Уже не может.
Сегодня работать придется издали. С такого расстояния ему еще не приходилось стрелять. Вот почему ему хочется поскорее со всем покончить.
Главное — успеть до двенадцати, до того как улицы погрузятся в тишину воскресного полудня.
Сегодня он торопиться не станет. Сохранит хладнокровие. Вчера он промахнулся с первого раза, потому что плохо справился с напряжением. Теперь лед тронулся. Сегодня он будет стрелять лучше.
Он посмотрел на часы. У него есть еще двадцать минут, потом он должен ехать.
— 18-го попасть в дом не составляло никакого труда, — говорил Томми Нкхеси. — Через подземный гараж можно выйти на лестницу или к лифту и подняться на нужный этаж… Убийца поднялся и позвонил. Слут к тому времени как раз закончила работу и, должно быть, успела спуститься вниз. Она посмотрела в глазок и узнала гостя, поэтому открыла ему дверь. Они поговорили. Потом поссорились. Он очень рассердился. Ударил ее. Увидел, что она умерла, и сбежал.
— Возможно.
— Капитан, в доме ничего не пропало. Мотива нет. Shici — ничего! У нее не было постоянного спутника, вообще никакой личной жизни. Если не считать двух подруг, она общалась только по работе. Ее считали славной женщиной. Сотрудники отмечают ее честолюбие. Она очень выкладывалась, потому что хотела войти в совет директоров «Силберстейн». Кстати, по словам Прёйса, ее как раз собирались повысить. Так что, по-моему, убили ее из-за чего-то другого. Сначала я заподозрил наркотики. Эти богатые кошечки любят нюхать кокаин; может быть, дилер принес ей очередную дозу, а у нее при себе не оказалось наличных. Может, она уже была под кайфом, вот он ее и пырнул. Но он бы непременно что-нибудь украл. И потом, на вскрытии никаких наркотиков не обнаружили. И все-таки, капитан, мне кажется, что дело нечисто. Убийца не просто так к ней пришел. Речь идет о чем-то таком, о чем не знали ни коллеги, ни друзья. Только мы никак не поймем, в чем дело. А может, он не собирался ее убивать, а потом взял и убил… Так получилось.
Гриссел спросил Нкхеси, где он нашел фотографии Слут — те, что в белом конверте.
Нкхеси замялся на секунду, а потом подошел к тумбочке справа от кровати. Гриссел отметил, что в тумбочке два ящика и под ними — дверца. Нкхеси выдвинул второй ящик.
— Идите взгляните сами, — пригласил он с едва скрываемым неодобрением. Сам же поспешно отошел назад, как будто содержимое ящика было ядовитым.
Гриссел подошел поближе и сразу увидел вибратор, длинный и толстый, чудовищно правдоподобная имитация пениса. А под ним — коробка, в котором его привезли. На коробке крупными буквами было написано: «Вибратор „Большой мальчик“».
— Ее дружок, — заметил Нкхеси. — А под ним альбом.
Гриссел молча достал фотоальбом и раскрыл его.
На обложке он увидел серебристую наклейку с именем фотографа: «Анни де Вал». И адрес: Де Ватеркант.
Внутри он увидел другие фотографии Ханнеке Слут, в том же стиле, как и на снимках из белого конверта. Ее снимали в разных позах; на страницах формата А4 умещалось по одному. Она предстала перед ним в разных позах, в разных платьях и блузках с низким вырезом, но фотографий в стиле ню он больше не нашел. Восемь последних страниц оставались пустыми.
— Вы вынули только три снимка?
— Да. Два для досье. И еще один, где она голая; мне не хотелось, чтобы это видела ее мать, — очень серьезно ответил Нкхеси.
Гриссел попробовал запихнуть фотоальбом обратно, под вибратор и коробку, но у него ничего не получилось. Пришлось вытаскивать коробку, отложив альбом в сторону. На коробке он прочел: «„Большой мальчик“ на самый взыскательный вкус! Мультискоростной реалистичный вибратор. Настоящий герой-любовник! Он доставит вам полное удовлетворение. Проникает глубоко, дарит радость. Настоящим мужчинам далеко до этой горячей штучки! Батарейки в комплекте».
Гриссел поднял голову и увидел, что Нкхеси выжидательно смотрит на него.
— Томми, — сказал он, — мы живем в странном мире.
— Да, — ответил Нкхеси на коса, покачав головой и поправив очки.
Когда они спустились к машинам, Нкхеси попросил его расписаться за ключи от квартиры. Гриссел расписался и заметил, как Нкхеси вздохнул с облегчением. Он как будто сбросил с плеч огромный груз.
Перед тем как уехать, Гриссел вдруг вспомнил еще кое-что:
— Томми, наверное, мой вопрос покажется вам странным, но… не встречался ли вам в ходе расследования человек… он мог быть кем угодно… который упоминал о каком-то «коммунисте»?
— О коммунисте?!
Его изумление само по себе могло служить ответом.
— Ладно, Томми, не берите в голову. Просто полковник вчера обмолвился кое о чем…
Нкхеси покачал головой:
— В ходе расследования я столкнулся лишь с шайкой капиталистов…
С дороги Бенни позвонил Алексе и сказал, что едет. Ее голос показался ему рассеянным и далеким, как будто он утратил для нее значение. Сердце у него упало.
Самое печальное, что он ее не понимает, хоть и старается, и сознает, как она страдала. У нее такой огромный талант!
Три месяца назад она впервые после долгого перерыва поднялась на сцену и спела с «Ржавчиной», любительской группой, исполняющей рок и блюз. Группа называлась так не случайно, потому что в нее входили четыре обитателя пригородов, принадлежащих к так называемому среднему классу. И по возрасту их никак нельзя было назвать молодыми. У них ушло пять месяцев, чтобы счистить ржавчину с каждого в отдельности и со всех вместе и выучить несколько старых, классических номеров. Они надеялись, что их будут приглашать на свадьбы и вечеринки. Бенни несколько раз приглашал Алексу на репетиции. Она все время отказывалась, но неожиданно приехала в старый муниципальный досуговый центр в Вудстоке, где они встречались. Вначале она только сидела и слушала с каменным лицом, а они старались изо всех сил не опозориться. Все прекрасно понимали, кто такая Ксандра Барнард. И вдруг, в перерыве, она спросила:
— А вы знаете See See Rider Ма Рейни?[2]
И Винс Фортёйн, их ведущий гитарист с вытатуированным на мускулистом плече якорем и маленькими глазками, которые зажмуривались от удовольствия, когда у них все получалось как надо, ответил:
— Песня клевая, но, пожалуй, слишком уж оптимистичная для Ма!
Алекса согласилась, едва заметно улыбнувшись и кивнув. Винс и барабанщик, Яп, с длинной сивой гривой и постоянно зажатой во рту сигаретой, начали играть. Гриссел и усатый ритм-гитарист Якес Якобс прислушались и тоже вступили, сильно и красиво. Алекса взяла микрофон и повернулась к ним спиной. И запела.
Главное, он-то все время смутно надеялся, что она будет выступать с ними. Не постоянно, но, может быть, время от времени. По особым случаям. Конечно, он понимал, что слишком много хочет, и все же… Но тем вечером, стоило ей запеть, Бенни сразу понял, что им до нее далеко. Не тот класс!
Тогда Алекса подошла к микрофону в первый раз за много лет, но все сразу стало ясно и понятно. Все остальное отступило на второй план. Она ничего не утратила: ни чувства, ни мелодики, ни умения следовать их ритму и стилю… И конечно, прежним остался голос: красивый, с богатым диапазоном. И ее обаяние.
Своим участием она сразу же подняла их планку, звук, возможности. При ней и они зазвучали по-другому.
Когда она допела, они зааплодировали, и она сказала:
— Нет-нет, не надо.
А потом спросила, почти не скрывая страстного желания петь еще:
— А вы знаете Tampa Red, She's Love Crazy?
Винс только кивнул в ответ; ее пение вдохновило его, ему и самому не терпелось сыграть.
И Алекса снова запела.
Почти час она исполняла одну песню за другой. Глаза у нее горели. Гриссел давно подозревал, что она тоскует по сцене, по зрителям, по аплодисментам, которые грохочут, как океанский прибой, потому что любовь и признание зрителей подпитывали ее талант. В минуты своего торжества она имела право на все.
И та же самая женщина вчера ночью то и дело повторяла:
— Они смотрели сквозь меня.
Что она себе вообразила? Неужели она не знает, насколько она хороша? Как ему справиться с ней, если он не в состоянии ее понять? Что он ей скажет?
И другая забота: он не может провести с ней весь день. Придется позвонить ее куратору из «Анонимных алкоголиков», миссис Эллис, директору школы. Потому что он обязан работать, сосредоточиться. Он должен переварить все, что увидел в квартире Слут. Внизу, у машины, перед тем как расписаться за ключи, он спросил у Томми:
— Кого бы вы заподозрили в первую очередь?
— Смотрителя, — ответил Нкхеси. — Его зовут Фарук Клейн. У него была возможность войти к ней; у него есть ключи от всех квартир. Он носит с собой инструменты; может быть, у него в ящике имелась и та большая и острая штука, которой можно заколоть насмерть. В квартире нашли его отпечатки, он знал, как можно без труда попасть туда. Ему она открыла бы дверь. Он считает себя красавцем. Я подумал: может быть, он решил попытать счастья с женщиной с большой… — Нкхеси показал рукой, очевидно стесняясь слова «грудь», и поспешно продолжал: — К тому же у него есть судимость. Девять лет назад его судили за хулиганство с причинением вреда здоровью. Он избил женщину, за что получил условный срок. Так что его я бы заподозрил в первую очередь. Но у него алиби — вторая жена и двое ее детей-подростков от первого брака уверяют, что он весь вечер просидел дома. Им я верю, они кажутся вполне порядочными людьми.
