Оксану всю колотило. Она впилась пальцами в свои волосы, словно хотела снять скальп. Потом мучительно оскалила зубы.
— И про тебя тоже откуда-то выкопала. Но ведь сама не могла никак…
— Андрей, она потом сказала, что получила письмо из Ленинграда. В нём очень хороший человек рассказал родственникам всё!
Липка тараторила так, что даже я понимал её с трудом. А уж Франсуаза-то — тем более. Она только вежливо улыбалась и уже не пыталась переводить.
— Этот человек, который писал, просил детей забрать. Чтобы их не использовали для опасных дел, не рисковали их жизнями… И чтобы Оксану отговорили за многоженца выходить, в чужую страну. Далеко ли до беды? А Оксанка Руслана любит, я же вижу. Я тоже не хочу в Киев. Андрей, сделай так, чтобы меня не забрали! Ладно?
Олимпиада ломала тонкие руки у груди, стреляла глазами, взмахивала ресницами.
— А что я сделаю? Тебе и пятнадцати нет. А там — родственники. Ещё в суд на меня подадут. Сложно всё это, но я попробую…
Моя голова гудела от выпитой водки, от неудавшегося самоубийства, от известия о гибели Олеся и Ореста Бабенко. И ещё это письмо… Кто его отправил? Неужели тётя Валя не проговорилась? Я ведь вижу — по крайней мере, Оксанка знает, кто автор доноса, но почему-то молчит.
— Андрей, у тебя получится! — уверенно сказала Липка. — И шёпотом прибавила: — Я тебе такое скажу, что обязательно выйдет…
— Скажешь, скажешь!
Мои мысли разбегались. Кулаки то сжимались на коленях, то расправлялись. Я щёлкал пальцами, не находя нужных слов.
— Значит, ваши родные приедут восьмого марта в Москву, а вас там нет?
— Мы телеграмму послали, что нас в Москве не будет, — сухо сказала Оксана. — Не такие мы свиньи. Заодно сообщили, что братья попали под машину. Сказала же тётенька, что пусть лучше умрут…
Оксана остановилась посередине спальни, под люстрой. За её спиной белели версальскими шторами два окна. Там, в ночной темноте, кто-то заводил мотоцикл, и треск разносился в сыром колодце двора. В ушах от этого чесалось, и по спине ползали мурашки.
— Я знаю, кто это письмо послал! Сказать?
— Скажи. — Я предполагал, но решил получить подтверждение.
— Саша Николаев. — Оксана вздохнула, опустила голову. Помолчав, добавила: — Но про суд он не писал. Он хотел нам помочь. Позвонил мне пятого вечером. Спросил, как там украинские родственники. Не заберут ли нас к себе, чтобы мы, сиротинушки, не мыкались больше…
— А ты? Замяла инцидент?
Я, к своему удивлению, не испытывал вообще никаких эмоций. От Сашка я ждал чего-то подобного. Он гнёт своё, пока не сломает всё вокруг. Николаев устоит перед каким угодно сильным градом обвинений и проклятий. Он не хотел, чтобы Оксанка, отвергнув его, отдала своё сердце Падчаху. Почему он стал только сейчас искать родных, когда всё закончилось благополучно? Лишние действующие лица теперь совсем не нужны. Почему после того, как год и два месяца назад я притащил в Питер осиротевшую семью, Сашок не кинулся устраивать судьбы детей?
Благими намерениями вымощена дорога в ад. На примере моего давнего друга и ученика это изречение подтверждалось многократно. Сашкина забота о ком-либо всегда кончалась для того человека или смертью, или увечьем, или несчастьем.
Видимо, Инесса была права — Сашка я до конца не знаю. Действительно не знаю, потому что до сих пор доверял ему безгранично. Теперь я бы не оказался таким наивным. И что же делать? Гнать его из штата? Намекнуть, чтобы сам ушёл? Но не выяснить подробностей я не могу. Чтобы принять решение, надо видеть всю картину в целости.
Неужели Сашок действительно думал, что поступает праведно, разбивая жизнь Оксане, разлучая её с любимым, напрягая нервы детям? Ведь кто знает, может быть, Олесь с Орестом погибли потому, что стали невнимательными из-за конфликта с родственниками, не заметили идущий транспорт? Мальчишки не знали киевских родственников, могли испугаться разразившегося скандала. Решили, что их увезут из Москвы, оторвут от старших сестёр, которых они больше никогда не увидят.
В таком состоянии и взрослым недолго стать жертвой дорожно-транспортного происшествия, не говоря уже об учениках первого класса. Но ведь Сашок теперь заявит, что он в этом не виноват. Желал только добра детишкам, а из себя их вывела нехорошая тётя Валя. И он формально прав, но всегда ли истинного виновника трагедии можно привлечь по закону? Оксана любила Сашку, ждала от него предложения руки и сердца. И потому рассуждать о поступке Николаева ей особенно горько.
— Нет, не замяла. — Оксана сжала кулаки, и на её колечках сверкнули бриллианты.
— И что ты ответила? — Мне было это по-настоящему интересно.
— Сказала, что он изгадил мне душу. Ещё про то, что услужливый дурак опаснее врага. После чего положила трубку. Нового звонка не было. А ведь я его очень любила, и он знал об этом. Не знаю, смогу ли теперь даже поздороваться с ним.
— Оксанка, расскажи, что потом случилось! — Липка схватила сестру за руку. — Это ведь бы не сон, мы обе всё видели!
— Ты про маму? — уточнила старшая сестра.
— Конечно! — Липка смотрела на нас с ужасом и интересом.
— Хорошо, расскажу. Андрей, Фрэнс, не сочтите нас сумасшедшими. После разговора с Сашей мне было очень грустно, тошно. Никак не могла заснуть. Покормила Отку, укачала. Лежу, пытаюсь забыться. Рядом манеж белеет. Понимаю, что надо было сдержаться. Теперь я в ссоре и с родственниками, и с Сашей. Встала пошла на кухню — молока с мёдом выпить. Потом пришла Липка. Сказала, что и ей не спится…
Сёстры перебивали одна другую, поблёскивая красивыми глазами в мохнатых ресницах. С таким видом дети рассказывают друг другу страшилки — на чердаках и на скамейках во дворе.
— Мы чаю с молоком и мёдом попили, пошли с кухни в комнату. И вот здесь… — Оксана всплеснула руками. — Клянусь, что всё произошло наяву. Мы обе не спали и видели…
— Кого видели? — Франсуаза обняла сразу обеих девчонок.
— Маму нашу, которую убили! До неё метра два всего было…
Оксана не успевала вытирать слёзы, которые струились по лицу. Липка вся дрожала, как от озноба.
— Призрак? — догадалась Фрэнс, потому что любила всё необычное.
— Наверное. Только она не прозрачная была, не в белом. Платье летнее на ней, в голубой цветок. Полосы распущенные. Вся такая лучистая, добрая…
— Я Оксанке говорю: «Ты чего мне врала? Вот мама стоит — целая, здоровая…» Решила, что мама вернулась из больницы, а Оксанка не видела её без головы.
— Да, вернулась! — Оксана глубоко вздохнула, чтобы совладать с эмоциями. — Она не на полу стояла, а как бы висела в воздухе.
— Сказала вам что-нибудь? — спросила Фрэнс.
— Нет, только улыбнулась. И прошла к братьям — прямо через дверь! — шёпотом сказала Липка. — Честное-пречестное слово?
— Мы стоим столбами, даже двинуться не можем, — продолжала Оксана. — И вдруг мама выходит, опять сквозь дверь. И ведёт братьев за руки! А они смеются, радуются. Опять так ласково на нас глянула, кинула и ушла на лестницу…
— С мальчишками? — уточнил я.
— Вот именно! — подтвердила Оксана.
— Но они ещё живые были? — не могла взять в толк Франсуаза.
— Конечно, живые! Как бы раздвоились, понимаете? Одновременно спали в постелях и шли с мамой по коридору! — У Оксаны, казалось, шевелились волосы.
— Ничего себе! — Я на минуту-другую потерял дар речи.
Придумать это девчонки не могли. Если бы это им приснилось — ладно. А то ведь наяву видели, одно и то же! Индуцированное помешательство? Да не похожи они на психов, просто нервные. Вероятно, Октябрина-старшая была там — ведь душа бессмертна.
— Мы рванулись в детскую, — продолжала Оксана. — Видим — братья спят, дышат. И улыбаются во сне. Как там, в коридоре. А форточка, которую я лично на шпингалет закрыла, распахнута. Вот, собственно, и всё. Мы с Липкой забрались в одну постель и до утра дрожали. Когда мальчишки проснулись, сразу же их спросили: ничего страшного не снилось?
— Мама снилась, — сказал Олесь. — Мы с ней на самолёте летели.
— И мне тоже, — сказал Орест. — Она такая красивая была, в золотой короне.
— Потом они умылись, позавтракали, пошли в школу. Вернее, я их отвела, — продолжала Оксана. — Сказала, что заберу после уроков. Пришла, а их уже нет — в парк убежали…
— Там дядька с собакой гулял, и всё видел. — Липка накручивала на палец прядку волос. — Говорил, что мальчики эти прямо из парка к метро побежали. С улицы Пятого года завернул УАЗ. Он ехал по правилам, на зелёный свет. А они заметались… Встали бы неподвижно, может, и выжили…
Мы так увлеклись разговорами, что ничего больше не слышали. Только Франсуаза на цыпочках выбежала в детскую, а потом быстро вернулась.
— Оксана, ребёнок плачет, — шёпотом сказала она.
