Сапарев засмеялся, и Аввакум неожиданно для себя отметил, что инженер способен деликатно шутить и не казаться грубияном.
– Мой гость – археолог, – продолжал Прокопий, – и смею тебя уверить, – он не сводил взгляд с девушки, – порядочный человек, который не сделает тебе ничего плохого.
На губах девушки мелькнула улыбка – снисходительная и грустная, даже неуверенная; в ней грусть и снисходительность сочетались с удивлением и едва заметным любопытством.
– Она плохо видит, – повернулся Прокопий к Аввакуму, – но современная лазерная техника дает серьезную надежду на выздоровление. Сейчас она видит не предметы, а лишь пятна.
– Живые пятна, если это люди, – добавила девушка.
– Как тебя зовут? – спросил Аввакум.
– Роза! – ответила девушка, делая легкий заученный реверанс в его сторону. Ее невидящий взгляд теперь не блуждал, а застыл на фигуре Аввакума.
– Ты видишь меня как светлое пятно, Роза? – спросил он.
– Она у нас немного ясновидица! – вмешался Прокопий. – Не надо смущаться! – он погладил девушку по голове.
– Как я вас вижу? – переспросила Роза. – О нет, не как светлое пятно. Наоборот! Вы весь черный. Черный-пречерный! – добавила она. – Восьмиклассницей я читала о Марии Стюарт. Там была такая иллюстрация. Она положила голову на плаху, а рядом с ней человек – весь в черном, страшно черном. На голове шляпа, а в руках огромный топор.
– Ты, по-моему, увлеклась, детка, – отозвался Прокопий, кашлянув. – Мой приятель археолог, а не палач. Ты ошибаешься.
– Я говорю то, что вижу! – Роза отвела взгляд в сторону и пожала плечами. – Каждый человек светится по-своему, разве я в этом виновата!?
– Ну ладно. А каким тебе сегодня кажусь я? – спросил Прокопий.
– Раньше ты мне казался белым, но в последнее время, особенно сегодня вечером, ты тоже черный, как и твой приятель. Ну не такой черный, но все же!
– Мы оба в черных плащах, черных шляпах, черных костюмах! – рассмеялся Прокопий. – Поэтому ты и видишь нас черными.
– Может быть! – вздохнула Роза.
– Ты устала! – сказал Прокопий. – Ну, подай руку моему гостю и пожелай ему спокойной ночи.
Аввакум сделал шаг вперед и протянул руку.
– Ох! – Роза быстро отдернула свою руку. – От вас так и веет морозом. Вы такой холодный!
Прокопий с любопытством коснулся руки Аввакума и укоризненно покачал головой.
– Роза! – промолвил он. – Ты преувеличиваешь и даже фантазируешь! Пора тебе отправляться спать! – Он легонько повернул ее лицом к дверям.
– Спокойной ночи! – улыбнулась Роза, но так, как улыбаются дети сквозь сон.
Все также, словно в полусне, с блуждающим взглядом, она обошла табуретку, не задев ее даже краешком платья, остановилась на секунду на пороге и опять заученно, как перед публикой, отвесила легкий быстрый поклон.
– Приятных сновидений! – пожелал ей Аввакум.
– Приятных? Мне непременно что-то приснится! – ответила Роза и добавила немного театральным, ровным голосом: – Тауэр, Мария Стюарт на плахе и вы в черном, но без топора. Мне не так скоро удастся вас забыть!
– Дайте ей снотворного! – обратился Прокопий к пожилой хозяйке. Голос его звучал уже достаточно строго. – А потом, если не трудно, сварите нам кофе покрепче.
Аввакум и Прокопий оставили на вешалке в коридорчике, который вел в комнату Прокопия, свои плащи. Справа от вешалки Захов увидел простую дощатую дверь, выкрашенную когда-то вишневой краской, чей колер со временем стал напоминать перестоявший винный уксус. Аввакум почувствовал, как в щели между досками тянет сквозняком. Дверь, видимо, вела во двор, откуда, без сомненья, можно было попасть на соседнюю улицу.
– Вы рискуете подхватить ревматизм, – предостерег Сапарева Аввакум, кивнув на дверь. – Дует-то как! Почему бы вам не попросить хозяйку заложить дверь кирпичом?
– Лишись я этой двери, – скривился Прокопий, – и придется мне жить аскетом, полным праведником. Представьте, как почувствовали бы себя эти женщины, если б я стал водить к себе через их гостиную разных сомнительных особ.
Аввакум согласился:
– Разумеется! Добропорядочные женщины, даже понимая «пикантность» определенных ситуаций, вряд ли согласны примириться с ними!
Для себя же он сделал вывод относительно этой двери. Из донесений капитана Петрова он знал, что последние два месяца Прокопий очень редко возвращался домой поздно, всего-то пару раз, и никогда не водил к себе не только «сомнительных», но и каких бы то ни было женщин вообще. Очевидно, капитан Петров не догадывался о существовании этой двери. Пользовался ли ею жилец для того, чтобы поздней ночью ускользать из дому, или приглашал к себе гостей, а, быть может, не пренебрегал обоими вариантами? На эти вопросы Аввакум сейчас не мог дать ответа. Наверное, потому, увидав торчавший в замке ключ, он не колеблясь протянул руку и повернул его. Потом, не давая Прокопию возможности воспрепятствовать или возразить, он открыл дверь и с интересом выглянул во двор.
– Хорошо придумано, что и говорить! – рассмеялся он. – Непременно надо перенять ваш опыт! О, да вы здесь и машину поставили, в любую минуту под рукой. Браво! Отсюда – прямиком на улицу Девятого сентября. Просто чудесно!
Нельзя сказать, что Прокопий чересчур любезно оттеснил гостя от двери, но и Аввакум со своей стороны проявил любопытство, которое ни в коем случае нельзя было назвать деликатным. Поэтому в конце разыгравшейся сцены ни у одного из них не было оснований сердиться на другого. Прокопий закрыл дверь и демонстративно опустил ключ в карман. Аввакум же, проявляя заботу о его здоровье, вновь предостерег:
– И все-таки, несмотря на некоторые очевидные удобства этой двери, ее следует заложить!
Холодная комната с голыми стенами, все убранство которой составляли чертежные доски, рулоны таблиц и инженерные справочники, отнюдь не располагала к неспешной беседе.
Прокопий включил маленький электрический рефлектор, которому было явно не по силам обогревать такую большую комнату. Казалось, будто сам он ожидает, чтобы кто-нибудь согрел его своим дыханием. Хозяин потер руки и, видя, что Аввакум не в восторге от комнаты – и температуры в ней, усмехнулся и нравоучительно промолвил:
– Излишек тепла делает человека ленивым. Я нарочно пользуюсь таким маленьким радиатором, чтобы не распускаться и не превратиться лежебоку. Инженерная работа требует ясного ума.
– Ясного ума, холодных рук и какого сердца? – спросил Аввакум.
– Никакого! – тряхнул головой Прокопий. – Для работы со сталью в сердце нет необходимости!
– А эта фотография? – улыбнулся Аввакум, кивнув головой на фото в узкой рамочке, стоявшее у зеркала на туалетном столике.
– Это моя мать! – глаза Прокопия загорелись возмущением. Какое-то мгновение поколебавшись, он протянул фотографию Аввакуму – Тогда ей было двадцать пять лет. Она только-только начинала работать врачом.
С уже несколько выцветшей фотографии смотрело лицо молодой самоуверенной женщины с волевым подбородком, капризно сложенными чувствительными губами и большими глазами. От нее Прокопий унаследовал только подбородок и отчасти глаза, но в материнских зрачках как будто прятались две роскошных кошки, шаловливых и своенравных, а в глазах сына затаились две овчарки, ощетинившиеся, честные и до конца верные своей привязанности, однако в то же время раздражительные, готовые по малейшему поводу яростно обрушиться на весь мир.
Хозяйка принесла кофе, поставила поднос с чашками на один из стульев и поторопилась выйти.
– Наверное, Роза еще не совсем успокоилась! – озабоченно сказал Прокопий, хотя Аввакум все еще продолжал держать фотографию его матери.
– Я с удовольствием выпил бы рюмку коньяку или еще чего-нибудь за здоровье вашей матери, – укоризненно глянул на него Аввакум. – А о маленькой ясновидице не тревожьтесь, через час она будет спать сном праведника, как агнец божий.
– Да, вы правы! – ответил Прокопий. – Через час она уже заснет, разумеется! А за мою мать стоит выпить по рюмке: она действительно чудесная женщина! Я пойду поищу чего-нибудь, а вас оставлю одного на минутку, прошу прощения!
Когда он вышел, Аввакум достал из нагрудного кармана фотоаппарат размером не больше почтовой марки, быстро щелкнул портрет молодой женщины и сразу же спрятал камеру. Потом взглянул на обратную сторону фотографии, где можно было еще рассмотреть синеватый прямоугольный штамп с надписью: «Фотоателье „Луна“, Видин». Справа находились выведенные черным карандашом какие-то цифры, которые время превратило в неразборчивые каракули.
Аввакум вернул фотографию на туалетный столик, достал трубку и стал набивать ее, хоть чувствовал, что в этот час не сможет почувствовать вкуса даже табака своего отменнейшего сорта.
В комнату вернулся Прокопий, на лице которого читалась досада.
– Ничего не нашел! – промолвил он не больно-то расстроенным голосом. – В этом доме спиртное редко идет в ход!
