– Пока нет, но…
– Пока не считается! – воспрял духом Антон.– Морячки, как сама понимаешь, приплывают и уплывают, а мы остаемся…
– Ладно, ладно, это мы обсудим… Потом… Ты мне вот как нужен! – провела она ребром ладони по горлу.
– Опять насчет деликатесов?
– Нет, другое. Понимаешь, срочно необходимы кое-какие вещи…
– Техасы?
– Господи, какие техасы? Платье, туфли… Но чтоб самое, самое! Фирма затрат не пожалеет! Все нужно сегодня!
Ремизов присвистнул:
– Ну, ты даешь! Я же тебе не золотая рыбка! Потребуется время… Встретить кого-нибудь из мэнов…
– Антоша, миленький, выручай! – взмолилась Мажарова.
– Ты меня режешь,– покачал головой Ремизов.– Через горло и через сердце… Ладно, Антону сказали: надо. И Антон расшибется в лепешку, но сделает… Условие прежнее… Твой покорный слуга и та синеглазенькая блондиночка должны не позднее следующей субботы отправиться на яхте на пикник…
– Спасибо, Антончик! – обрадованно воскликнула Нина.– Я знала, что ты не подведешь.
– Да,– заметил солист «Альбатроса»,– если синеглазка боится качки, то у меня в городе есть отличная берлога: «Джи-ви-си» – стерео, четыре колонки. Записи – полный атас…
Он допил свой бокал и вместе с Мажаровой покинул погребок.
– Топай, старуха, до хаты,– сказал Ремизов на улице.– Жди. Если Фаина Петровна в Южноморске, ты сегодня же будешь одета, как Софи Лорен…
Вечером, когда раздался звонок в дверь и на пороге появилась женщина, отрекомендовавшаяся Фаиной Петровной, Нина подумала даже, что Антон прислал не того человека, который так был нужен ей.
Худенькая, незаметненькая Фаина Петровна была одета в какое-то аляповатое платье и стоптанные босоножки. В руках – заштатная хозяйственная сумка из кожзаменителя, с которыми бегают по магазинам домохозяйки ниже средней руки. Лет Фаине Петровне было за пятьдесят. Тусклый, ленивый взгляд и шаркающая походка.
Нина провела ее на кухню: принимать посетительницу в гостиной она посчитала слишком уж недостойным для такого человека.
Посланница Ремизова поставила на стул свою сумку и, прежде чем открыть ее, спросила одышливым голосом, кивнув на Полину Семеновну:
– Мамаша?
– Тетя,– ответила Мажарова, с лица которой не сходило недовольное выражение.
Но стоило лишь Фаине Петровне выложить на стол целлофановый пакет, как Нина прямо-таки застыла на месте.
– Сорок шестой тебе, верно? – астматически продышала спекулянтка, вынимая платье из упаковки.
– Да, да,– прошептала Мажарова.
Ее руки сами потянулись к платью.
Золотисто-зеленое чудо переливалось, играло тысячами искорок, словно было сотворено из кожи неведомого сказочного змея.
– Люрикс,– с невольным уважением сказала Вольская-Валуа и подавила вздох, вспомнив, какие наряды даривал ей второй супруг.
– Нога тридцать семь, как мне сказали? – продолжала Фаина Петровна, вынимая из волшебной сумки коробку с красочным рисунком и надписью латинскими буквами «Саламандра».
А в коробке…
Мажарова боялась взять в руки бежевую лодочку на высоком тонком каблуке, как будто это был башмачок Золушки.
– Высоковат каблук,– заметила Вольская-Валуа.
Заметила для того, чтобы хоть чем-то умалить достоинство вещей (а значит – будущую цену) и умерить восторг племянницы (который не даст возможности эту цену сбавить).
– Что вы, тетя,– еле дыша от восхищения, проговорила Нина.– Самый шик!
– И сколько просите? – постаралась взять торг в свои руки бывшая наездница.
– Иди, дочка, прикинь на себя,– игнорировала ее вопрос Фаина Петровна.
И ее тусклые глаза прикрылись дряблыми веками, похожими на куриные.
Фаина Петровна была величайшим психологом. Она знала: стоит женщине надеть на себя красивую вещь – расстаться с ней она уже никогда не согласится. Сколько бы ей за это ни пришлось заплатить презренных бумажек.
Через пять минут Нина вошла на кухню. Вошла, как входит в тронный зал королева. На лице ее ясно читалось: вещи эти смогут с нее снять, только если она станет трупом.
– Платье – четыреста, туфли – сто пятьдесят,– астматически прохрипела Фаина Петровна.
– Может, сбавите немного, любезная?– начала было Вольская-Валуа.
– Скинут тебе, дражайшая, на Загорянском рынке,– без тени эмоций ответила Фаина Петровна.– Я вам предельно, по-божески… И только потому, что Антоша рекомендовал…
При упоминании Загорянки Полина Семеновна поежилась. Это был вещевой рынок, в просторечии – барахолка. Там можно было купить все – от пуговицы до дубленки. И обжуливали – страсть. Вольская-Валуа боялась барахолки, как черт ладана…
– Мы согласны, согласны,– торопливо сказала Нина, стрельнув в тетку недовольным взглядом.
– Ну и по рукам. Носи, дочка, на здоровье,– подобрела спекулянтка.– А это уж я на свой почин прихватила… Шанель.
Фаина Петровна достала из сумки изящную коробочку, которая золотилась так же, как платье на Нине.
Что и говорить, флакон знаменитых французских духов был тут же куплен за сто рублей…
– Ну и цены! Это просто кошмар, ужас какой-то!– никак не могла успокоиться Полина Семеновна, когда Фаина Петровна покинула квартиру.
– А что вы хотите? Теперь так! – ответила Нина, вертясь перед зеркалом.– За дефицит платят в три-четыре раза дороже, чем в магазине.
– Да, дерут с нашего брата, как хотят. И мы привыкли,– вздыхала Вольская-Валуа.– В старое время на деньги, которые ты сегодня отвалила за одно платье, туфли и пузырек духов, я купила шубу. Натуральную! И шапку к ней…
Полина Семеновна не сказала, что шуба та не принесла ей счастья: это была последняя капля, переполнившая чашу уголовных деяний директора цирка…
Раздался телефонный звонок. Нина бросилась к аппарату, думая, что звонит Виленский.
Но звонил Ремизов. Он был серьезен, не такой, как всегда.
– Нинок,– сказал солист «Альбатроса»,– обижаешь…
– Кого?-удивилась девушка.
– Запомни: с Фаиной Петровной не торгуются.
– Это все тетя Поля,– виновато ответила Мажарова.
– – Учти, Фе Пе – поставщица самых избранных домов. Так что если впредь тебе понадобятся…
– Поняла, Антоша, поняла,– поспешно сказала Нина.
– Вот и умница. Чао!
– Чао!…
В назначенный час к дому на Молодежном проспекте подкатил на «Чайке» Сергей Николаевич. В темно-синем вечернем костюме.
Почти все жильцы дома, как по команде, высунулись из окон дома. Еще больше любопытных было, когда Виленский появился из подъезда, слегка поддерживая под руку Мажарову.
Нина была неотразима в своем переливающемся на солнце платье и чудесных туфельках. Видно было, что волосы ее побывали в руках искусного мастера (двадцать рублей). Вечерний туалет дополнял медальон старинной работы.
Черный «лимузин» увез эффектную пару по улице к зданию оперного театра, а весь дом еще долго не мог успокоиться, обсуждая это событие.
Сергей Николаевич во время спектакля больше смотрел на свою спутницу, чем на сцену, отчего Нина смущалась, краснела.
После оперы ужинали в ресторанчике на воде. С цыганами…
– Тетя Поля! Тетя Поля! – возбужденно говорила Нина, вернувшись домой.– Он меня любит! Честное слово, любит!…
– Что, предложение сделал? – всплеснула руками Полина Семеновна.
– Нет, до этого еще не дошло. Но я ведь чувствую! Вы бы слышали, какие он мне слова говорил!…
– Конечно, это очень хорошо,– несколько разочарованно произнесла бывшая укротительница лошадей и трех мужей.– А если он ухаживает потому, что увидел, в какой квартире ты живешь?
– Тетя Поля! – возмущенно воскликнула Нина.– Не говорите так! Вы ведь сами видели, сколько у него денег…
– Ладно, ладно,– примирительно кивнула Вольская-Валуа.– Но что он сказал конкретно?
– Что хочет познакомиться с моими родителями…
– А ты?
– Но ведь они же в Павловске… Я так и ответила.
– А что,– заволновалась Полина Семеновна,– если уж разговор зашел о родителях… Кажется, дело действительно на мази… Ну, девка, ну, держись! – Вольская вдруг вздохнула глубоко и тяжело.– Небось выскочишь за Виленского и забудешь меня старую…– Она шмыгнула носом.
– Вас?! Что вы такое говорите, тетя Полечка? – Мажарова обняла тетку и закружила по комнате.– Я возьму вас с собой в Москву!
– Спасибо и на том… А вообще ты решила правильно: если хочешь зажить по-настоящему, надо уезжать в столицу. Там красота! Масштабы! И если уж положение, так положение…
Устав, они сели в кресла.
– Тетя Полечка,– глядя ей в глаза, по-дочернему спросила Нина,– скажите, как мне вести себя дальше? Знаете, хочется, чтобы он решился поскорей…
– Да, надо ковать железо, пока горячо. Но сразу вот так и не придумаешь,– ответила многоопытная Вольская-Валуа.– Ложись-ка спать. Утро вечера мудренее…
