– Наивный ты, Трубочист! Прямо как дите малое… Твой заказчик тебя боится и хочет убрать. Где ему удобней это сделать? Здесь, где ты под присмотром… Бежать нам надо, Гриша! Пристрелят тебя или отравят…
Муромцев знал все, что произойдет на следующий день… Утром ввели новенького со странной фамилией Хилькевич. Бригадир лично принял робкого парня, лично оформил ему прописку в камеру и произвел легкие издевательства с мордобоем… Эту сцену Паша с Вадимом репетировали еще на вилле Икар.
А вот вслед за этим открылась кормушка – это такая маленькая форточка в двери под глазком. Такая дверца размером с книгу. Чаще всего через нее суют миски с баландой. Но сегодня был день почты – надзиратель выкрикивал фамилии и бросал в кормушку письма или маленькие бандерольки – посылочки с куревом и другим самым необходимым.
Муромцеву от какой-то Ирины Багровой достался блок сигарет, а Трубочист от жены получил коробочку с конфетами под названием «Трюфель».
– Вот дура-баба! Я сладкое не люблю. Употребляю, но не так, чтоб очень… Лучше б воблы прислала или семечек. Держи конфетку, Бригадир.
– Спасибо. Только я есть не буду и тебе пока не советую. Давай на новеньком испробуем… Хилькевич, иди ко мне! У тебя, брат, кликуха есть?
– Нет… Правда, в институте меня Хилем звали.
– Не пойдет! Хиль был певец, а ты замухрышка из мыльной оперы… Я буду твоим крестным. С этого момента ты Трюфель! Держи, братан, конфетку.
– Спасибо.
– Ох, какие мы вежливые…Ты ешь!
– Я не хочу.
– Ешь!.. Жри, я сказал!
Муромцев встал, насупился и начал надвигаться на робкого новичка с французской кликухой Трюфель. Всей камере стало ясно, что время слов закончилось. Следующим аргументом будет удар в челюсть…
Хилькевич задрожал, быстренько развернул бумажку и засунул в рот всю конфетку. Он жевал ее и старался поскорее проглотить.
Все это продолжалось пять секунд – не более! Затем Трюфель закатил глаза, рухнул между нар, задергался, и из его рта пошла пена… Кто-то начал колотить в дверь с криком: «Врача»! А остальные тупо смотрели, как новенький затих и замер…
Сначала в камеру вбежали пупкари. Это на местном жаргоне – надзиратели. Они пинали Хилькевича ногами и долго решали, а стоит ли вызывать медиков. И надо ли торопиться с этим делом – если парень живой, то и сам встанет. А если жмурик – то ему все равно!
Камеру заперли, и еще четверть часа Трюфель лежал неподвижно. Да и все остальные не шевелились – жались к стеночкам подальше от тела и зажмуривались… Смерти все боятся!
Потом прибежали мужики в белых халатах. Быстренько разложили носилки, погрузили на них «труп» и уволокли его в мир иной….
К обеду разговоры в камере оживились, но были нервные – с надрывом и слезой… В конце коридора уже начали разносить баланду, и неожиданно в их двери с грохотом открылась кормушка. Туда просунулись губы пупкаря, которые прокричали:
– Посевина – к следователю! Срочно выходи. Обедать будешь в ужин.
И Трубочист ушел, явно удивленный неожиданным вызовом. По карманной краже он во всем признался, и следователю просто не о чем было спрашивать. И незачем! Направляй в суд, и дело в шляпе.
Вскоре рядом с камерой остановилась тележка с гремящими баками. Открылась кормушка, и постояльцы выстроились в очередь. В окошко пихают пустую миску, а им она возвращается с жидким супчиком. Серым, мутным и вонючим… Паша взял для себя и для того парня, для Трубочиста, который сейчас получает очень важную информацию.
Муромцев даже не собирался есть это пойло из селедочных хвостов… А в камере стоял перезвон ложек по мискам. Все быстренько смолотили обед за милую душу.
В коттедже Пугиных летом обедали на закрытой веранде. На столе стоял изумительный сервиз английского фарфора – белоснежный, с легким орнаментом, с ободком из виноградных листьев.
Константин Федорович не любил кулинарные выверты, которыми грешили все его коллеги. У каждого соседа были свои фишки – или повар француз, или японец. У первого устрицы с лягушачьими лапками, а у второго – комочки риса с сырой рыбой под названием «суши».
Нет, у Пугиных повариха была наша, российская – из Одессы. Не совсем еврейка, но что-то чуть-чуть есть… Правда, она говорила, что происходит из смеси крымских татар и запорожских казаков.
Одним словом, пока любители понтов давились луковым супом и палочками ковыряли морскую капусту, Константин с Евдокией вкушали борщ с чесночными пампушками, фаршированную курицу и чебуреки с парной бараниной.
Сегодняшний обед был в некотором смысле прощальным. За время их совместной жизни Дуня ежегодно на месяц уезжала в деревню Дюкино, что за Можайском. Там у леса стоял крепкий дом, где она родилась, где когда-то жили ее родители.
Все это было не так далеко от Москвы, и Пугин не собирался расставаться надолго. Он планировал два-три раза в неделю приезжать в Дюкино и ночевать с женой. С одной стороны – любовь, но и корону не хотелось надолго оставлять без присмотра.
Константин Федорович и сам полюбил этот деревенский дом за Можайском. Он сюда приезжал как в тыл с фронта. В Москве напряжение не оставляло ни на секунду. Это была постоянная игра в казаки-разбойники. Все вокруг воровали, но все боялись, что их поймают… А здесь, в благословенной деревне Дюкино, все было чисто, чинно и благородно. Полное слияние с природой окрыляло душу. Хотелось порхать бабочкой и скакать козликом…
Тяжелый джип был загружен под завязку. Кроме одежды и подарков аборигенам, там были все продукты, включая хлеб и воду.
Евдокия была в кроссовках, джинсах и в простой льняной рубашке за восемьсот баксов… Последние минуты, когда они молча стояли рядом с машиной, Пугин проронил три слезы. Он смотрел в лицо жены, а первая крупная слеза медленно сползла и задержалась на щеке… Вторая и третья потекли быстрее – по проторенной дорожке бежать сподручней.
Константин обнял жену и любовно прошептал:
– Родная моя, я буду так скучать… Ты береги шляпную коробку. Как приедешь, спрячь в погреб и без меня не надевай.
Жаль, что эту сцену не видел Паша Муромцев. Он бы непременно сказал: «Смех, да и только! Прямо, как в мыльной опере»…
Трубочист вернулся мрачный – чернее черного. Забился в угол и отказался от еды.
Павел подсел и попытался разговорить:
– Чего вызывали-то? Чего следак от тебя хотел?
– Ты был прав, Бригадир… Меня на допрос вызывали. Показали фотки моего корешка – лежит Гусак в морге, весь голый и дырка в груди.
– А это точно он?
– Нет сомнений!
– Ты, Трубочист, с ним на последнее дело ходил?
– С ним.
– Тогда понятно… Вчера его пристрелили, а сегодня тебя конфеткой чуть не отравили… Бежать тебе надо, Трубочист!
– Я готов! Но как?
И в это самое время лязгнул замок, вошел конвой, и их обоих вызвали на хозяйственные работы.
Они шли в затылок друг другу. Впереди охранник с пистолетом на боку, затем двое заключенных с руками за спиной, а потом надзиратель с автоматом… Странно, обычно внутри здания пупкари с оружием не ходят.
В коридорах не было окон и создавалось впечатление, что они идут не на пятом этаже, а где-то в подвалах, в казематах и катакомбах.
Для выхода на лестницу надо было пройти через две двери из стальных прутьев. Все это сопровождалось звоном ключей и лязганьем замков… Стук каблуков по лестнице глухо звенел и надолго повисал в воздухе.
Они спустились до первого этажа и прошли куда-то вбок, в полуподвал. Там было помещение величиной со школьный спортивный зал.
Здесь никогда не проветривали. Здесь было сыро и смрадно. Аромат был такой, как от солдатских портянок после недельных учений… Вокруг внавалку лежали старые телогрейки, обувь и тряпки, которые когда-то были полотенцами.
Конвоиры остались у двери, устроив себе лежбище из почти новых одеял. А арестанты получили команду – все тряпье скручивать в тюки, связывать и грузить в дальний угол.
И вот там, в дальнем углу, Паша Муромцев по кличке Бригадир уже на первых минутах ударного труда обнаружил люк. Обычный канализационный люк!
Непонятно – куда он вел, но через окошко под потолком было видно, что в пяти метрах забор с колючкой наверху. А за забором вольная воля и улица, где чугунные крышки люков намекают на лабиринты подземных ходов подо всем городом.
Трубочист тоже не был дураком – он указал на металлический диск и злорадно подмигнул. В том смысле, что шанс есть и он сам к ним в руки плывет… Оставалось лишь одно препятствие.
Даже два! Они чутко дремали у двери на куче старых одеял…
Весь следующий час Муромцев отвлекал бдительность конвоиров. Он постепенно приближался к ним, а потом удалялся с очередной кипой телогреек. Пупкари должны привыкнуть, что он ходит в метре от них.
При очередном заходе Трубочист замер. Паша подмигнул ему так, что стало ясно – настала минута «Икс». Вместе с «Игреком» и «Зетом»!
