Я в свое призвание совсем не верил, даже будучи лауреатом премии Ленинского комсомола республики, которую получил не совсем честно. Мы сыграли в какой-то политической пьесе, и всем молодым актерам, участвующим в этом проекте, дали премию. В последний момент мой отец вписал туда и меня, благодаря ему я и получил эту премию, хотя был занят отнюдь не в главной роли. Я ведь, не в пример родителям, никакими особыми талантами не обладал и в актеры пошел просто по инерции, как обычно шли в институты и университеты наши молодые ребята. У нас в этом отношении удивительное общество, как в древней Индии или в средневековой Европе. Здесь свои касты и свои профессиональные цеха. Закрытые касты и закрытые цеха. Сын прокурора может быть только прокурором, сын врача врачом, сын писателя писателем, сын художника художником, а сын чиновника, конечно, чиновником. Цеха очень обособлены и не пускают в свои ряды чужаков. Поэтому сын режиссера-актера и актрисы мог стать только актером. Вернее, должен был стать. И в результате, не обладая талантами своего отца или красотой своей матери, я стал обычным второразрядным актеришкой, которого чаще всего занимают в тусовке и который выходит на сцену только для того, чтобы сообщить о поданной карете или вынести чай главным героям. При отце меня иногда еще занимали в новых пьесах, а после его смерти я окончательно закрепился в массовке и уже никому не был интересен.
– Давай попытаемся, – согласился я, – может, в Москве что-нибудь получится.
Через несколько дней мы улетали в Москву. Улетали, практически не зная, чем именно мы будем заниматься и как будем выживать. Мне было уже тридцать восемь, и я должен был определяться. Сорокатрехлетнему Расиму в этом плане было даже сложнее, чем мне.
Кажется, этой ночью мне все равно нормально не уснуть. Я поставил все на карту. Либо пан, либо пропал. Так обычно действует неистовый картежник, который решается сделать главную и последнюю ставку в игре на все оставшиеся деньги. Поэтому я позвонил Леониду Иосифовичу и сообщил ему, что Палехов все знает.
– Как это знает? – явно растерялся Хейфиц.
– Он уже знает, что завтра вы передадите мне деньги, потом я должен буду вам позвонить.
– Это вы ему сообщили? – гневно спросил он.
– Про звонок – да. Я не мог ему сорвать, просто испугался, что он знает обо всем. А насчет денег он сказал мне сам.
– Как он мог узнать, если вы ничего не говорили?
– Не знаю. – Пусть Хейфиц сам решает, кто именно мог его сдать. Когда человек начинает думать над таким вопросом, он всегда находит виноватых, ведь давно известно, что в первую очередь предают именно свои. И каждый, подозревая, что имеет предателя в своем окружении, пытается его вычислить.
– Он знал только про деньги? – уточнил Леонид Иосифович.
– Да. Только про деньги.
– Сумму назвал? – Это уже теплее. Значит, он подозревает кого-то конкретно. Может, своего хозяина, который выдает ему эти деньги, или своего банкира, или водителя, который привез ему эти деньги, а может, помощника, который завтра утром должен передать эти деньги мне.
– Нет, не назвал. Он вызвал меня сегодня ночью и сказал, что ему все известно. Он знает о том, что мы встречались в театре.
– Откуда? В коридоре не было никого, когда мы разговаривали.
– Там был охранник Лихоносова, – напомнил я.
– Он работает с ним уже четыре года, – не согласился Хейфиц, – но я все равно буду проверять. Вы можете приехать прямо сейчас? Я пошлю за вами машину. Где вы живете?
– Не нужно. – Я подумал, что подозрительный Глеб Мартынович мог оставить наблюдателя у моего дома. – Не нужно никого присылать. Я выйду и поймаю такси, а вы мне потом оплатите стоимость поездки.
– Хорошо, я буду ждать вас в доме, – предложил Леонид Иосифович. – Когда приедете, назову код, чтобы вы открыли входную дверь и прошли ко мне. Но учтите, что я буду не один и вас обыщут при входе.
– Конечно, – согласился я и положил трубку. Можно подумать, я собираюсь его убивать.
Я вышел из дома и прошел несколько улиц, пока не убедился, что за мной никто не следит. Потом поймал первую попавшуюся машину и попросил отвезти меня по адресу, который дал мне Хейфиц. Водитель, пожилой кавказец, назвал тариф – семьсот рублей, очевидно, ночная наценка.
– Пятьсот, – попытался я поторговаться с этим усатым типом.
– Давай шестьсот, – предложил водитель, и я сразу сел на переднее сиденье.
Пока мы ехали, я спросил у него, откуда он родом.
– Из Сухуми, – ответил водитель.
– Давно в Москве?
– Уже двадцать с лишним лет. Как началась это проклятая перестройка, а за ней война, так мы сразу и уехали.
– Почему?
– У меня жена грузинка и трое детей. Что было делать? Брать автомат и идти убивать грузин? Или сражаться за грузин против моих братьев? Как нужно было поступить?
– Не знаю.
– А ты сам откуда?
– Из Баку.
– Хороший город, – улыбнулся водитель. – И зачем ты уехал? У вас, говорят, сейчас хорошо, денег много, нефти много. Зачем вы все сюда едете? Мы вот от войны бежим. У тебя что, жена армянка или мама?
– Нет, – невольно улыбнулся я. Если бы все было так просто.
– А тогда почему не остался у себя?
– Не знаю. Так получилось. Приехал на заработки и остался. В последнее время много всяких проблем появилось, но пока живу.
– Сейчас нас здесь не любят, – вздохнул водитель. – Раньше, когда «Кавказ» называли, то сразу улыбались. Мы им всем веселым, легкомысленным народом казались – танцуем, поем, вино пьем. А после двух чеченских войн и после всего, что за эти годы произошло, нас здесь невзлюбили. Сам видишь, что в Дагестане творится, каждый день кого-то убивают или бомбу взрывают. И никогда это уже не закончится. Я так думаю…
Мне нечего было ему ответить. Я угрюмо молчал, а мысли мои витали совсем в другом месте. Я думал о предстоящем разговоре с Хейфицем. Если не смогу из него деньги вытащить, напрасно я все это придумал. Хотя сделать это будет сложнее всего.
– Кому нужна была эта перестройка? – неожиданно спросил водитель. Все это время он продолжал говорить. – Ну, скажи, зачем они все это придумали? Раньше так хорошо жили. Не скажу, что лучше всех, но нормально. И дружить умели, никто никого не убивал. А как только начали все перестраивать, все сразу и рассыпалось. Или ты так не думаешь?
– Может быть, – мне меньше всего хотелось сейчас обсуждать политические проблемы.
– Это Америке нужно было нашу большую страну развалить, – убежденно продолжал водитель, – а наши местные боссы им подыграли. Все сразу поняли, что без контроля из Москвы можно будет безнаказанно воровать. Ничего больше не бояться. И разодрали страну на куски, чтобы каждый управлял своим собственным куском. Каждый хочет хозяином быть. Пусть маленьким, но хозяином. А ты как считаешь?
– Народы хотели самостоятельности. – Почему он от меня не отвязывается? Тоже мне, нашел родственную душу. Мне сейчас не до его глупых рассуждений.
– Народ как стадо баранов, куда поведешь, туда и пойдет, – рассуждал этот доморощенный философ. – Нужно, чтобы пастухи были с совестью, если действительно о своем стаде думают. Можно отвести его на хорошее пастбище, где зелени много, но тогда придется в горы подниматься. А можно на равнине, где зелени почти не осталось, всю вытоптали и съели. Стадо, конечно, полуголодным останется, зато трудиться не придется, в горы забираться. Все от пастухов зависит.
Наконец мы подъехали к дому, и я, заплатив ему шестьсот рублей, остановил машину достаточно далеко от нужного мне места. Метров двести прошел пешком и, подходя к подъезду, вытащил телефон и набрал номер Леонида Иосифовича:
– Я уже приехал.
– Оперативно, – одобрительно проговорил он, – наберите код «тридцать четыре сорок два» и поднимайтесь на шестой этаж.
Я так и сделал. Набрал код, открыл дверь и вошел в подъезд. Поднялся на шестой этаж и сразу увидел высокого молодого парня, который ждал меня у дверей открытой квартиры. Он тщательно меня обыскал и только затем пропустил в квартиру.
Не скажу, что она была слишком роскошной и большой. Обычная четырехкомнатная типовая квартира. Никогда не думал, что Хейфиц живет так скромно. Он появился из дальней комнаты в темных брюках с подтяжками и в светлой рубашке. Подошел ко мне и, не протягивая руки, сухо кивнул, приглашая в комнату для беседы.
Мы устроились в двух глубоких креслах перед телевизором. Я подумал, что, скорее всего, эта квартира не лично Леонида Иосифовича, а нечто вроде квартиры для деловых встреч, а может, и не только деловых, и вообще, может, я ошибаюсь, и молодой человек, встретивший меня у входа, вовсе не телохранитель. По городу давно уже ходят упорные слухи о нетрадиционной сексуальной ориентации Леонида Иосифовича. Мне абсолютно все равно, кого он любит или не любит, главное, чтобы он как можно сильнее ненавидел Палехова, и тогда все будет в порядке.
