку о мокрую траву и исподволь разглядывая старую знакомую.
Со времени их последней встречи прошло около двух лет, и они явно пошли конопатой на пользу. Она похудела, стала казаться выше и стройнее, а перетянутая офицерским ремнем талия подчеркивала высокую грудь, от одного вида которой в мозгу у Левшу начали мелькать видения, не совсем соответствующие похоронной церемонии.
- Рад видеть тебя в добром здравии, – улыбнулся он медсестре. – Я тебя сразу не узнал. Ты стала настоящей красавицей, хоть в кино снимайся. И форма тебе к лицу.
- Постой, сейчас не время для комплиментов, – указала глазами в сторону Никаноровой могилы конопатая. Но каким-то особым чутьем Левша понял, что она говорит не то, что думает, что их мысли совпадают, и именно сейчас и наступает их время. Время молодых и сильных, способных на многое. И никто и ничто не в состоянии им помешать. Даже нелепая смерть Никанора.
«Ее даже веснушки не портят» - подумал Левша, и воображение снова стало рисовать картины одну заманчивей другой.
«Не о том думаю на похоронах, - мысленно упрекнул себя Левша – хотя Никанор наверняка одобрил бы ход моих мыслей».
После поминок Левша вызвался провожать конопатую до общежития, и они пешком прошли через весь город.
- Дальше не ходи, – остановила провожатого медсестра возле распахнутой настежь калитки. - Нечего зря тень на плетень наводить.
И заметив в одночасье потемневшее лицо Левшу, примирительно добавила:
- Я к тебе завтра в гости приду…Ближе к вечеру. Помянем Никанора. Пусть ему земля будет пухом. Стоящий был человек. Такие не часто встречаются. Хоть был и не первой половины жизни, а на женщин производил впечатление. Видный был мужик. За такого и замуж не грех. Только не ко времени погиб. И обещание свое выполнить не смог.
- И что же он тебе успел наобещать? – поинтересовался Левша.
- Так, безделицу на память подарить собирался. Украшение. Да не судьба, видать.
- Самое дорогое украшение женщины – это молчание, – философски заметил собеседник.
Конопатая надолго замолчала, обдумывая и переваривая услышанное, но решив, что это украшение ей не к лицу, спросила:
- А ты что думаешь о его смерти?
- Все что думаю, я следователю рассказал, и больше у меня об этом охоты говорить нет.
- На нет и суда нет, - засмеялась конопатая, сделав ударение в слове «суда» на последнем слоге.
И слегка задумавшись, добавила:
- Странно все-таки, что мне на кладбище показалось, что у тебя руки в крови. А то была всего лишь красная глина. Но мне кажется, что в этом есть какое-то совпадение.
- Если кажется, креститься надо, и все как рукой снимет, - заметил Левша. Провожая взглядом легко поднимавшуюся по ступенькам медсестру, подумал:
«Тебе не на больничке работать, а в оперчасти. Сучка ментовская. Смотри, какая крученая. Видать и Никанора к рукам прибрать хотела. Замуж за него выскочить собиралась. А там и до камней рукой подать. Вовремя старикана Бог прибрал. А от нее надо подальше держаться. Слишком остроглазая».
Ближе к вечеру Левша раскопал в сарае угольную кучу, достал завернутый в полотенце парабеллум и отнес сверток к себе в комнату. Он решил в последний раз разобрать и почистить оружие. Как и предполагал, в обойме находилось девять патронов. Десятый Никанор держал в стволе, тем самым увеличивая боекомплект на один заряд. Он и стал причиной его гибели. Собрав парабеллум, Левша покрыл его толстым слоем густой смазки, завернул в несколько слоев промасленной бумаги и упаковал в жестяную коробку.
До городского кладбища он добрался далеко за полночь и в темноте с трудом разыскал могилу Никанора. Бережно отложив в сторону мокрые от дождевых капель цветы, саперной лопаткой вырыл у изголовья полуметровую яму, положил в нее сверток с пистолетом, немного подумав, бросил туда же стреляную гильзу и засыпал землей.
- Так всем будет спокойней, - подумал он, разравнивая землю лопаткой и возвращая на место цветы. - Ну, вот и ты наконец-то обрел вечный покой.
Рано утром Левша дождался у вокзала старого знакомого и они сели на проходящий поезд, следующий за Урал. Впереди была дорога длинной в целую жизнь.
Жильцы Архиреевой дачи облегченно вздохнули, когда после смерти Катсецкого и исчезновения Левшу, неожиданно пропал и Золотой. Сначала все думали, что он вернулся к себе в душегубку, но потом кто-то увидел его на городском кладбище рядом с могилой Никанора. От прежнего сытого и наглого Золотого не осталось и следа. Он похудел, стал вдвое меньше, рыжая шерсть потеряла свой медный отлив, и только обрубок хвоста, жизнеутверждающе торчащий вверх, напоминал прежнего Золотого. Попытки кладбищенского сторожа прикормить Золотого окончились неудачей. Он, по старой привычке, расцарапал бедняге руки и ушел в неизвестность.
За черным квадратом вагонного окна шел проливной дождь. Мокрый холодный ветер бросал крупные капли на запотевшее стекло и размазывал по диагонали сверху вниз. Псих захлопнул не плотно прилегавшую оконную раму, опустил штору, единственным здоровым глазом с укором посмотрел на Левшу и покачал головой.
- С огнем играешь, храерок. За смекалку хвалю. С галошами тогда ты красиво придумал. Лихо втерся к Кату в доверие и прибрал его. Умело, грамотно и чисто. Я тебя тогда на толковище сразу приметил, когда ты уркам за водкой мотался. Мало того, что ты сдачу тормозил, так ты еще и вместо настоящей «московской» какую-то «бодягу» таскал, а разницу в цене себе оставлял. Если б урки подмену учуяли, тебе не сладко пришлось бы. Ну, я и промолчал. Думаю: «Достойная будет смена. И смекалка есть. И душка не занимать». И сейчас ты маху не дал. Психологически переиграл Катюгу. А он матерый зверюган был. Тут не всякий взросляк потянул бы.
Псих белоснежным платком вынул из глазницы стеклянный глаз, внимательно осмотрел и опустил в стакан с водой.
- А вот, что камушки за собой притормозить удумал, тебе дорого будет стоить. Слишком большой для тебя кусок. Откусить-то откусил, а проглотить не сможешь. Подавишься.
Псих повесил на крючок двубортный бостоновый пиджак, отпустил на одну дырку ремень на идеально отглаженных брюках и уселся за откидной столик напротив Левшу.
- У нас какой уговор был: третья часть тебе за исполнение, третья часть мне за замысел и руководство и одна треть в воровской общак. Ни за что не поверю твоим сказкам, что ты их не нашел. Ты свое не упустишь.
- Можешь верить, а можешь и нет. Я рассказал как было, а дальше тебе решать.
